Синдзи-кун. Тетралогия (СИ) - Хонихоев Виталий

– Пфффх! – выдает Иошико и начинает кашлять. Чаем подавилась, думает Чепу, я бы тоже подавился чаем, если бы мне Майко‑сан сватали. Он не видел сам, но ему рассказывали, какая она может быть – смертоносная и ужасающая. Только подумать, что ты лежишь с ней в одной постели – брр… это как с тигром заниматься сексом. Если тигр будет недоволен, то у него будет плохой секс и хороший обед. Хотя и обед‑то из него не очень – самокритично размышляет Чепу. Разве что суп сварить.

– Не пробовала? Многое потеряла. Хотя у вас же все впереди – слышала я про эти оргии на горячих источниках, туда пока только сенпаи ездят?

– Я… я отказываюсь беседовать с тобой на такие вот темы. – решительно заявляет Иошико: – ты просто невозможна! Бывают же иные интересы в жизни кроме секса! Кроме того, была б ты просто озабоченной это полбеды, а ты …

– Еще Зигмунд Фрейд говорил, что в жизни человек руководствуется всего двумя мотивами – страхом смерти и желанием продлить себя в вечности, то есть сексом. То есть или из страха, или из любви. Вот что ты выберешь?

– Ну, если так ставить вопрос, то конечно любовь. Руководствоваться страхом – это как‑то унизительно.

– Именно! – босые ножки под столом сплетаются в замысловатую конструкцию: – а ты же бунтарка, Иошико, ты же раздвигаешь границы возможного! Вот только не в том направлении ты идешь. Тебе нужно бороться за то, чтобы все всех любили и тогда этой ненависти между одаренными и обычниками не будет. Знаешь, где и маг и обычник равны?

– На Святой Земле? Где все равны перед Императором? В Лазурном Дворце?

– В постели. – босые ножки суетливо перебирают пальчиками под столом: – тебе нужно завоевать этот мир своей любовью! Начнешь с Майко‑сан, она наверняка против не будет, зажмешь ее в коридоре и ….

– Ну да, – хмыкает Иошико: – ее зажмешь. Это она кого угодно зажмет. Пробовала я с ней спарринговаться, вынесли меня через десять секунд. А это она мне еще фору в восемь секунд дала.

– Тогда надо действовать по‑другому. О! Придумала! Заходит она к себе в комнату, а ты там на кровати лежишь. Уже голая и связанная – используй как хочешь. – босые ножки под столом жили своей собственной жизнь, перебирая пальчиками и барабаня по полу.

– Ну да, а она фыркнет и уйдет, а я как дура валяюсь голая… и вообще я же сказала, что не буду с тобой об этом разговаривать! – повышает голос Иошико: – давай о чем‑нибудь другом уже поговорим. Я вон, научилась клинки из локтей выращивать, смотри, ну чисто Гайвер!

– Гайвер, Гайвер, угу. А если мы случайно с ней в душевой окажемся? Есть идея – давай сперва изобразим, что у нас с тобой что‑то есть, а там и Майко не устоит!

– Что?! Да ты… – белые кроссовки Иошико пропадают из поля зрения, слышаться звуки возни.

– Ой! Нет… не надо… Иошико‑тян… только не это… – раздается голос с придыханием и белые кроссовки Иошико снова оказываются на полу.

– Ээ… ты извини. Не подумала. Извини в общем.

– Да ничего страшного. Можешь продолжать… – звучит томный голос: – я… вела себя очень плохо… ты в своем праве. Может назовешь меня как‑нибудь, как я заслуживаю?

– Ээ… я пойду пожалуй. – и белые кроссовки улепетывают по коридору, а Чепу думает, что в первый раз он видел, как Иошико кто‑то превзошел в бою. Он мотает головой. У него есть миссия. У него есть задача. И никто не остановит его бумажную жабку на пути к ней.

Жабка скачет дальше. Наконец она достигает своей цели. Все, что было до этого – не считается. Теперь он сможет наконец узнать эти данные. Стратегически важные для его существования. Для существования Лесного Лагеря. Возможно – для всего мира. В помещении влажно, но бумага, из которой сделана жабка – вощенная. Он уже совершал эту ошибку, обычная бумага размокает и становится неуправляемой. Но не в этот раз. Бумага вощеная, это делает его жабку менее управляемой и быстрой, за то он наконец может узнать ответы на мучающие его вопросы. И еще одно – нельзя идти дальше, дальше его жабка будет заметна. Ему нужно спрятаться здесь. И ждать. Лучше всего забраться повыше, чтобы был обзор. После получаса неудачных попыток он наконец забрался на металлический шкафчик, пристроил свою жабку на краю и замер, обозревая помещение. Идеально. Теперь – ждать. Мысленно он сравнивал себя с известными ниндзя, которые пробирались во враждебные замки и замирали там, под потолком, на стропилах, выжидая, пока гости разойдутся и можно будет выполнить свою задачу.

Двери в помещение открылись и вошла Иошико. Она оглянулась по сторонам, открыла ближайший шкафчик и принялась снимать одежду. Зрелище было очень привлекательным, и хотя, Чепу здесь не для того, чтобы глазеть на голую Иошико, но и упускать такой вот шанс он не мог. Он подвел жабку к краю, стараясь не упустить ни одной детали, и вот, Иошико уже сняла футболку, завела руки назад, чтобы расстегнуть бюстгальтер, но в эту минуту дверь открывается. Входит Огненная Сестра Акира. Его цель. Его миссия. Жабка переключает внимание на вновь вошедшую.

– Иошико. И ты тут. – говорит Акира‑сан.

– Была в спортзале. – поясняет Иошико, снимая бюстгальтер: – вспотела вся.

– Как там новенькая? – спрашивает Акира, скидывая туфли: – адаптируется понемногу?

– Угу. – кивает Иошико, прикрываясь полотенцем: – адаптируется.

– Вот и хорошо. – Акира снимает пиджак, расстегивает блузку и … бумажная жабка летит вниз со шкафчика! Поспешил, думает Чепу, слишком подался вперед, я же еще ничего не увидел!

– Чепу?! – Иошико подбирает жабку и подносит ее к лицу: – ах ты мелкий засранец. Ну все, ты труп.

– Что это? – поднимает бровь Акира‑сан, но Иошико уже сминает жабку в кулаке и связь прерывается. Чепу вскидывает руки в отчаянии. Он так и не узнал, на какой груди у Акиры‑сан родинка в виде Японских островов! Ему придется выдержать сорок шелбанов от Шлендры, дразнилки от Вереск… ах, да… и еще он труп.

Глава 37

– Вот так все и было. – заканчивает рассказ Майко и обводит всех многозначительным взглядом: – только благодаря моему обаянию и гению, ну и Син пару раз помогал, конечно.

– Как интересно. – говорит Акира, передразнивая мою коронную фразу, вот тут‑то мне бы и возмутиться, но момент уже утерян, она поворачивается ко мне.

– Так все и было? – идеальная бровь Акиры поднимается ровно на два миллиметра. Я киваю. Говорю, что да, Майко права, практически так и было. Почти все. Кроме некоторого преувеличения насчет благодарности Кикуми, не предлагала она ее на столе прямо вместе с Марией‑сан.

– Но подразумевала! – перебивает меня Майко: – какими глазами она на тебя смотрела! И вся красная была! Мы им там телефончик оставили, думаю, денька через два эта Кикуми позвонит. Скажет, что вспомнила кое‑какие подробности и о встрече попросит – вот увидишь. Если не позвонит, то я свою шляпу съем.

– Не знаю, что она там подразумевала. Я в подразумеваниях не силен. А вот что стало ясно без гаданий на кофейной гуще, так это, что моя сигма‑пять успешно восстанавливает утерянные конечности, даже из состояния полностью заживших культей. Это раз. И второе – вот эта вот штуковина. – я указываю на небольшую букву из полупрозрачной резины, которую вертит в руке Майко: – как уверяет Мария‑сан, данная штуковина была имплантирована в плечо Кикуми. Рентгеном не обнаруживалась, однако причиняла Кикуми неудобства. Как только они завели себе кресло‑паука – Кикуми рассказала Марии о болях в плече. Мария смогла нащупать эту штуковину и самостоятельно – с обезболивающим, вырезать ее.

– Почему самостоятельно? Что она к врачам не обратилась? – хмурится Акира.

– Тоже так подумали. – говорит Майко: – да к тому моменту Кикуми врачей и больниц до дрожи в … культях боялась. Вот и …

Я киваю, вспоминая этот момент. Кикуми говорила, что до того, как она смогла говорить и передвигаться с помощью кресла, ее жизнь представляла из себя сущий кошмар.

‑ Я же все понимаю. – говорила она, держа чашку с чаем в руках и сияя совершенно счастливыми, ошалевшими глазами: – Мария‑сан работает. А я для нее просто обуза была. Но так тяжело было просто сидеть целый день перед телевизором! С тех пор я телевизор терпеть не могу, от звука тошнит. Вы не представляете, какого это… просто сидеть и смотреть. А теперь я вот так могу! – она ставит чашку на стол и подпрыгивает в воздух, задевает стол, разбивает чашку, обливается горячим чаем, но ее лицо по‑прежнему сияет.