Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович

Приятно было, что на нее засматривались. И даже... Тарик едва сдержал смех: ехавший навстречу всадник в гвардейском мундире (значит, дворянин, как всякий гвардейский офицер), вдруг дернул поводья, так что конь сбился с шага, уставился на Тами тем взглядом, что у простолюдинов без церемоний звался обалделым, — да так и остался на месте, провожая их глазами. Тарик весело подумал: вот так, словно солнечный удар, действуют, получается, сиреневые гаральянские глазищи — а ведь офицер, как все гвардейцы, наверняка завзятый волокита, привыкший покорять женские сердца лихо и во множестве, и все равно она шагает рядом со мной, а не с кем другим...

Потом и того почище: гвардеец с решительным видом повернул коня и поехал на некотором расстоянии за ними, не отрывая глаз от Тами, как будто Птица Инотали и впрямь уронила с небес невидимое перо. Глаза у него оторопелые...

Не сдержавшись, Тарик фыркнул.

— Что такое? — весело спросила Тами.

— А вон... — сказал Тарик. — Оглянись. Тот бравый гвардеец ехал нам навстречу, а увидев тебя, сбился с аллюра, потащился следом, пялится на тебя неотрывно...

— Ну, так уж и на меня... — Тами бросила быстрый взгляд через плечо, хмыкнула.

— Не на меня же, — сказал Тарик. — Точно тебе говорю: увидел тебя и оторопел... Вон, таращится...

— Подумаешь! — Тами извечным девичьим жестом задрала подбородок. — Почудилось тебе, не такая уж я сказочная принцесса, чтобы всадники, меня завидев, падали с седел... — Тарику показалось, что на ее очаровательное личико набежала тень, но это тут же прошло. — И не такая я самоуверенная, чтобы думать, будто я самая красивая на свете...

Тарик еще раз искоса глянул через плечо — гвардеец поворотил каракового коня и поехал в ту сторону, куда и направлялся сначала, правда, оглянулся с растерянным видом.

— И что? — спросила Тами.

— Уехал, — сказал Тарик. — Вот только вид у него был какой-то странный — слов не подберешь... Словно знакомую увидел...

— Ох, Тарик... — сказала Тами с мягкой укоризной. — Ну откуда у меня быть знакомым из дворцовых гвардейцев? Скажешь тоже... — Она прищурилась. — Или ты из жутких ревнивцев? Посмотрел на меня кто-то моложе старческих годочков — и ты уже вскипел...

— Да ничего подобного, — как мог убедительнее сказал Тарик. — Просто у него вид был какой-то странный...

— У мужчин всегда бывает странный вид, когда они смотрят на красивую девушку, —засмеялась Тами. — Ты не знал? Не у всех, но у многих и многих...

Выбросив из головы гвардейца — экая, если подумать, пустяковина! — и настроившись от ее тона на игривый лад, Тарик спросил:

— Хочешь сказать, у меня тоже?

— Да нет, успокойся, — сказала Тами. — Вид у тебя самый надлежащий — мужественный и решительный, как и подобает записному покорителю и разбивателю неопытных девичьих сердец...

И глянула лукаво-выжидательно, готовая рассмеяться. Тарик ничуточки не смутился — все же не впервые сталкивался с острым как бритва язычком поднаторевших в игривых словесных поединках красивых девчонок (даже веселым девкам из «Лесной феи» не удалось смутить!). И ответил со всей возможной безмятежностью:

— Вот уж за кого я себя никогда не выдавал, так это за покорителя, а уж тем более разбивателя девичьих сердец, тем более неопытных...

— А хотелось бы таким быть? — прищурилась Тами. — Вот честно-честно?

— Тебе правду?

— Желательно.

— Вот тебе правда: я не знаю, — сказал Тарик искренне. — Был помоложе, о чем-то таком мечтал, как все мальчишки, а потом понял, что это счастья, очень может быть, и не принесет...

— Ох, как ты умудрен жизненным опытом! Мне, юной и невинной, даже страшноватенько с тобой... — сказала Тами с тем наивным видом, какой у нее, Тарик уже понял, укрывал насмешку (беззлобную, правда). — Тарик, не сердись на меня, пожалуйста. Язычок у меня без костей, мне это столько раз говорили, а иные, что пробовали ухлестывать, не на шутку пугались и шарахались, шестой дорогой обходили... Ты не обиделся?

— И не подумал, — сказал Тарик. — Кажется, я уже привык к твоему язычку...

— А хотел бы все же быть записным разбивателем сердец?

— Говоря по совести, как-то не особенно, — сказал Тарик. — Это может и боком выйти... Как у графа Стампара...

— Это кто?

— Не читала «Очарованный мрамор» Стайвена Канга?

— Я его вообще не читала, — призналась Тами. — Нет, жутики иногда почитываю, но до Канга руки не доходили, то одно отвлекало, то другое... А что там?

Идти до моста было еще далеко, и было время рассказать.

Граф Стампар, молодой отпрыск знатного рода, однажды спас на лесной тропинке старушку от двух разбойников. Это, надо сказать, далось ему без особого труда: хлипкие были разбойнички, одно название, коли уж позарились на гуся в корзинке, которого старушка несла продавать в соседнюю деревню. Припустили в чащобу быстрее диких кролов, едва граф поскакал к ним с грозным криком и обнаженной шпагой. Однако для старушки гусь был немалым достоянием, и она, кроме горячей словесной благодарности, вознаградила самым неожиданным образом: призналась, что она колдунья, и обещала исполнить одно-единственное желание избавителя.

О таком граф читал только в сказках и признался вслух, что не верит в колдуний, коих никогда не встречал на грешной земле. Ничуть не обидевшись, старушка заявила, что не раз сталкивалась с людским недоверием и прекрасно понимает: слова сами по себе — пустой звук, ничего не значат и не доказывают. И в подтверждение того, что не врет и не шутит над проезжим, рассказала ему кое-что, о чем граф знал совершенно точно, был осведомлен он один на всем белом свете. Мало того: показала кое-что необычайное, и тут уж поневоле пришлось поверить, что все так и обстоит, как она уверяет. И заключила: мой благородный избавитель, я с превеликой охотой и горячей благодарностью выполню одно-единственное ваше желание, и оно останется с вами навсегда. Конечно, оно должно быть в пределах разумного...

Вот тут граф призадумался не на шутку. Как у всякого человека, у него было немало вполне разумных желаний, от жгучих до не таких уж налегающих... но что же поделать, какое одно-единственное выбрать из множества?

Богатства ему хватало, у него имелось богатое поместье. Как очень многие люди с двумя перьями на шляпах, он был заядлым игроком, любил делать ставки на конских состязаниях, частенько и в веселые дома заглядывал, и крутил вполне благородные романы по всем правилам дворянских установлений. Однако знал некую меру (отчего многие ему откровенно завидовали), и риск промотаться ему не грозил. А из поединков с соперниками в любви (а то и мужьями-рогоносцами) выходил благополучно, с легкими ранами. Одним словом, вроде бы все в жизни складывалось удачно.

И тем не менее... Как говаривал один из его друзей, нет такого мужчины, который бы посчитал, что в его жизни было именно столько женщин, сколько ему хотелось. А если учесть бесполезную осаду пленительной хозяйки особняка на улице Трех Добродетелей...

Немного подумав над облачением желания в ясные словеса, он спросил старушку:

— А можешь ли ты, старая, сделать так, чтобы все женщины в нашем мире проникались ко мне любовью и ни одна не отказывала?

— Ничего трудного, мой избавитель, — ответила старушка, лучившаяся добротой и благостью. — С радостью исполню...

Дунула, плюнула на все четыре стороны света, с молодым проворством три раза крутанулась волчком, по кронам ближайших деревьев пронесся словно бы порыв грозового ветра, на несколько мгновений замолкли беззаботно щебетавшие допрежь лесные птахи — и старушка растаяла как не бывало...

А граф остался в тягостном замешательстве: он нисколечко не сомневался теперь, что встретил колдунью, глупо было бы теперь сомневаться — но как узнать, что его желание исполнилось, если он стоит в полном одиночестве, если не считать храпящего коня, на тропинке в лесной глуши?

И уже через пару часов он убедился, что старая колдунья не обманула. В град-столицу он возвращался обычной дорогой, где стоял постоялый двор «Приют путника», — его молодую очаровательную хозяюшку граф тщетно осаждал второй месяц... Увы, красотка оказалась тверда, как сталь или алмаз. Говорила, что она, представьте себе, верная жена и главную женскую тайну раскрывает только для мужа. Что графа особенно злило — муженек ее был годов на двадцать старше, лысоват и скучен, как таблица цифирных вычислений. Умение графа покорять женские сердца, все его отточенное богатое красноречие не действовали совершенно, а когда он решил зайти с другого конца и не особенно тонкими намеками обещал, что осыплет золотом, красавица, задрав носик и презрительно фыркнув, заявила: если услышит такое еще разочек, залепит пощечину без оглядки на его древний герб.