Лёд (СИ) - Росомахина Татьяна

— Я согласен, — сказал тот мрачно, дотронувшись до своего кольца.

Тем и кончилось это странное судилище. Нолофинвэ заставил Раумо и Ниэллина пожать друг другу руки в знак примирения. Потом, передав меч Ниэллина Артафиндэ, он приказал Раумо и другим нолдор Первого Дома следовать за ним — и пошел к берегу. Наверное, он собирался рассказать о происшествии Феанаро.

Раумо накинул плащ, подобрал куртку и послушно зашагал за Нолофинвэ. Я услыхала, как он прошипел Элеммиру: «Трепач!.. Я тебе этого не прощу».

— И не надо, — опустив голову, упрямо пробормотал Элеммир.

Он нес в руках меч Раумо, словно оруженосец. Любопытствующие потянулись следом — может, к своим кострам, а может, послушать, что скажет Феанаро. Скоро на краю пустоши остался только наш Лорд с сыновьями и мы.

Тогда Лорд Арафинвэ устало спросил у Ниэллина:

— Это все из-за слов Раумо?

Тот опустился перед ним на колено:

— Прости, мой Лорд. Я виноват. Это было глупо.

— Твой Лорд теперь — Артафиндэ. Думаешь, вы оказали ему добрую услугу, затеяв свару в первый же день его правления?

Ниэллин склонил голову.

— Не упрекай его, отец, — вступился Артафиндэ. — В сваре участвовал не он один. И есть слова, за которые стоит взымать виру.

— Не кровью, — возразил наш Лорд. — Словесная обида не стоит боли и ран. Она не стоит даже памяти. Со временем вы поймете это… Встань.

Поморщившись, Ниэллин поднялся. Рукав его рубахи совсем промок от крови. Лорд Арафинвэ быстрыми, уверенными движениями ощупал его руку и на несколько мгновений ладонью зажал рану. Когда он отпустил Ниэллина, кровь уже не текла.

— Благодарю, мой Лорд, — смущенно пробормотал тот.

— Не стоит. Надо перевязать. Иди, покажись отцу. Надеюсь, ему придется врачевать такую рану в первый и последний раз.

Он перевел взгляд на нас с Алассарэ и Тиндалом:

— Ступайте, проводите Ниэллина. И ему, и вам не повредит отдохнуть. А вы останьтесь, — велел он своим сыновьям, которые тоже двинулись к лагерю. — С вами разговор еще не закончен.

Мы подчинились беспрекословно — никогда мы не видели Лорда Арафинвэ в столь мрачном расположении духа, и сердить его дальше совсем не хотелось. Алассарэ помог Ниэллину одеться и вместе с Тиндалом ушел вперед, предупредить Лальмиона.

Ниэллин плелся нога за ногу — наверное, у него не было желания объясняться еще и с отцом. Я шла рядом. Жалость у меня в душе боролась с возмущением: как можно из-за слов драться на мечах, и не с врагом, а с сородичем, пусть даже это злоязыкий Раумо? Неужели нам мало Альквалондэ?

— Скажи, ну зачем вы это затеяли? — не выдержала я наконец. — А если бы он тебя убил?!

— Не убил бы. Мы дрались не насмерть.

— Не насмерть! А вдруг он не сдержал бы удар? Или промахнулся? Ткнул бы нечаянно — и остались бы мы без целителя.

— Сама говоришь, что целитель из меня никудышный, — огрызнулся Ниэллин.

Кажется, те мои бездумные слова задели его больнее меча! Но признавать вину трудно, и я проворчала неохотно:

— Сам знаешь, что это неправда. Мало ли что сболтнешь со зла… Прости.

— Я не сержусь, — сказал он сухо.

Впору было снова обидеться: я же попросила прощения, мог бы и поласковее ответить! Но, взглянув на его несчастное лицо, я устыдилась. Ниэллину досталось сегодня едва ли не больше всех. Не хватало еще изводить его своими обидами!

Дальше мы брели молча. Я пыталась поймать взгляд Ниэллина, но он смотрел в землю — так упорно, что чуть не налетел на своего отца, когда тот вдруг возник перед нами. Подняв голову, Ниэллин обреченно воззрился на него — видно, ждал новых упреков и порицаний.

Лальмион с еле слышным вздохом обнял сына и, прижав к себе, ласково похлопал по спине.

— Прости, отец… Я дурак, — пробормотал Ниэллин.

— Не без того, — согласился Лальмион, — но с кем не бывает? Мало кто рождается мудрецом. Ничего, за одного битого двух небитых дают. Пойдем, гляну, во что тебе встала твоя доблесть.

Он подхватил Ниэллина под здоровую руку и быстро повел вперед, к нашему костру.

Друзья ждали нас. Они уже успели согреть воды и приготовить чистые тряпицы для перевязки. Алассарэ держал яркий фонарь.

Ниэллин разделся, ежась на холодном ветру. Кожа его вмиг покрылась мурашками. Порез над локтем уже не кровоточил, но оказался длинным и глубоким. Его нельзя было заживить сразу.

Лальмион взялся за лекарскую иглу. Он предложил Ниэллину уснуть, но тот отказался, буркнув:

— И так стерплю. Давай скорее.

Пожав плечами, Лальмион начал шить. Я отвернулась — смотреть на это было выше моих сил. Однако Ниэллин выносил мучение без звука. Может, он научился отстраняться от своей боли так же, как от чужой?

Озираясь по сторонам, я заметила на земле скомканную, перепачканную в крови рубаху — и меня сковало жуткое чувство повторения уже бывшего. Я словно вернулась в ночь после Альквалондэ, во все ее горе, отчаяние и страх. Мне вдруг воочию привиделось, как Раумо насквозь пронзает Ниэллина… Привиделось распростертое на земле бездыханное, окровавленное тело.

Нет!

С усилием я встряхнулась.

Та ночь не повторится! Сегодня битвы не было, никто не погиб. Рана Ниэллина скоро заживет, рубаху я отстираю и зачиню. У меня нет повода для горя и отчаяния! И запоздалый страх пройдет, если я все узнаю о поединке. Тогда не придется терзаться домыслами один ужасней другого...

Я подобрала рубаху. А потом схватила за руку Тиндала, оттащила в сторону и потребовала:

— Рассказывай, как все было!

Брат не стал запираться:

— Да я сам толком не понял, почему все так обернулось. Ты пропала куда-то… Мы с костром возились — хворост сырой, еле-еле разожгли. Вдруг приходит Ниэллин, сам не свой. Весь бледный, глазами сверкает, как Феанаро! И заявляет, что вызвал Раумо на поединок за оскорбление нашего Лорда и нашего Дома... Мы аж оторопели. Попытались его отговорить, да куда там! Уперся — дело чести, и все тут. Мы вчетвером с ним пошли. Ну, знаешь, если что, подтвердить… что было не нападение, а поединок. С Раумо пришел Элеммир и еще некоторые. Элеммир все твердил, что ни к чему это, нехорошо оружием спор решать, да никто его не слушал. Ниэллин с Раумо куртки скинули, изготовились — Элеммир между ними встал. Тогда его свои оттащили и связать пригрозили, если не угомонится. А эти давай на мечах махаться…

Он передернулся:

— Знаешь, они уговорились до первой крови биться, но смотреть страшно было. И вмешаться страшно. Вдруг крикнешь, а у Ниэллина рука дрогнет? Я уж думал, он не отобьется, так Раумо на него насел. А он вдруг р-раз — и выбил у Раумо меч! Ткнул его рукоятью в грудь, тот и свалился. А потом вскочил и давай требовать продолжения — мол, раз крови нет, то поединок не закончен. Только они снова сошлись, кто-то как заорет: «Стоять!» Смотрю, а это Нолофинвэ с нашим Лордом, и Элеммир рядом с ними. Мы и не заметили, как он ушел. А он, выходит, наябедничал! Я на них отвлекся и проглядел, как Раумо Ниэллина достал. Алассарэ крикнул, что нечестно, что Ниэллин уже меч опустил… Но тут Нолофинвэ как начал обоих ругать последними словами! Раумо еще огрызался, а Ниэллин молчал, как рыба, так и не возразил ничего. Потом народ набежал. А дальше ты видела.

Вдруг, пристально взглянув на меня, он добавил:

— Не пойму, с чего вдруг Ниэллин так завелся. Он ведь до того тебя искал? Ты с ним говорила?

— Я тут не при чем!

— Ну-ну…

Еще бы Тиндал не заметил моего лукавства! Но не оправдываться же перед ним за спор с Ниэллином. Мне сразу расхотелось продолжать разговор:

— Ладно. Спасибо, что рассказал. Пойду, постираю. Оставь мне еды.

Хмыкнув, Тиндал вернулся к костру. Ну вот, теперь он точно решит, что в бедах Ниэллина моя доля — наибольшая!

Мысли о случившемся не оставляли меня, пока я отмывала рубаху в ледяной воде ручья и сушила ее над костром, пока ела и потом, когда мы зябко жались друг к другу у затухающего огня. Странно было вспомнить, что накануне мы весь вечер пели! Сегодня нам не хотелось даже разговаривать, даже обмениваться взглядами. Мы будто опасались заметить в глазах другого отражение собственных сомнений и тревог. Ниэллин, по-прежнему мрачный и удрученный, с рукой на перевязи, и вовсе ни разу не посмотрел на меня. Неужели он до сих пор сердится? Ему же хуже!