Возмездие (СИ) - Михайлова Ольга Николаевна

Но его душа была душой ушедшего от мира.

Однако предсмертный взгляд матери стоял перед его глазами и звал в мир, на деяние невозможное и немыслимое. Он должен отмстить, должен, должен, должен.

Через две недели после похорон Альбино решился поговорить с братом Гауденцием. Келарь нравился ему спокойной рассудительностью и всегдашним покоем духа. Совет брата, надеялся он, укрепит его, вразумит и наставит.

Они встретились в саду на вечерней заре, Альбино рассказал обо всём, что мучило его. Гауденций выслушал своего молодого собрата спокойно и безмятежно, порой поднимая на него тёмно-карие глаза и тут же опуская их в землю, а выслушав всё — погрузился в долгое молчание.

— Как мне быть? Я есть не могу, я спать не могу, я молиться не могу. И простить не могу.

Келарь вздохнул.

— Бог велит нам прощать обиды, Альбино, но это преступление. Преступлений Бог прощать не велит. В другие времена ты мог бы воззвать к закону, но сейчас закон в руках убийц. Однако послать тебя мстить, брат мой, это значит просто послать на смерть.

Келарь помрачнел и долго смотрел на серые облака, окутывавшие пеленой последние закатные лучи. На налетевшем невесть откуда ветру затрепетали и стали осыпаться розовым снегом цветущие ветви миндаля. Гауденций стряхнул их с рукава и неожиданно проронил тоном отрешённым и безрадостным:

— Похоть и мерзость, а всё с чего? Чад попойки, толстые губы злословящего развратника, дурные замыслы, греховные поступки — и вот разгорается война между семьями, в ход идут ножи. Тебя оскорбили, ты убиваешь, потом убивают тебя, вскоре ненависть пускает корни, сыновей баюкают в гробах дедов, и целые поколения вырастают из чёрной земли, унавоженной отцовским прахом, как зубы дракона, с мечами в руках. — Гауденций с тоской поднял глаза на Альбино, — но ты, ты, Альбино? Сердце моё потянулось к тебе, едва я увидел тебя. Одна твоя улыбка умиротворяет любой гнев. Опомнись. Принцип «око за око» сделает весь мир слепым. Ты рождён ангелом, а не палачом.

Альбино растрогали душевные слова брата, но он покачал головой.

— Иногда и ангелы берут в руки меч, Гауденций.

— Ну, это только при конце света.

— У каждого свой Апокалипсис.

— Бог — мститель и Он воздаст.

— «Если кто с намерением умертвит ближнего коварно, то и от жертвенника Моего бери его на смерть», — с досадой пробормотал Альбино слова книги Исхода, — этого тоже никто не отменял. Это не отмщение, это возмездие.

Гауденций бросил печальный взгляд на собрата, увидел его решимость, помрачнел, несколько минут размышлял, потом через силу со вздохом проговорил:

— Ладно, будь по-твоему. Запомни имя — Анна Фантони. Найдёшь её на улице Сан-Пьетро, у старой церкви святого Августина, примерно в четверти мили к югу от Кампо. Это в Черепашьей контраде. Остановишься у неё.

Альбино растерялся.

— Но я не могу остановиться у женщины.

Гауденций досадливо хмыкнул и со скрытой издёвкой проговорил:

— Для монаха сие похвально, но для мстителя излишняя разборчивость смешна и может выдать. В Сиене человек, шарахающийся от вина, притонов разврата и от женщин, так же странен, как девственница в блудилище. Что до Анны, в миру я — Джильберто Фантони, это моя мать, ей под семьдесят. Назови моё имя, и она приютит тебя. Запомни ещё два имени — Элиджео Арминелли и Камилло Тонди. Я не видел их много лет. Один был писцом в книгохранилище Пандольфо Петруччи, второй тогда же работал секретарём у Пикколомини. Не знаю, что с ними стало, но если встретишь их, приглядись, может, кто-то из них поможет тебе. Тогда, в юности моей, это были порядочные люди. Постарайся пристроиться в библиотеку или секретарём к какому-нибудь духовному лицу.

Гауденций вздохнул, помолчал, потом решительно проронил:

— И ещё. Франческо Фантони. Мой родной братец. Чёртов шут, посмешище сиенской знати, распутник и пьянчуга, позор рода. Мать жалуется в каждом письме. Но если выхода не будет, вспомни и о нём. Не всё же он пропил, надеюсь… — Альбино заметил, как потемнел и насупился Гауденций. — Ещё помни, что недоверчивость бывает пороком глупца, а доверчивость — слабостью умного. Равный порок — верить всем и не доверять никому, только первый благороднее, а второй — безопаснее. Не торопись. Смотри, слушай, наблюдай. Я буду молиться о тебе, брат мой.

Глава I. Гаер с улицы Сан-Пьетро

Сиена ещё спала под покровом мутных серых облаков, обещавших дождливый и пасмурный день, когда Альбино, накануне отпущенный аббатом Алоизием по семейным делам в город, уже добрался до предместья. Ничто здесь не изменилось за годы его отсутствия: дома цвета корицы, шоколадные черепичные крыши, квадраты темных окон и кое-где у порогов домов знати тускло чадящие факелы, силящиеся разогнать утренний туман. Улицы были ещё пусты, и шаги Альбино гулко отдавались в узких проулках под сводами арочных перекрытий.

Они с Гауденцием решили, что ему проще называться в Сиене своим привычным монашеским именем, которого там никто не знал, а вот фамилию Альбино выбрал их флорентинского родственника — Джанфранко Кьяндарони, близкую семье Буонаромеи, но в Сиене неизвестную. Сейчас он шёл по предместью и бормотал про себя: «Альбино Кьяндарони, Альбино Кьяндарони», стремясь сделать это имя привычным и родным для себя.

Он знал эти улицы с детства и легко нашёл старую церковь святого Августина. Сиена медленно просыпалась. Горожане выползали на балконы, мелькали в окнах. Спросив у встречного торговца зеленью дом Анны Фантони, Альбино быстро разыскал её жилище: уютный дворик, увитый побегами винограда, успевшего оплести стены и теперь, вившегося, ощупывая перила молодыми нежными усиками, по лестнице входа.

Альбино осторожно постучал, услышал внутри дома уверенные шаги. Дверь распахнулась. Было заметно, что стоявшая на пороге пожилая женщина нисколько не обеспокоена и ничуть не боится нежданного гостя, её тёмные глаза, умные и ясные, смотрели в упор и словно вопрошали, что надо пришедшему в этот ранний час в её дом без приглашения?

Альбино поклонился, стараясь улыбнуться женщине как матери.

— Мне неловко вторгаться в ваше жилище в столь ранний час, но я принёс вам письмо от вашего сына Гауденция.

Он произнёс волшебные слова. Лицо женщины, напряжённое и вопрошающее, тотчас смягчилось, радушная улыбка омолодила старческое лицо. Его тут же пригласили в дом, усадили на лучшее место и предложили вина. Пока монна Фантони читала протянутый им пергамент, Альбино незаметно огляделся. Обстановка в доме была не роскошной, но всё говорило о достатке. Женщина явно ни в чём не нуждалась, хоть и не была склонна к бережливости: дорогие книги лежали на полу, добротные вещи — небрежно висели на перекладине и частью были свалены на ложе, в подсвечниках стояло несколько дорогих восковых свечей, и на них тоже вовсе не экономили.

Монна Фантони тем временем прочла письмо.

— Джильберто называет вас другом и просит помочь с жильём. Комната наверху свободна, и я охотно предоставлю её вам, но… — она умолкла.

— Я заплачу за постой, — торопливо отозвался Альбино, полагая, что она намекает именно на это.

— Я ещё не прошу подаяние, — в голосе монны Анны мелькнула усмешка, — и друзья сына для меня гости. Но Джильберто говорит, что вам нужны тишина и покой для учёных занятий. Не мог же он не понимать, что… — женщина замялась и не договорила.

В эту минуту дверь без стука распахнулась, и на пороге возник мужчина лет тридцати с явными следами похмелья на лице. У него были такие же карие, как у Гауденция и монны Анны, глаза, но не блиставшие ясностью, а, напротив, обведённые дымной тенью и чуть осоловевшие. Стройный и очень тонкий в кости, он, пожалуй, был изящным, хоть недоброжелатель обозвал бы его тощим. На фоне чёрного, стягивающего талию колета выделялись руки с длинными пальцами и худыми запястьями. С правого плеча до левого бедра пролегал ремень, притороченный к кожаному, миланской работы чехлу, в котором за спиной пришедшего угадывался гриф не то гитары, не то лютни, а к поясу крепился маленький, едва на длину ладони, тонкий кинжал из Беллуно в дорогих, тоже миланской тиснёной кожи, ножнах.