Чистый лист - Кузнецова Дарья Андреевна

— Май мне друг, но ты говоришь ерунду, — поморщился Горан. — Не так-то просто разобраться, что привело к аварии, случайно дирижабль врезался в скалу или его туда направили. Тем более что случайность там весьма сомнительна.

— Погоди, вот сейчас не поняла. — Я остановилась перед Стевичем и скрестила руки на груди. — Но ведь есть заключение, да и Мая оправдали. Ты хочешь сказать, что веришь, будто он мог такое сотворить?!

— Я этого не говорил, — возразил мужчина. — Май на подобное не способен, не нужно приписывать мне такое лицемерие. А заключения в свободном доступе нет. Вообще никаких подробностей, только вывод.

— И что из этого вытекает? И что говорит об этом сам Май?

— Он не обсуждает ту аварию. Когда я пытался задавать вопросы, мы всерьез повздорили, и с тех пор я перестал навязчиво лезть ему в душу, — спокойно пояснил Горан. — А вытекает… Я бы предположил, что авария все же была неслучайной. Долгое расследование неизбежно в любом случае, но такой финал свидетельствует именно об этом.

— То есть кто-то подстроил аварию, но виновного так и не нашли? — опешила я.

— Как вариант, — пожал плечами Стевич. — А еще это может быть некая конструктивная ошибка, которая вскрылась столь высокой ценой. Поскольку дирижабль был серийным, вполне могли скрыть истинную причину, чтобы избежать паники. Увы, я не знаю, проводились ли проверки других аэростатов той же серии, это бы все объяснило.

— А почему ты за такое долгое время не выяснил?! — возмутилась я.

— Зачем? — Горан задал вопрос, который поставил меня в тупик.

— Как — зачем? Любопытно же!

— То есть ради удовлетворения любопытства неправильного гомункула, которого я вывел почти через год после аварии? — язвительно уточнил он. — А мое любопытство не столь велико, чтобы ради сомнительной цели отвлекаться от основной работы. Или, вернее, направлено в другие области. Я не следователь и не инженер, и, чтобы во всем этом разобраться, мне понадобится очень много времени. Какой в этом прок? Если Мая оправдали — значит, занимались этим люди компетентные. В конце концов, каждый должен делать свою работу.

— Как это компетентные, если они хиленькую отписку напечатали — и забили на расследование?!

— Кто тебе такое сказал? — поморщился Горан. — Если дело не полощут в прессе, оно не обязательно закрыто.

— Да, действительно… Такой вариант мне в голову не приходил, — слегка смутилась и поутихла я.

— Прекрасно. А теперь, может быть, ты наконец подумаешь о чем-нибудь полезном или не очень, но, главное, тихо? — Раздражение все же прорвалось в голос Стевича.

— Прости, не могу. — Я не прониклась, но виновато развела руками. — Если начну думать, я точно упрусь куда-нибудь и стану задавать вопросы. Может, ты привлечешь меня к какому-нибудь полезному делу?

— К делу? — переспросил Горан уже более благосклонно. — Это можно. Посмотрим, на что ты сгодишься.

Применение мне в итоге нашли, хоть и не особенно почетное, но полезное, а главное, отвлекающее от посторонних мыслей. Выяснилось, что я хорошо разбираю торопливый почерк Стевича, а сама пишу на порядок аккуратнее, вот мужчина и приставил меня к переписыванию какого-то отчета с потрепанного и заляпанного черновика на чистые листы тонкой сероватой бумаги. Я, конечно, все равно продолжила дергать Горана уточнениями непонятных терминов и неразборчивых цифр, но на это он уже не сердился и отвечал с куда большей охотой. А сам мой создатель занялся какими-то мудреными вычислениями с помощью обычных счетов, пары справочников и какого-то очень мудреного механического устройства с кучей шкал и рычажков.

— Как тебе только не стыдно? — укорил его Май, нашедший нас за этим занятием.

— Никак не стыдно, — отозвался Горан. — Занятый ребенок — счастье родителя. Садись, дай я с тебя опять показатели сниму.

В этот раз Май уже не стал сопротивляться и уточнять зачем. По-моему, Стевича такое обстоятельство порадовало, а визуальное подтверждение моих слов, то есть изменившийся цвет глаз друга, придало энтузиазма. Он с таким хищным выражением поглядывал на Недича, что я бы на месте последнего напряглась. Но нет, тезка даже внимания не обратил; видимо, и не к такому привык.

— Как обстоят дела у Майи? — поинтересовался Май, когда Горан закончил процедуру.

— Прекрасно, она уже почти в норме. Великолепный результат, а вот что к нему привело — предстоит выяснить, — ответил тот.

Я запоздало вспомнила о собственных страхах и нежелании сообщать новости Недичу, но тут же убедилась в их несостоятельности.

— Это замечательно, — обрадовался мужчина. — Значит, ей не придется целыми днями скучать дома, да и на верфь можно будет поехать. Как раз должны быть готовы ее документы.

Похоже, Май за прошедшие дни успел настолько ко мне привыкнуть, что просто не вспомнил о возможности выселить гостью, хотя бы в общежитие. Я, конечно, задушила голос совести и стремление к самостоятельности и напоминать о таком варианте не стала. Потому что гордость и независимость — это здорово, но лучше бы немного освоиться в окружающем мире перед началом самостоятельной жизни.

А если совсем уж честно, плевать на эти мелочи. Не пропаду. Найду работу, научусь жить среди местных: я ведь не дура и не слепая, могу за языком следить, если надо, и не болтать лишнего. Но мне совсем не хотелось расставаться с Маем. А если это нежелание взаимно, то…

Нет, пока об этом лучше не думать, а то начинает швырять от шальной надежды к отчаянию и обратно. И торопить события тоже не надо, пока все и без моих усилий идет хорошо.

— Май, а как ты думаешь, чем мне стоит заняться? — полюбопытствовала я позже, когда блестящий вороной монстр выруливал с территории Зоринки.

К этому времени мы успели не только закончить разговор со Стевичем, но и посетить очередную тренировку, которую я провела на знакомой уже скамейке. Май отправился в спортзал как будто с охотой, и это меня несказанно обрадовало.

— В каком смысле? — озадаченно покосился на меня мужчина.

— В глобальном. Ну вот я сейчас быстренько освоюсь, мне кажется, этот мир не так уж сильно отличается от привычного. Писать, читать и считать я умею хороню, я сегодня это, возясь с отчетами Стевича, поняла. А дальше мне чем заниматься? Может, в Зоринку поступить? Как думаешь, возьмут?

— Отчего бы и нет, — хмыкнул он. — Но до нового набора еще четыре луны, куда ты так торопишься?

— Я не то чтобы тороплюсь, просто… — Я запнулась, подбирая слова. — Знаешь, такое ощущение, что я привыкла к большим нагрузкам, привыкла много думать и что-то делать, а эти детские книжки — они хоть и полезны, но все-таки совсем не то. Да даже не в думах проблема; мне хочется что-то делать, что-то полезное. Может, отчасти поэтому и нравится готовить, а?

— Понимаю. Нет хуже кары для деятельной натуры, чем вынужденное бездействие, — задумчиво покосился на меня Май. — Постараюсь что-нибудь придумать к тому моменту, когда у тебя появятся документы.

— Спасибо!

Дальше вечер пошел проторенным путем, разве что ужин Май заказал на кухне. Спорить я не стала: слишком сильно хотелось есть, чтобы ждать, пока приготовится что-то даже очень быстрое. Это же страшная мука — вдыхать ароматы, пока на сковородке что-то аппетитно шкварчит…

Ну и, кроме того, я чувствовала себя слишком рассеянной для готовки и не питала к ней сейчас никакого интереса. В голове теснились вопросы и мысли, и стоило очень внимательно следить за собой, чтобы не ляпнуть что-то вслух. Речь шла, конечно, не о чувствах: я еще не настолько прикипела к Недичу, чтобы прямо в лоб заявить бескомпромиссное «я тебя люблю». Беспокоил меня рассказ Стевича, который за день улегся в голове, а теперь требовал подробного анализа.

Как выжил Май? Один, раненый, в горах… Что он там пережил? Именно крушение дирижабля стало тем ударом, который лишил его памяти, или что-то иное? В том, что он действительно забыл аварию, я не сомневалась: как не мог бы тезка безжалостно уничтожить дирижабль со всем экипажем и пассажирами, так не стал бы лгать следствию. Да и не только следствию: в то, что следователям он рассказал правду, а версию про беспамятство сочинили для посторонних, тоже не верилось. Скорее, Май просто отказывался бы обсуждать этот вопрос или ссылался на запрет.