A Choriambic Progression (СИ) - "Mairead Triste and Aristide"

Страдания матери. Жестокость отца. Его любовь к нежной, кроткой женщине, которой была его мать, сжигающая его разбитое сердце. Его боль, когда он видел, как мать шаг за шагом приближается к смерти. Бесконечное страдание от того, что для неё было недостаточно его чистой любви и его загнанных глаз — да, она любила его, но в конце концов всегда выбирала это чудовище, его отца.

Потом школа, и долгожданное избавление сменилось отвращением — сначала казалось, ненадолго, но потом… Потом перед ним открылась целая новая вселенная, полная боли. Беспомощный, ненавидимый, снова и снова предаваемый своими и чужими, он медленно задыхался под тяжестью своих тайн, и сам себя проклинал за то, что ему есть, что скрывать… и за свое уродство. Отвратительное человеческое уродство.

Гарри увидел глазами Снейпа жестокость своего отца, его случайные вспышки злости, порожденные скукой и сознанием собственного превосходства — а это худшее из зол. Когда Снейп с этим столкнулся, что-то в нем сломалось окончательно — он согласился не с тем, что они о нем говорили, а с тем, что подсказывало ему собственное сердце: он не был и никогда не будет "из их компании". И наказания за это ужасное преступление были... бесконечными. У Снейпа отобрали даже возможность скрыться в его личном аду и тихо ненавидеть самого себя. И тогда он возжаждал справедливости. Прибежища. Свободы. Мести.

И тут подвернулся последний шанс. Ненадежное, пугающее предложение — но предложение власти, возмездия, а главное, чего-то похожего на семью, и обещание, что он больше не будет чувствовать себя темным пятном на фоне светлого и праведного мира. Снейп почтительно смотрел в прорези красных глаз, и сердце его разрывалось от неистового, неописуемого счастья, покорности, преданности, и благоговейного ужаса, и любви, любви, любви, ЛЮБВИ, ЛЮБВИ...

Гарри скорчился, как от боли, отшатнувшись от сознания Снейпа. Он услышал откуда-то издалека чей-то крик, и перед тем, как в глазах потемнело, успел подумать, что кричал, наверное, он сам.

* * *

Когда он наконец пришел в себя, первым осознанным ощущением было воспоминание о боли, ужасной боли, зародившейся внутри, разраставшейся, охватившей и душу, и тело. Гарри открыл глаза, борясь с дурнотой. В пустой комнате Снейпа он был один. Первые несколько минут мальчику пришлось потратить на то, чтобы справиться с собственным дыханием. Нужно было как-то учиться жить с новым непрошенным знанием, которое тяжелым грузом легло на сердце, будто пытаясь задавить, сломать, уничтожить.

Когда у него получилось сесть, по щекам поползли две тонкие холодные струйки, и Гарри машинально поднял руку, чтобы стереть слезы. Чудовищно. То, что он видел, было чудовищно, от воспоминаний об этом сжималось сердце и ныли кости, и Гарри вдруг захотелось забыть, что на свете есть магия, раз она может довести до такого… Но это было глупое, бесполезное желание, и мальчик прекрасно все понимал — он часть магического мира и должен научиться жить с этим, или уйти насовсем, а уходить он не хотел, даже сейчас.

Гарри конечно знал, что Снейп в молодости присоединился к Волдеморту, присягнул на верность Темному Лорду. Новым оказалось то, что Снейп сделал это, движимый странной, болезненной любовью, и именно это больше всего ужаснуло мальчика, хотя он и не сразу понял — почему. Но потом, когда он с трудом поднялся на ноги, дрожащие от одного воспоминания о пережитой боли, все мысли и вопросы, крутившиеся в голове, будто сами по себе разложились по полочкам и выстроились в ясную, законченную картину, хотя Гарри не был уверен, что от обретенного понимания ему станет легче.

Как же, оказывается, легко сломать человека. Всего то нужно — несчастливое детство и жестокость, так часто свойственная "школьным проказам". И вот уже человек готов посвятить свою жизнь служению чудовищу. Гарри время от времени задумывался о том, что заставляет людей присоединиться к Волдеморту, и самым простым вариантом ему казались глупые предубеждения против магглов. Но в мыслях Снейпа не было ничего подобного. Только желание быть нужным кому-то, стать частью общества, и надежда, что раз уж он не нужен Свету, возможно для него найдется место в Тьме.

Это казалось почти… понятным. При подобных обстоятельствах Гарри и сам мог сделать такой выбор — это-то и было самым ужасным.

Гарри моргнул, и перед его глазами за один миг промелькнула вся "альтернативная история" его жизни — он увидел, как Шляпа все же направляет его в Слизерин, увидел себя одиноким и испуганным. С пугающей четкостью Гарри увидел, как Рон и Гермиона бросают на него взгляды, полные ненависти и подозрения, почувствовал себя отчаявшимся, мечтающим о протянутой руке — любой руке, пусть даже это будет рука Малфоя. Да, такое легко могло произойти.

Гарри мучила не жалость, а понимание — такое полное и пугающее, что он не знал, ни как его принять, ни что теперь с ним делать. И как ему теперь смотреть Снейпу в глаза.

И, как будто мысль могла быть материальна, Гарри заметил его в дверном проеме. У профессора было такое бледное застывшее лицо, что казалось высеченным из мрамора. У Гарри отчаянно забилось сердце.

Их взгляды встретились, и Гарри похолодел — такая ненависть была у Снейпа в глазах.

— Мистер Поттер, как я вижу, вы соизволили принять вертикальное положение и можете передвигаться. Предлагаю вам воспользоваться этой возможностью. Вон отсюда.

Гарри сглотнул.

— Это не… я не хотел, чтобы так получилось, честное слово.

Снейп сжал руки в кулаки.

-Что вы хотели или не хотели — это мне не интересно ни в малейшей степени. Убирайтесь.

— Я никак не могу доказать вам этого — тем более, если вы не хотите слушать, — не сдавался Гарри, — но я клянусь… клянусь, что не хотел. — Тут ему в голову пришла мысль, заставившая мальчика опустить глаза и покраснеть. — Я не хотел, чтобы так вышло… но вы правы. Это я виноват.

Ничего. В ответ Гарри не услышал ничего. Похоже, Снейп был слишком зол, чтобы с ним разговаривать. Вот тогда Гарри стало совсем плохо, потому что выбор, стоящий перед ним, предстал перед глазами четко, как две тропинки в лесу — и невозможно было угадать, какие опасности ожидают на каждой из них. Он зажмурился и принял решение.

— Я принял зелья. Поэтому вам было так трудно проникнуть в мое сознание.

Когда Гарри решился открыть глаза, Снейп уже не столь походил на мраморное воплощение гнева. Теперь он походил на воплощение гнева и недоверия.

— Что вы сделали?

— Я принял зелья, — прошептал Гарри. — Алцедония и… и… Инкумбус. — Он с трудом заставил себя не отводить взгляд. — Прошлой ночью я пробрался в лабораторию и приготовил их. Хотел себе помочь. Я жульничал.

Снейп моргнул. На его бледных щеках расцвело по красному пятну.

— Вы… жульничали?

— Да.

Снейп уставился на Гарри так, будто тот только что признался в том, что у него три головы. Потом как-то резко обмяк и прислонился к косяку, потирая рукой бровь, как будто у него внезапно заболела голова.

— Понятно. Вы жульничали. Пусть так, но не могли бы вы объяснить мне — и хотя прошлый опыт подсказывает мне, что я могу очень пожалеть о проявленном любопытстве, я все же желаю знать — почему вы решили злоупотреблять моими силами и временем, заставляя меня тратить его на ваш дешевый спектакль?

Гарри смотрел в пол. Дышать с каждым вдохом становилось все труднее.

— Я хотел… точнее не хотел… чтобы вы узнали кое-что. Обо мне. — Он надеялся, что этого будет достаточно, но поднял голову и увидел, что Снейп продолжает недоверчиво смотреть на него. Гарри глубоко вдохнул и бросился в омут головой.

— Я не хотел, чтобы вы узнали, как я… что я думаю. О вас.

Снейп нахмурился.

— Поттер, — рявкнул он, — это, вне всякого сомнения, самое смехотворное, глупое, жалкое объяснение из всех, которые я когда-либо слышал. Можно подумать, что меня могли удивить ваши мысли обо мне! Да я и без того прекрасно знаю, какого ты обо мне мнения, заносчивый щенок! Ты думаешь обо мне точно так же, как я… — он замолчал, как будто ему вдруг перерезали голосовые связки.