На единорогах не пашут (СИ) - Ледащёв Александр

— Достопочтеннейший Фир Дарриг! Герцогу неловко беспокоить тебя, но на руках у торопящегося по своим делам Дороги внезапно оказался безмозглый смертный. Тебе ли, знатоку, как людей, так и искусств сидов, не знать, как это бывает! — что обозначает примерно: «По твоей части. Не ты ли водил смертных с Холмов?»

— Откуда же мне знать! Я только краем уха слышал о том, что они иногда, если не лгут предания, переходили даже сюда! — сид округлил глаза в ужасе. За смертных.

— Мастер пишога по-доброму шутит над спесивым герцогом — как и должно доброму по природе сиду. Преклоняюсь перед ревнителем традиций, ни на миг не забывающем о вежестве! Но спесивый герцог сейчас не располагает временем насладиться искусством уважаемого в мирах Фира Даррига! Смертный лежит в бурьяне, в тоске и отчаянии, не понимающий, что творит и, затаив дыханье, ждет решения своей судьбы от почтенного сида, да будут благословенны его предки! Герцог Дорога, как всякий глупый правитель, незаслуженно ставший правителем, к счастью, сумел догадаться, в чем спасение — могучий Фир Дарриг может спасти умирающего от ужаса дурака из-за Кромки, а потом герцог Дорога будет счастлив принять щедрого на добрые дела сида под сенью Замка Совы, лично показав Фиру Дарригу катакомбы под замком — и, само собой, не минуя погребов — если, конечно, там есть что-то, хоть немного достойное внимания искуснейшего из провожатых! — «Нет времени на пустую болтовню. Выведи отсюда смертного и я жду тебя в моем замке, где я вслух — для всех остальных сидов и нежитей Замка Совы — заключу с тобой договор, по которому ты сможешь пользоваться моим погребом, когда пожелаешь, не встречая преград со стороны постоянных обитателей».

Сид явно был наслышан о погребах Замка Совы. Уж всяко не корчме у тракта равняться с ними.

— Герцог Дорога потратил столько времени, уговаривая ничтожного сида, что мне просто неловко даже и упомянуть о том, что сид сказал в самом начале — прикажи, я повинуюсь! — лукавство загорелось в глазах сида. — Если Дорога спешит, то может статься, смертный оценит жалкое искусство Фира Даррига?

— Мало того! Он просто-таки обязан его оценить! Где еще ему может так повезти — не только ознакомиться с великим мастерством Фира Даррига, но и пресытиться им! — я поднял руку к сердцу, и Солнце спрыгнуло с кольчуги на браслет Ягой. Сид отшатнулся:

— Зачем герцогу никчемный сид, когда Стражница отметила его своим вниманием?

— Стражница отметила Дорогу, почтенный Фир Дарриг. Но не смертного. Я понимаю, что награда ничтожно мала… — «Я понимаю, о чем ты, но Ягая не ждет этого обалдуя на Кромке с распростертыми. Переведи его. За это я и позволяю тебе переселиться в мой погреб».

— Ничтожный сид повинуется герцогу.

— Недалекий герцог от всей души благодарит великодушного к нуждам глупых смертных сида, снизошедшего до назойливого в своей недалекости, Вейа! Я поспешу вперед, по своим ничтожным делишкам, а ты сыщи смертного и вызволи из тенет ужаса и неопределенности нашего лучшего из миров! — «Мне пора. Дурак валяется в бурьяне. Отведи его домой и так проучи, чтоб впредь было неповадно лезть, куда ни попадя.»

Я поклонился серьезному сиду, хранившему невозмутимое выражение, хотя все внутри него пело от восторга — возможность позабавиться и потом до конца дней вкушать награду за привычное дело. А что до Ягой — чтож, она благоволит к Дороге и уж всяко выслушает сида, если накроет их на переходе…

Сиды не нарушают слов и договоров. Я тоже не могу и помыслить о том, чтобы обмануть сида. Хотя оплата велика не по работе… Мы не лжем друг другу — нежити, незнати, сиды и герцог Дорога. И не лжет лучший из миров. Я хлопнул Буруна по крупу и ускакал вперед. На восток.

Меня ждал Замок Совы, мои воины, стянувшиеся, кто еще не убит, к Замку, вассалы, данники, захребетники, закупы, холопы, жены их и дети, само собой, — Соседи — кто еще мог ждать Дорогу?

Мы все вернемся домой. Вернее, мы все вернем дом Дороге, герцогу Вейа.

Герцогу погорелого майората.

3

Дед своего внука

«День, впрочем, как и любой другой, прошел не зря. Пусть я даже и не успел задать Белоглазому настоящий вопрос^[26] — это позволяет надеяться, что мы еще встретимся, до того, как я умру… Вот ведь… Никогда не думал, что мне суждено умереть у себя дома, что дико уже само по себе… А еще и не в одиночестве и, скорее всего, своей смертью. Х-ха… Можно подумать, что у кого-то бывает и чужая смерть… А значит, что я еще поживу… Успею поговорить и с колдуном… И, что более ценно, со своим внуком… Насколько же он не похож на меня! Насколько же это радует меня! Тут не удастся сказать, что-де, сразу же видно — это внук своего деда… Нет, это как раз тот случай, когда, ставшее для кого-то явным родство, заставляет удивленно воскликнуть «Вот как?!»^[27] А мне хотелось бы, да некому, говорить — да, дескать, так и есть…»

Двое сидели у костра, прямо на траве, неподалеку от порога дома. Двое — один старый и седой, как лунь, с длинной косицей, почти до пояса, падавшей с левого виска — жесткая сила чувствовалась в каждом его движении, несмотря на явно преклонные годы. Человек. Второй — молодость и порыв, изящество эльфа и сила молодого оленя. И, тем не менее, это были внук и дед, два Рори, двое мужчин у вечернего костра, занятых серьезным делом — приготовлением мяса. А так как серьезное дело требует внимания, то и разговор у них начал завязываться только после утоления первого голода.

— Хороший выстрел — негромко бросает старик. — Твоему прадеду бы понравился.

— Да полно тебе, дед… — Молодой смущен — ты бы сам сумел куда лучше.

— У меня было много возможностей для занятий этим. Так много, что я бы охотно отказался от большей их части. Но, повторю — это был хороший выстрел. Я так понимаю, что вы, эльфы, стреляете много лучше людей…

— Иногда, когда ты вот не договариваешь что-то, дед, меня так и подмывает уйти все-таки года на три к людям… Чтобы толком понимать, а не гадать по твоим обрывочным фразам и твоему мечу, чем же ты все-таки сделал себя таким, какой ты сейчас. И каким мне бы хотелось стать…

— Каждый раз, когда я начинаю трепать языком, забываясь на миг, что ты не человек, я потом просто не знаю, как бы только сделать так, чтобы мои слова забылись… Ты даже не представляешь, как тебе повезло с тем, кто ты есть… И еще — тебе повезло, что вокруг тебя хватает старших и мудрых, кто в состоянии тебе это объяснить… Ибо молодые никогда не довольны тем, что у них есть…

— А ты, в твои годы, дед — ты доволен тем, кто ты есть? Если этим недовольны толь ко молодые…

Рори молчал так долго, что Рори — внук уже решил, что совсем пора извиняться, как вдруг дед молча встал, сломал в руках ветку, толщиной в запястье взрослого человека и кинул половинки в костер. Потом он снова сел и буднично проговорил:

— Даже если бы мне пришлось умереть много раньше, нежели, чем это может быть, я был бы счастлив тем, что почти что целый год, я был мужем матери твоего отца — мужем Хельги О'Рул.

Ни добродушного подтрунивания, ни улыбки переоценивающего себя юнца, в котором просто кричит буйная сила Жизни, кричит: «У тебя все будет лучше!» не может быть там, где беседуют о вечном двое мужчин. Особенно, если это дед и внук на Эльфийском Нагорье… Особенно, если внук слушает откровение своего деда, о том, что следует избирать маяком в своей жизни, если ты хочешь быть настоящим мужчиной. Но тут дед твой вскакивает, замирает, как пораженный громом — смотрит куда-то, в вечереющие поля Эльфийского Нагорья… Что же ты увидел, дед?

«О, Хранители Нагорья… В чем я виноват перед вами или за что вы решили меня вознаградить? Почему, почему, уже в который раз, в эти осенние вечера, я вижу эльфийку, так похожую на мою… На мою Хельгу? На такую, какой она была тогда, когда только еще обещала вырасти в светлое пламя Эльфийского Нагорья?^[28] И всегда лишь по вечерам… И всегда нет никакой возможности догнать ее… Но ведь пару раз мы виделись прямо — таки, вплотную — но… Нет никакой возможности знать все, что преподнесет тебе Нагорье — и, как уже было говорено — то, что ты живешь тут, отнюдь не значит, что ты знаешь всех, кто тоже тут живет…»