В сущности, твердо установлено лишь то, что макулы могут воздействовать на психику человека, причем сила эффекта подчиняется классическому закону механики. То есть убывает с расстоянием.
В тот раз, прыгая к кратеру, я успел пересечь границу «зова макулы».
А может быть, она зацепила меня на еще платформе либо даже внутри самого парома. Мне кажется, я могу почуять ее издали, но вот поддаюсь слабо, иначе не писал бы сейчас ничего. Имею сильный охранительный инстинкт, вот что. Развитое чувство допустимого, недостаток мужчины.
Но главное, кажется, не в моих личных качествах. И не в своевременном вмешательстве Мод, хотя оно наверняка посодействовало. Главное в другом. Вероятно, макула просто отпустила меня. Так, на первый случай. Те, кто старше нас, тогда еще не решили, что с нами делать. Присматривались. Что с нами делать, они решили позже. Не на Феликситуре, и не в системе Кроноса. А вот детонатором несомненно послужил Круклис. Редактор фундаментального издания «Термодинамика взрывных процессов», склонный к острым экспериментам.
* * *
Часто спрашивают, каково находиться «под макулой»?
А никакого, страдания отсутствуют. Почти так же, как и голова. Помнится, в старину бытовало выражение о крови, стынущей в жилах. «Под макулой» застывает не кровь, а мысли, всякая рассудочная деятельность. Будто ныряешь частью мозга, которая за это отвечает, в жидкий азот.
Но только одной частью, другие работают. Сознание, во всяком случае, у меня сохранялось. Окружающий мир воспринимался. Но играл он, весь мир, уже второстепенную роль, роль фона, чего-то вроде задников сцены. На какое-то время голова превратилась в чисто улавливающее устройство для внешней мысли.
Мысль была единственной, но сильной и дьявольски убедительной. Очень остро понимаешь всю скуку существования в белково-нуклеиновой форме. Оно кажется слепым, бессмысленным, лишенным конечной цели.
Страшное состояние! Привычное представление о красоте человеческого тела рассыпается. Перед самим собой предстаешь в виде уродливого мешка органики, жизнь которого определяется неприятным содержимым кишечника. И эта самооценка окончательно не забывается, как ни старайся. Возможно, в силу своей верности.
Что это? ИХ взгляд на НАС? Очень может быть. Дорогие, прекрасные мои соплеменники! Со стороны мы можем выглядеть совсем не так, как в собственных глазах. И к этому придется привыкать. Но верить не надо. Мы несусветно хороши, честное слово. По крайней мере, для нас самих.
* * *
Паралич мысли продолжался до тех пор, пока из парома не выбралась Мод. Вопреки всей мыслительной тишине, я узнал ее сразу. До парома было никак не меньше километра, но на безатмосферном Феликситуре видимость отличная. Как только на платформе появилась фигурка в оранжевом скафандре, я понял, что это она. В безвоздушной среде телевик позволяет различать даже застежки.
Мод помахала рукой.
– Ко мне, Сережа. Идите ко мне.
Теперь-то я понимаю, она умеет чувствовать опасность. А тогда не обратил внимания. Списал на случайность.
Не ведая, чего избежал, мимо какого мира прошел, я отправился в обратный рейс. Сомнамбула сомнабулой. Оглушенность отступала медленно. В голове продолжала держаться звонкая пустота. Я не осознавал случившегося, это пришло позже. Ко мне многое приходит позже, будем откровенны.
– Отчего-то мне стало тревожно за вас, – призналась Мод. – Давайте погуляем вместе?
– Хорошо, – механически сказал я.
Наверное, после воздействия макулы годится любое предложение. Собственная воля возрождается не сразу. Поочередно переставляя ноги, я достиг парома. Мод скатилась по релингу и озабоченно подергала рукав моего скафандра.
– Как вы себя чувствуете?
– Нормально.
– Правда?
– Зара считает меня чересчур здоровым.
– А мне кажется, вам не по себе.
– Да, был маленький абсенс.
– Инсайт?
– Возможно. А вы уже знаете?
– Про инсайты? Знаю.
Ко мне вернулась способность удивляться. Половина старожилов Гравитона инсайтов так и не удостоились, а Мод, прожившая на станции чуть больше трех недель, уже успела.
Инсайт. Точно определить смысл этого термина мы с человечеством не умеем. В первом приближении инсайт – это скачкообразный прорыв понимания, возникающий по малозаметной причине. Иногда он случается и без видимых причин вообще, после многократно повторяющихся, истощающих циклов работы мозга. Тогда рано или поздно складывается верная комбинация взаимодействующих нейронов, обеспечивающих понимание. Но то, что люди испытывали в системе Кроноса, недостаточно назвать только пониманием. По аналогии с наведенной радиацией лучше всего это назвать наведенными галлюцинациями. Галлюцинациями не случайными, а вроде бы учебными.
* * *
Существовало неписаное правило, согласно которому спрашивать что-либо на сей счет избегали, опасаясь ненароком причинить человеку боль. Но я не удержался.
– И каковы впечатления?
– Да так себе, – уклончиво ответила Мод. – Присматриваюсь.
В это время нас позвали из парома.
– Хелло, – говорит Круклис. Отойдите подальше, сейчас буду стрелять.
– Мы с Сережей в безопасности, Парамон, – сказала Мод. – Стреляй, не беспокойся.
То, что она назвала его по имени, мне не понравилось. Я ревновал, хотя еще не хотел признаваться в этом.
На платформе поднялся короткий ствол мортиры. Развернувшись к Оксанкиному кратеру, она выплюнула большое ядро. Под нашими ногами беззвучно дернулся грунт.
– Это еще зачем? – спросил я.
– Серная льдина оборвала кабель. В снаряде находится резервная станция связи с батискафом.
– А, вот как, – вяло сказал я.
Мод попыталась заглянуть в окно моего шлема.
– Ну так что, идем?
– Да-да.
Мы ступили на поверхность застывшей лавы.
Поток был молодым, не успевшим растрескаться, но замерзал он не одновременно – вспучиваясь, образуя наплывы, на которые приходилось карабкаться, вбивая в податливую серу заостренные носки сапог. Мод, шедшая впереди, упорно преодолевала препятствия. Взойдя на высокое место, она остановилась, широким взмахом обвела горизонт и сказала:
– Можете смеяться, но что-то здесь не так, я чувствую. И это не совсем суеверие.
– Да, необычная планета, – сказал я, отдуваясь.
– Необычная? Я бы сказала – необыкновенная. Не могу представить, как она оказалась на своей нынешней орбите. Шансов на это было – всего ничего.
Ох, не люблю я намеков на чудеса, хоть пьяный, хоть трезвый. Будь хоть под мухой, хоть под макулой. От кого бы ни исходили. Кажется, это меня и разбудило.
– Что ж. Шансов на возникновение жизни на Земле тоже было не так много.
– И что это доказывает? – быстро спросила Мод.
– Ничего. Рядовая аналогия.
– Поясните.
– Я вот что хочу подчеркнуть. Пусть гипотеза об искусственном происхождении жизни так и не опровергнута, являемся ли мы с вами результатом эксперимента?
– Не знаю.
– Можно ли это утверждать?
– Утверждать – нет. Допускать – да. Вдруг мы плохо умеем распознавать.
– Почему вы так думаете?
– Ну, сотни лет поиска внеземных цивилизаций безуспешны. Причин может быть три.
Мод один за другим загнула пальцы.
– Либо мы одиноки, либо братья по разуму слишком далеки, либо…
– Либо?
– Либо следы разумной деятельности легко принять за другое.
Я рассмеялся.
– Например, за коллапсар?
Но Мод к такой возможности относилась вполне серьезно.
– Почему бы и нет?
В ответ я мог бы привести множество доводов. Но сказал, что не знаю. Потому что полностью отрицать в нашем мире ничего нельзя.
– Все, что можете сообщить? – разочаровалась Мод.
– Самое глубокое.
– Как специалист по физике «черных дыр»? Лауреат премий?
– Угу. Он самый.
– А вы умеете сомневаться, – заметила Мод.
Я обрадовался.
* * *
