Жизнь во имя любви (СИ) - Колч Агаша

Я старательно напрягала память, силясь поймать какую-нибудь подходящую идею, реализация которой могла бы принести не только прибыль, но и пользу народу полуострова, ставшего мне родным.

– Представляешь, я практически забыла прежнюю жизнь, – однажды пожаловалась я Прасковье. – В голове какой-то «белый шум», когда начинаю прошлое вспоминать.

– «Белый шум»? – удивилась подруга. – Что это?

– Это как шум от большого водопада, когда стоишь рядом с ним, – машинально ответила я, не помня, откуда об этом знаю.

– Так ты, помнится, в тетрадку писала много чего в самом начале. Если записи сохранились, то, может, они тебе память освежат? – подсказала целительница.

Напоминание подруги как туман развеяло. Точно! Вела я дневник воспоминаний. Только где он? Надо бы выделить время да архив семейный разобрать – сделала себе заметку.

– Аким, дружочек, выгляни на минутку, – позвала я хранителя дома.

После смерти Николая Ивановича и Глафиры домовой показывался редко – затосковал. Казалось бы, хозяйкой меня называл, но старики мои в последние годы жизни стали ему ближе. Да и с бабушкой чаще общался. Я то в лаборатории была занята, то по делам бегала, а потом и вовсе в ханский дворец переехала.

– Вспомнила… – ворчливо отозвался домовой.

– Так и не забывала никогда, – ответила я, подвигая детский стул к низкому столику, заставленному угощением. – Не хотела мешать тебе. Чаю со мной выпьешь?

– Не занят я, – всё еще недовольно ответил Аким, но чутким носом втянул запах свежей выпечки. – Чай выпью. Чего ж отказываться-то…

Ни единым словом не обманула домового, сказав, что помнила его всегда. После похорон бабушки наказала Надии выставлять на специально отведённое место вкусности для семьи домовых. И каждый раз, бывая на вилле, напоминал об этом. Наверное, неправа я в том, что давно не общалась с домашним духом, но время назад не отмотаешь.

– Не сердись на меня, лапушка, замоталась что-то… Семья, дети, дела всякие, – повинилась я.

– Угу… – невнятно буркнул Аким полным ртом.

Конечно, я могла бы продолжить беседу о погоде и природе, но свободного времени у меня было не так уж и много. Пришлось спрашивать напрямую.

– Акимушка, я в кабинете поискала старые бумаги, но ничего не нашла. Только текущие расходные книги. Ты не знаешь, куда бабушка всё сложила?

– Это не Глафира Александровна доку́менты прибрала, а я. Она мне так и сказала: «Аким, не дело это, если кто чужой наш архив разбирать станет. Придёт день, захочет Роксана что-то вспомнить, ты ей и отдашь», – тщательно прожевав кусок пирожка и запив его чаем, ответил домовой. А потом строго меня спросил: – Ты уже хочешь?

– Да, дружочек, видно, пришёл тот день, о котором бабушка говорила, – грустно улыбнулась я Акиму. – Ты мне в комнату все бумаги отнеси. Много там?

– Половина сундука…

– Сундука? – у меня даже брови от удивления взлетели. – Какого сундука? Того самого, из Калиновки? На котором я спала когда-то? Неужто он ещё цел?

– Того самого, – выбирая из бороды крошки, кивнул домовой. – Что ему будет? Это ж не новодел какой… Это тогдашние мастера делали. На долгие годы.

– Может, тебе помощь нужна? Он всё-таки огромный, – спохватилась я.

– Сам управлюсь.

Сундук уже не казался таким монстром, но места, даже в моей просторной комнате, занял много. Как и документы, выуженные из его обширного нутра. Я разбирала архив.

Решила, что разложу всё по кучкам. Пересмотрю тщательно и ненужное выброшу. Зачем пыль собирать?

Через пару часов вокруг сундука Пизанской башней возвышалась стопка учётных книг чуть ли не за двадцать прошедших лет. Кому они нужны?

На диване в плетёной прямоугольной корзинке уже находились несколько пачек писем, перевязанных смявшимися от долгого лежания ленточками. Взглянув на конверты, я опознала аккуратный каллиграфический почерк Глафиры и угловатый быстрый Николая Ивановича. Переписка двух немолодых людей, нашедших свою любовь на склоне лет. Вряд ли хватит у меня смелости прочитать эти письма.

С другой стороны, если бы бабушка не хотела этого, то вряд ли оставила их. Сложить письма в камин и бросить на них искру магического огня она бы смогла. Пусть пока полежат. Потом решу, как поступить с чужой корреспонденцией.

Письма от тётушки Жени́… Похоронив подругу, княгиня вернулась в своё поместье, давно уже ставшее модным курортом, официально при свидетелях передала ключи и учётные книги племяннице, назначенной преемницей, и ушла к себе в покои. Где и умерла спустя два дня… Хоть и не были мы с княгиней Романовской особо близки, но смерть её меня тронула. Не захотела старушка отстать от подруги даже в этом.

Официальная почта из царской и ханской канцелярии на дорогой гербовой бумаге, нарядные приглашения на балы, рауты, обеды и ужины. На мой взгляд, ничего не значащий хлам. Но надо будет найти время и пересмотреть внимательно, особенно те, что из канцелярий.

Стопка тетрадей. Тоненькие, с разлинеенными страничками, с моими закорючками на каждой строчке… Милость Триединого, как же я намучилась, выписывая эти иероглифы местной письменности. С грустной улыбкой погладила страничку, вспоминая первые недели в этом мире и наше убогое житьё-бытьё.

Эти тетради потолще. Вот та, что я искала! Мои записи! Ура-ура-ура!

А это что?

«5 марта. Смотрю на внучку и радуюсь тому, что она у меня есть. В этой грязной, захламлённой, пропахшей дымом избе она как лучик солнца, как явленная милость Триединого». Торопливо пролистываю ещё три тетради. Ох, это дневники Глафиры!

Читать ли?

Глава 8

Чайки с пронзительными криками метались над поверхностью моря, стараясь первыми ухватить кусочки, что бросали им гуляющие по набережной люди.

– Мама, я тоже хочу птичек покормить! – обернулась ко мне Глаша, шедшая на два шага впереди.

– Веди себя прилично! – тут же зашипел на неё Кирим, великолепно отыгрывающий роль наследника. – Тебе уже пять лет, должна понимать, как следует держаться в обществе.

Мальчик… хотя нет, Кирим уже не мальчик, а подросток, первый год отучившийся в кадетской школе при Высшем Военном Императорском училище. Может быть, от этого он чувствует себя очень взрослым. Прибыв на летние каникулы, сын не бросился, как бывало ранее после разлуки, ко мне на шею, а степенно подошёл, сдержанно поздоровался согласно этикету, поцеловал руку и терпеливо снёс поцелуй в коротко стриженную макушку. Безропотно согласился на прогулку в кругу семьи – положение обязывает.

Теперь шикает на младших. Смешной…

Переняв моду императорской семьи, большую часть лета проводившую в Ялде, наместник тоже завёл традицию раз в неделю прогуливаться семьёй по набережной. Что называется, себя показать.

Таир и Азат вышли на прогулку в европейской полувоенной одежде: длинные сюртуки, прямые брюки. Кирим в кадетской форме. Мы с Глашей в светлых летних платьях. Только у дочери платьице короткое – пышная юбочка до середины икры всего лишь, зато панталончики, щедро украшенные кружевом, заканчиваются значительно ниже подола и смотрятся мило и наивно. А так всё, как у взрослой дамы: перчатки, шляпка, зонтик.

Никто для прогулки правящих особ набережную специально не освобождал. Шли впереди несколько неприметных мужчин и тихо просили гуляющих:

– Господа, посторонитесь.

Так как в эту часть города простолюдинам допуска не было, объяснять людям, как должно себя вести, нужды не было. Без возражений расступались, а при нашем приближении штатские кланялись, военные честь отдавали, дамы приседали в книксене.

В ответ едва обозначенная улыбка или лёгкий кивок, если знакомых заметили. А вот кормление чаек – это не по протоколу.

– Гульфия, мы чаек в усадьбе покормим, – пообещал дочери Таир, называя её на гиримский манер.

– Папенька, ты так редко там бываешь и не знаешь о том, что чайки на наших скалах не селятся, – надула губки принцесса.