Из-за частых «посещений» русскими немцы были злые, не спали, держали под прицелом каждый метр у переднего края. Иными словами, резко повысили бдительность и осложнили разведгруппе жизнь.
Сулимов и Марьин весь день просидели в подбитом немецком танке, застывшем над нашей траншеей, – очень удобный НП получился. Именно с него Абанин наметил надежный маршрут в глубь немецкой обороны.
Траншея у фрицев была прикрыта двухрядным проволочным заграждением, за которым могли быть и мины. А дальше находился блиндаж, окруженный траншеей, от нее к переднему краю тянулся ход сообщения.
Оставалось придумать, как миновать передний край без потерь. Придумали.
Ровно в восемь вечера стрельба прекратилась – у немцев наступил ужин. Война войной, а ужин по расписанию.
Фрицы, закусив, повеселели. Из их траншеи донеслись трели губной гармошки и послышалась ария из «Роз-Мари».
И тут кто-то подхватил арию в траншее у красноармейцев. Немцы заиграли громче, уже в две гармошки. Наш певец тоже запел во весь голос, а когда закончил, гитлеровцы ему захлопали и даже закричали «браво!». Тут и скрипка зазвучала…
А лейтенант скомандовал:
– Выдвигаемся!
И то верно – вражеская траншея оголилась, даже часовые подтянулись поближе к месту «концерта». Едва успела погаснуть очередная осветительная ракета, как Абанин приказал:
– Вперед!
В три броска, от воронки к воронке, по-пластунски, благополучно преодолели «нейтралку». Подгруппа разграждения из четырех саперов поползла вперед. Вскоре они вернулись и доложили, что проходы готовы. Теперь пришла очередь двух подгрупп прикрытия, по пять человек в каждой. Они шустро направились к проходам, занимая позиции слева и справа.
И лишь затем под проволокой проползли разведчики – подгруппа захвата. По-пластунски придвинулись к траншее, опоясывавшей блиндаж. Там было людно. Судя по всему, в блиндаж набились человек десять-пятнадцать.
Один из дежурных немцев колол дрова, а другой готовился их относить. Днем в сентябре было тепло, а вот по ночам холодало, поэтому немцы, одетые по-летнему, зябли.
Абанин подал знак Якушеву – Ванька осторожно спустился в траншею, чтобы, как только «дровонос» уйдет с охапкой в блиндаж, взять «дровосека». Однако немец будто что-то почуял – втесав топор в колоду, он прихватил винтовку и стал настороженно прислушиваться.
«Дровосек» стоял к Якушеву спиной, но разведчики, не сговариваясь, взяли немца на мушку.
Фриц резко развернулся к Якушеву, вскидывая «маузер», однако выстрелить не успел, его самого скосили из трех «ППШ».
Макеев бросился ко входу в блиндаж, Сулимов подхватил носилки, а Марлен в два прыжка оказался на крыше.
Он услышал, как под ним надрывался радист: «Рус! Рус!»
Одной рукой Исаев сломал антенну, другой опустил в трубу гранату.
Едва он успел отскочить в сторону, как внутри глухо ухнул взрыв, а из трубы вырвался сноп искр. В ту же секунду Макеев распахнул дверь в блиндаж, и кто-то из недобитков дал по нему очередь. Мимо!
Падая, Макеев швырнул внутрь еще одну гранату, а подоспевший Якушев – третью, уже заведомо лишнюю. Почти одновременно прогремело два взрыва.
Сквозь звон в ушах Марлен различил лай немецких команд в глубине обороны. Якушев с Макеевым нырнули в дым и угар, наполнявшие блиндаж. Они забирали документы и шарили по раненым – кто тут годится в «языки»?
Марьин тряхнул фельдфебеля, тот пришел в себя, выругался, потянулся за автоматом…
Вот его-то и спеленали, уложив на носилки.
– Исаев! Краюхин! К пулеметам!
– Есть!
Марлен подхватил MG-34, глянул в ночь. Навстречу двигалась черная цепь гитлеровцев. Они не стреляли, шли молча.
– Да их тут не меньше роты! – пробормотал Михаил.
При вспышках осветительных ракет фигуры фашистов казались высокими и прыгающими.
– Подпустить ближе, без команды огонь не открывать.
Цепь приближалась. Вот до нее уже каких-то полтораста метров.
– Пора!
Затарахтели, зарявкали два пулемета, они гвоздили немцев перекрестным огнем, но и те жали на спуск. Однако пулеметчики сидели в траншее, а немцы крались по голой земле. Им очень не повезло.
Не выдержав обстрела, фрицы повернули назад. А тут и Марлен расстрелял остатки патронов – уж больно пулемет скорострельный, не напасешься.
– Всем отходить! Быстро!
Возвращались другим путем, левее заграждений. Когда они остались позади, лейтенант дал красную ракету – сигнал открытия огня артиллеристам и минометчикам. Немцы тут же ответили обстрелом участка, где стоял подбитый танк – ох, и досталось этому металлолому!
Но подгруппа захвата уже была вне зоны поражения. Едва затих огонь, бросками перешли нейтралку.
«Язык» – истинный ариец, беспощадный к врагам рейха, – оказался очень разговорчивым…
* * *
…Ночь выдалась удивительно спокойная, лишь иногда рвались снаряды, но далеко-далеко, долетая глухим уханьем.
Свежевырытая землянка пахла свежим деревом, забивавшим неприятное амбре сырой матушки- земли. Сразу ассоциация с могилой, никакого позитива.
А позитив был – в углу топилась щелястая буржуйка. Когда снаружи дул сильный ветер, дым лез во все щели и дырки, наполняя землянку, а ежели погоды стояли тихие, то и тяга была на диво. Во как гудит…
Тепло, хорошо… Тихое счастье солдата.
Марлен вздохнул. Когда он был «на людях», то сдерживался, не позволял себе распускаться, но в землянке никого не было – бойцы ушли в санчасть, знакомиться с новенькими «сестричками».
Все здоровы, хоть паши на них, а будут ныть и жаловаться на несуществующие хвори. Если медички не сообразят, в чем дело, сочтут, что началась эпидемия.
Пока что Исаева не тянуло к женскому полу. Усталость была такая, что порой буквально приползал с задания. Хорошо хоть пайки не тыловые, жить можно.
Хочется, конечно, иногда чего-нибудь вкусненького, такого, о существовании чего товарищи даже не догадываются.
Ладно, перебьешься.
С другой стороны, Марлен не слишком любил вот такие минуты отдохновения. На задании или в бою смерть в ухо дышит, это верно, зато никакие ненужные мысли в голову не лезут.
О родителях, к примеру. Ведь они не виноваты, и твое благородство по отношению к товарищам оборачивается для них переживаниями на грани горя. Это ты можешь убедить себя, что все в порядке и скоро все закончится, а мама, она другая, ее никакая логика не убедит. Как страдала, так и будет страдать.
И еще этот дурак Тимофеев! Блин…
Было бы просто отлично, отправься он сюда, в 41-й, с незнакомым ему человеком. И пусть бы он бежал хоть за линию фронта, хоть за две линии! Но Вика – друг.
И в чем-то его уход – это и его вина, Марлена.
Исаев вздохнул. Скорей бы утро! И в бой…
Глава 14
Хиви
После «расстрела» положение Тимофеева стало только хуже. Немцы не особо церемонились – окатили сомлевшего «коллаборациониста» колодезной водичкой из ведра, тот сразу пришел в чувство, и его отправили в одно местечко под Смоленском. В концлагерь, где содержались предатели и перебежчики. Хиви.
Это была еще одна проверка, еще одно испытание перед тем, как взять «Макса Отто Бользена» в оборот и готовить из него агента – Тимофеев читал об этом. Но это бодрило не слишком – тошно было.
Хиви бродили по территории лагеря, истоптав траву, вымешивая грязь между мелких луж – было похоже на запущенный скотный двор.
В мятой форме красноармейцев, без ремней и головных уборов, хиви напоминали тех запойных чмошников, которые порой сиживали на «губе». Их всех отличали белые повязки на левых рукавах, где в три строки было четко выведено: «Im dienst der Deutsches Wehrmacht» [255].
Тимофеев такой чести не удостоился – ходил без повязки.
Здесь, на этом выгоне за колючей проволокой, был собран весь «цвет» идейных предателей и просто трусов, сдавшихся в плен и решивших почему-то, что отныне им смерть на передовой не страшна.
