Змейские чары - Осояну Наталия

Иными словами, менее чем за полгода он догнал меня и двух других подмастерьев.

Мне, признаться, было все равно. Я вообще по натуре добрый малый. Мне нравилось смотреть, как трудится Дубина, — пусть мастер и не разрешал нам прохлаждаться, если уж мы работали в кузне, а не делали что-то по хозяйству, — и я им восхищался, как восхищаются медведем, если тот на дальнем берегу глубокой реки. Но старшие подмастерья, ох, они-то и затаили злобу, причем злоба эта росла с каждым днем… Флорин на мастера Барбу трудился десять лет, стал его правой рукой и рассчитывал заполучить кузню. Яков в подмастерьях ходил лет пять-шесть, и желания у него были попроще: стать вторым, а не первым — занять место Флорина, когда тот главным сделается. А я… ну что я-то? Мне лишь бы платили, как обещали, а первый я или десятый — это меня никогда не заботило.

И вот Флорин с Яковом принялись о чем-то шушукаться, опасаясь, как бы мастер Барбу не подслушал. Меня они тоже сторонились — видать, не были уверены, что я их поддержу. Я понимал, что происходит какая-то ерунда, но не скумекал, чем все это может закончиться. Впрочем, тут бы лишь провидец догадался и всех предостерег, а я провидцем отродясь не был.

Настал день, когда в кузне закончился уголь. Следить за запасами должен был Яков, а он взял и не уследил — вроде как случайно; однако я тебе сразу скажу, что не было в этом ничего случайного. Ну, мастер ему отвесил плюху, Флорин добавил от щедрот; дальше вроде как, понятное дело, ему следовало отправиться к углежогам в Сизую долину, и туда он засобирался, а потом как вскрикнет! Мы все выскочили из кузни во двор. Оказалось, Яков наступил в кротовью нору — вот же незадача, откуда она взялась? — и, хоть ногу не сломал, охромел так сильно, что все сразу поняли: никуда он не пойдет, а если пойдет, то далеко не уйдет, а если уйдет, то много не принесет.

«Пусть Дубина сходит, — сказал Флорин. — Он столько притащит, что нам надолго хватит. Я ему расскажу, как добраться к углежогам».

Мастер Барбу пожал плечами и разрешил.

Ну откуда он мог знать, что задумал старший подмастерье?..

Флорин проводил Дубину до перекрестка, а через некоторое время вернулся, и по его довольной роже я наконец-то смекнул, что творится зло. Взял за воротник, утащил подальше, чтобы мастер не услышал, ну и спросил, что стряслось… А я, ты уж поверь, умею спрашивать так, чтобы наверняка ответили. Старший подмастерье поначалу просто заржал как конь и заявил: дескать, ничего особенного, Дубине объяснил, чего надо, и к углежогам отправил.

В Сизую долину? Не на край земли и не в Преисподнюю?

Ну что ты, говорит, в долину, куда же еще.

И мешок ему дал?

Дал.

И деньги?

А то.

Флорин смотрел на меня и скалился, а я, признаться, сам почувствовал себя дубиной.

И вдруг понял.

Каким путем, говорю, ты его туда отправил? Уж не западной ли тропой, через Чокнутый ручей? Тот, что протекает вблизи от Минчунского тракта?..

Старший подмастерье развел руками: дескать, ну и что с того?

«Раз он по той дороге прошел. Пройдет и снова».

Видишь ли, путник, на Минчунском тракте несколько лет назад стали пропадать люди. Дорога эта не так чтобы оживленная, и мы не сразу поняли, что там творятся странные вещи, но уж когда поняли… Пропадали они и днем и ночью; исчезали без следа, словно чья-то незримая рука просто хватала их и уносила прочь, чтобы спрятать, как инструменты после рабочего дня, в сундук. Лошади возвращались без седоков, повозки находились где-нибудь на поляне вблизи от дороги, рядом с догоревшим костром и нетронутыми пожитками. Если купец какой-то вез ценный груз, то груз этот оставался на месте, а сам купец исчезал — и с ним в придачу его жена, дочь, охранник, возница, да кто угодно. И ни единой капли крови, ни тебе следов сражения или драки, ни духу лесных разбойников. Мы ломали головы над происходящим, пока однажды в таком вот брошенном лагере не обнаружили во влажной после дождя земле отпечаток перепончатой лапы, как у гусыни… только вот была та гусыня ростом с меня или даже с Дубину.

Голова наш городской даром что малый, ну, головастый. Сразу понял, что к чему.

Это, говорит, скорпия.

И строго-настрого запретил людям ездить той дорогой. Хотел в Минчуну гонца послать, но передумал — дескать, пусть сами соображают и сами о себе заботятся. Так постепенно тракт и опустел.

Скорпия, если ты не знал, тварюга подлая. Одни говорят, скорпиями не рождаются, а становятся из-за проклятия какого-нибудь змея или черного колдуна; другие так рассуждают, что скорпия просто выглядит как человек до некоего возраста, известного лишь высшим и темным силам, а после сбрасывает человечью кожу, как змея шкуру, и уходит бесчинствовать в леса. Я не знаю, кто прав, но скажу тебе так: если хоть краем уха услышишь, что в некоем краю завелась скорпия, уноси ноги оттуда что духу хватит. Потому, если с каким-нибудь другим чудищем еще и можно справиться простому человеку, то с нею — ни за что на свете. Таких, как она, одолеть может только змей, по чьему велению плачет огонь и пляшут камни, или фэт-фрумос верхом на говорящем шестикрылом коне. На нее взглянешь — и тут же помрешь…

Я думал, мы больше никогда не увидим Дубину, и три дня мы действительно его не видели. А потом он вернулся. Без мешка и без угля, отощавший, с блаженной улыбкой на физиономии, весь перемазанный в чем-то красном — какой-то листочек прилип к его груди точно вровень с сердцем, а в остальном он был в чем мать родила. Мы от любопытства чуть наизнанку не выворачивались и пытались то так, то эдак вытянуть из него историю о том, что случилось в лесу, но, сам понимаешь, безуспешно. Дубина лишь вздыхал с видом совершенно дурным, блаженным и глядел мимо нас, как будто взглядом искал кого-то. В конце концов мы махнули рукой — я и Барбу с облегчением, Флорин и Яков с досадой — и решили, что все пойдет по-прежнему. Поначалу так и складывалось.

А потом Дубина начал исчезать каждый день на час-другой.

И одновременно стали пропадать люди, но теперь уже не на Минчунском тракте, а в совершенно других местах вблизи от города, которые до той поры считались безопасными. Ушла девчонка пасти гусей — гусей нашли, девчонку нет. Ехал в Рафалу купец из Долны по делам — не доехал. Отправился лавочник с женой в паломничество по святым монастырям — лошади привезли в трактир по ту сторону леса пустую повозку. Иной раз на неделе таких исчезновений было два-три, а если казалось, что меньше, то просто мы не знали всей правды… Понемногу слухи разошлись по окрестным городкам и поселкам, к нам стали приезжать реже, пока не опустели все дороги до единой, не только Минчунский тракт. Выходило так, что Рафала — язва, от которой губительный гной расползается во все стороны, и лучше не соваться туда, где можно расстаться с жизнью.

Городской голова собирал совет за советом; мы отважились выйти с дозором — но все без толку. Если дозорные караулили к северу от города, кто-нибудь исчезал с южной стороны, а если они шли на юг — то на севере. Иногда мы находили отпечатки лап скорпии или замечали сломанные ветки там, где она прошла, но не более того. Она была умна и хорошо спрятала свое логово; по крайней мере, мы так думали.

Но как-то раз вышло, что наши бестолковые шатания и поиски в окрестностях Рафалы все-таки принесли пользу: мы поймали чужака. К тому времени уже месяц или два в город никто не приезжал, и мы искали тварь, а не человека, поэтому поначалу растерялись: кто он такой? Откуда взялся? Странный очень: худой и бледный, весь какой-то выцветший, словно тряпка, провисевшая на заборе целое лето. Волосы белые, кожа бесцветная, глаза — цвета испорченного молока, с черными точками зрачков. Слепой, как мы потом узнали, но он лишь изредка нуждался в посторонней помощи — к примеру, не мог ничего прочитать. Назвался чужак Алистаром.

Притащили этого Алистара к городскому голове. Голова сперва с ним заперся, а потом позвал людей — я был среди них, как и мастер Барбу, — и велел чужаку рассказать нам то, что тот рассказал ему.