Immortality (СИ) - Грушевицкая Ирма

Могла ли я предположить, к чему приведут мои усилия? Что я смогу получить нечто большее, чем просто умение контролировать голод. Что моё дальнейшее существование будет определяться тем, что я изо всех сил старалась сохранить себя. Нет, я не стала снова человеком. Я стала чёртовым суперменом.

Я очень быстро двигалась к цели. Моя память, вернее, моя новая память, которую прежде можно было назвать выборочной, безошибочно вела в том направлении, в котором я впервые почувствовала человеческий запах. Я неслась сквозь лес, отклоняясь от деревьев, стоящих на пути так, будто в теле был радар. При моём приближении замирала жизнь, замолкали птицы и затихали в траве насекомые. Я слышала вдалеке встревоженное стадо оленей, но сегодня им ничего не угрожало: огромный гризли вчера накормил меня досыта.

Как только я почувствовала слабые нотки того же знакомого сладковатого запаха, я остановилась, прислушиваясь к своим ощущениям. Огонь вспыхнул, на мгновение застлав глаза красным туманом, но мне удалось загнать его внутрь. Можно даже сказать, что это было легко. Я готовилась к тому, что мне снова нужно будет убегать, но…

Я засмеялась. Это был первый раз, когда я услышала свой новый смех. Будто журчание лесного ручья, прохладного и звонкого, переливающегося на солнце. Смех был продолжением меня. Той стороной меня, что не пугала, что была приятна. Что дарила надежду.

Теперь я передвигалась медленно, не желая рисковать ни собой, ни своей возможной жертвой. Человеческий аромат становился сильнее, но кроме него я чувствовала ещё целый сонм запахов, смутно знакомых, почти забытых. Мне приходилось напрягать память, чтобы вспомнить их названия: резкий и горький запах бензина, щелочной и режущий - горячих покрышек, тягучий - асфальта и приятный, немного вяжущий запах железа, ржавчины – так раньше для меня пахла кровь. Все они смешались в один, квинтэссенцией которого был парящий на самой верхней ноте аромат человека.

Это было шоссе.

Машины проносились мимо, а я стояла в тени деревьев и вдыхала полной грудью какофонию запахов, привыкая к ним, принюхиваясь, смакуя. День сменялся ночью, солнце дождём, а я всё стояла, скрытая густыми зарослями папоротника и хвои. Я могла рассмотреть лицо каждого человека, сидящего в проносившихся мимо меня машинах: мужчины, женщины, дети, старики. Какие разные и какие одинаковые в своей наполненности сладкой, вязкой жижей, бегущей внутри их тел. Я ловила каждую эмоцию, проскальзывающую на лицах, каждую морщинку, убегающую из уголков глаз. Я чувствовала запах их дыхания, скрытый от меня за стёклами. Для вампирского обоняния стекло не было такой уж преградой.

Я начала различать запахи людей. Самым сладким был аромат детей. Причём, чем младше ребёнок, тем тяжелее было отвлечься от маленьких синих жилок на его шейке. Я скрежетала зубами, но справлялась. Я начала различать запах молодости и старости, запах девственности и похоти, запах болезни и усталости.

Сколько я там стояла? Неделю? Две? В конце концов, мне пришлось уйти, чтобы хорошенечко поохотиться для осуществления следующего этапа моего плана.

Это был маленький городок, значительно меньше Форкса, в котором я жила. По сути, это было небольшое поселение, состоявшее из пары десятков домов. Я вышла к нему ночью, скрываясь от людских глаз. Стены и замки не были преградой для вампира, и я пообещала не корить себя, если первая попытка встретиться лицом к лицу с человеком обернётся провалом. Передвигаясь от дома к дому, я чувствовала сквозь слои дерева, бетона и строительной смеси биение человеческих сердец: спокойное, безмятежное, будоражащее. Я прекрасно ориентировалась в темноте; окружающие предметы были раскрашены в такие цвета спектра, о существовании которых человек и не подозревает. Моё сердце возликовало от радости, когда в окне одного из домов мелькнул слабый свет, пробивающийся из-за плотных штор. Я подошла поближе и заглянула в окно.

Комната тускло освещалась старенькой настольной лампой, накрытой бумажным абажуром с нарисованными цветами. Свет из-за них был неровным и отражался на стенах тёмными пятнами. Я увидела платяной шкаф с приоткрытой дверцей, комод, заставленный фотографиями, несколько плакатов, вырванных из журналов и прикреплённых к стене булавками с сердечками на наконечниках. Взгляд остановился на кровати: лёжа на животе на грубом домотканом покрывале, девочка лет пятнадцати читала книгу. Слёзы скатывались по её щекам и падали на странички, деформируя дешевую бумагу. Мне стало интересно, что она читает? Какие переживания проецирует на себя? Что из прочитанного заставляет её плакать?

Я вспомнила, что тоже любила книги. Вспомнила свой старенький, зачитанный до дыр томик «Грозового перевала». Вспомнила, как так же валялась в кровати, читая до глубокой ночи. Как ругала меня за это мама.

Мама…

- Мама!

Произнесённое вслух, это слово полоснуло по горлу ножом.

Иногда я думала о своих родных: что стало с отцом, с мамой, с друзьями после моего исчезновения? Как они пережили его? Смогли ли? Я и раньше рвалась в родные места, но останавливала себя, понимая, что не должна это делать. Сначала было рано, а потом слишком поздно. Я могла растерзать отца, не задумываясь. Я могла убить всех друзей, выпить их кровь, и ничто не остановило бы меня, пока я полностью не осушила бы их тела. Остатки разума говорили, что при любом исходе я никогда не смогу жить с этим. Ну, а после… Если я и задумывалась, чтобы вернутся, как-то дать о себе знать хотя бы родителям, это было невозможно по той простой причине, что я уже не была их дочерью.

Лица родных почти стёрлись из памяти, хотя я и пыталась этого не допустить. Но яд, текущий по венам, словно выжигал из сосудов и нейронов прежнюю меня, прежнюю Беллу Свон. А с ней и всё, что было ей дорого; всё, что она любила. И всех.

Я подошла к своему дому, когда рассвет едва забрезжился в сумрачном небе. Лес надёжно скрывал меня, я спокойно стояла в тени огромных деревьев, росших прямо за забором, отделяющим задний двор от подступающего зелёного мрака.

Во всех окнах дома горел свет. Кухня, гостиная, спальня отца наверху. Я прошла вдоль забора и осторожно выглянула на освещенную подъездную дорожку. Перед домом были припаркованы несколько автомобилей, в том числе белый фургон с красными полосками на боках. От него пахло чем-то резким, противным, неестественным, смешанным с запахом человеческих страхов и боли. «Скорая», вспомнила я.

Неужели, что-то с отцом?

Воспоминания, загнанные глубоко внутрь, выплеснулись на меня, заставляя ноги подкоситься - сильные ноги вампира, не знающие ни боли, ни усталости. Я упала под навалом образов, пронёсшихся в голове: папа берёт меня на руки и целует, его усы щекочут мне щёки, и я смеюсь. Встречает в аэропорту, когда я приезжаю к нему на каникулы, и мы неловко обнимаемся. Мы ужинаем на кухне этого самого дома, оба молчим, и нет никакой неловкости в нашем молчании.

Папочка, как ты справился с этим? Ты всегда был сильным, смелым, закрытым для других, но я всегда знала, что больше всех на свете ты любил меня. Что ты сейчас переживаешь? Как я могу облегчить твою боль?

Внезапно входная дверь отворилась, и на освещенном крыльце появилась мужская фигура. Я тут же задержала дыхание и втянула в себя готовую вырваться наружу жажду. Лицо человека показалось знакомым, и я судорожно рылась в памяти, вспоминая его. Это был молодой парень, высокий и черноволосый. Суровым взглядом он вглядывался в темноту, как будто знал, что за ним наблюдают.