Люди расступались, пропуская их к ратуше. И они до неё добрались. Максимилиан спрыгнул первый, предал штандарт отцу, а сам помог кавалеру слезть с коня. Волков размялся, словно ехал много часов. Признаться, он волновался. Но оттягивать дело не собирался: дал знак. И всё началось.
Первым в ратушу пошёл Ёган, неся пред собой красивый, тяжёлый стул. За ним, хромая, шёл кавалер. Потом Максимилиан, но без штандарта. Люди Карла Брюнхвальда освободили вход в ратушу от зевак, сам он остановился в проходе.
Ёган вынес стул на середину залы, поставил его и встал рядом.
Крестьянский мужик робел малость пред сотней важных городских господ, разодетых в меха, береты и шляпы с перьями, в золотые цепи, которые стояли напротив него, за спинками стульев, на которых восседали господа городские советники и сам обер-прокурор. Но робел он самую малость, раньше Ёган, может, даже помер бы от страху, если такая куча важных господ смотрела на него так нехорошо. Но теперь он просто побаивался. Немного. Он был уверен, что вот придёт сейчас его господин и урезонит всех этих господ. Да, его господин не лыком шит. В этом он не сомневался.
А его господин уже шёл, хромая и звякая шпорами, по драгоценным плиткам пола ратуши. Остановился у стула, снял шлем и низко поклонился господам, после начал:
— Да храни вас Бог, господа городские нобили, и вас, господин граф, — тут он увидел и барона фон Виттернауфа среди городских господ.
«Ах ты, мерзавец, — про себя сказал кавалер, понимая, что теперь он совсем один, — ну, что ж, чем меньше союзников, тем больше добыча».
Он помолчал мгновение и продолжил:
— Господин обер-прокурор вчера просил дать обоснования моим действиям…
— Вашим беззакониям! — крикнул один из присучивающих господ и остальные ободряющим гулом поддержали его.
Волков повысил голос и снова заговорил:
— Господин обер-прокурор вчера просили обосновать мои действия и представить доказательства преступлений, что творились в городе.
— Ничего здесь не творилось, — снова кричал кто-то, — мы тут жили, и всё было прекрасно, пока ты тут не появился.
— Убирайся отсюда, пёс ланнский.
И снова волна неодобрительного гула покатилась по залу.
— Мы, земля Ребенрее, имеем свои законы и правителей, уезжаете в свой Ланн.
Ни председатель городского совета, что сидел по правую руку от обер-прокурора, ни он сам не останавливали крикунов. И тот, и другой смотрели на Волкова мрачно и спокойно с едва заметной тонкой усмешкой, как на уже осуждённого, который вздумал ещё потрепыхаться.
Волков понял, что эти крики не остановить, они часть игры. И тогда он просто сел на стул, который принёс Ёган, и стал ждать, пока крикуны не накричаться.
— Каков наглец! — кричали нобили.
— Ваше поведение вызывающе!
— Вы сели перед городским советом и обер-прокуроров без разрешения.
Волков сидел и молчал, он был спокоен, а Ёган стоял ни жив ни мёртв от страха.
— Вы проявляете неуважение! — продолжали кричать городские господа.
— Вы нежеланный гость в нашем городе!
Наконец, обер-прокурору это всё надоело, он что-то шепнул председателю, и тот поднял руку, крики стихли, а председатель произнёс:
— Господа, давайте дадим этому… господину высказаться. Нам все интересно, как низко мы пали в бездну беззакония. Ну, говорите, кавалер.
Его слова снова вызвали неодобрительный гул, но Волков понял, что теперь сможет сказать то, что хотел. Он назло городским господам да и самому обер-прокурору не поднялся со стула, а только поднял вверх руку, давая знак ротмистру. Брюнхвальд тоже поднял руку, и тут же в ратушу пошли солдаты, и несли они кипы одежды. Одежда была старой, рваной, гнилой и ветхой. Там были сапоги и плащи, колеты расшитые и нижнее бельё. Всё, всё, всё, что носят или носили люди. Солдаты стали раскладывать её, бросали кучами прямо перед столами, за которым восседал городской совет.
— Что это?
— Что это за хлам?
— Здесь не помойка, — снова кричали нобили.
Но другие с интересом разглядывали старую истлевшую одежду и смотрели на Волкова, ожидая разъяснений. Наконец, вся одежда была рассыпана пред столами, солдаты ушли. И кавалер произнёс:
— Думаете, что это господа? К чему это тут?
— Говорите уже, нет времени у нас!
— Хорошо, скажу, — Волков так и не встал со стула. — Это одежда убитых в вашем городе купцов.
Смех, недоверие, ропот:
— Чушь!
— Кто вам поверит?
— Где вы её взяли?
— Взял я её в подвале приюта для скорбных жён, настоятельницей коего была благочестивая матушка Кримхильда. А её помощницей там была благочестивая Анхен. Надеюсь, все знали этих женщин?
— Враньё!
— Нет, не враньё! — улыбался Волков, понимая, что зря ему дали говорить, теперь он был уверен в себе. — Со мной было два десятка человек, все покажут, что нашли всё это мы там.
— Да мало ли, что могло храниться в подвале! — не верил председатель. — Откуда взяли вы, что сия одежда убитых людей?
Кавалер был готов к этому вопросу, он опять поднял руку и, повернувшись, кивнул ротмистру Брюнхвальду, всё ещё стоявшему у входа. Тот тоже сделал знак. Тут же в проходе появился закованный в кандалы человек. Звякая по полу цепями, кланяясь на каждом шагу и озираясь, в залу вошёл Михель Кнофф, привратник приюта для скорбных жён. За ним, ведя его как пса на верёвке, шёл Фриц Ламме. Фриц вывел привратника перед столами, туда, где сидели городские советники.
— Пред тобой городской совет города Хоккенхайм и сам обер-прокурор земли Ребенрее, — начал Волков. — Говори без хитрости и лукавства, как будешь говорить перед Богом.
Привратник молча кивал, соглашался.
— Скажи, как нарекли тебя отец с матерью.
— Нарекли меня Михелем, в честь святого Михеля, я в тот день родился, а фамилия моя Кнофф, — говорил привратник, поворачиваюсь к Волкову.
— Не мне, не мне говори, господам говори, — произнёс кавалер.
— Нарекли меня Михелем, я в тот…
— Хватит, хватит, мы поняли, — раздражённо прервал его председатель. — Где ты работал?
Многие из присутствующих знали его, он не раз отворял им двери.
— Я работал в приюте матушки Кримхильды истопником, конюхом и привратником, — говорил мужик.
— Скажи, давно ли? — уточнил Волков.
— Двадцать лет, — привратник снова поворачивался к кавалеру, ему говорил.
— Господам, говори, господам, — морщился кавалер. — Я тебя всю ночь слушал, довольно с меня уже.
— Двадцать лет, — повторил Михель для господ.
— А что это такое? — спрашивал его председатель, обводя рукой кипы полуистлевших одежд.
— Это одежда убиенных купцов, — глазом не моргнув, сказал привратник.
Снова пошёл по залу ропот, но теперь этот ропот не пугал Ёгана, это был ропот удивления и возмущения. Он покосился на своего господина и ещё больше уверился в нём. Тот сидел спокойный, как будто дома у себя, в Ланне, за столом ждал обеда.
— Откуда ты знаешь, что это одежда убиенных купцов? — продолжал председатель.
— Так знаю, и всё, — удивлялся такому вопросу Михель Кнофф.
— Расскажи, как убили первого купца, — сказал Волков. — Давно это было?
— Так, двадцать лет назад! Когда благочестивая Анхен в дом матушки Кримхильды пришла, тогда и приюта ещё не было, старый дом ещё был. Вот, а меня взяли, вроде как сторожем.
— Кто тебя взял? — уточнил Волков.
— Так она и взяла, Анхен. Она тогда ещё девкой блудной работала. Но такая бойкая была, стала у матушки Кримхильды, вроде как, помощницей, стала всем заправлять. И по дому стала смотреть, и за другими бабёнками, и по…
— Хватит, говори, как купца первого убили? — прерывал его кавалер.
Михель повернулся к нему, поклонился и продолжил:
— Господам рассказывай, не мне, туда говори.
Михель опять поклонился.
— И вот как-то привезла Рутт одного купца. Совсем молодой был. На телеге привезла. Он лыка не вязал, так пьян был. А мне говорят, неси его в реку. Ну, я и отнёс. Долго ли, река то в пятидесяти шагах с горки. Не велика работа, купчишка-то тоненький был совсем.
