Семь минут до весны (СИ) - Демина Карина

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160

Ийлэ слышала и стон досок.

И шелест ветра.

И скрип крыши, которую следовало бы подновить, об этом еще отец говорил.

Услышала она и тягучий стон дверных петель, и осторожные шаги. А следом появились и запахи — бренди, опий и болезнь.

Это сочетание было тревожным. И сон тотчас слетел с Ийлэ, вот только уйти она не успела.

— Тише, — сказал Райдо шепотом. — Это я. Это всего-навсего я… проклятье, голова кружится… в комнате душно. Я окна открыл, а все равно душно.

Он добрался до трубы и уперся в нее ладонью, застыл, дыша шумно и часто сглатывая.

— Со мной такого давно… выпил, называется… с гостями… чтоб им провалиться всем…

Ийлэ молчала, надеясь, что пес уйдет.

— А Нат сказал, ты здесь прячешься. Он думает, что это я виноват, что ты здесь прячешься… из-за этих… ты их боишься?

— Нет, — шепотом ответила Ийлэ.

— Правильно. Не надо бояться. Я не позволю тебя обидеть… я тебе вот… принес одеяло… тут же холодно, а у меня жара стоит… духота…

Он выронил сверток, который держал подмышкой, и наклонился, чтобы поднять, но не удержался на ногах.

— С-сейчас… — Райдо встал на четвереньки. — Погоди… что за… я пить умею… не думай… и норму свою знаю… и сегодня два стакана, а… ведет, как с двух бутылок… Нат злиться будет…

— Опий.

— Что?

Ийлэ подалась вперед, попросив:

— Дыхни.

Пес и дыхнул.

Кровь. И гной. И значит, не хватило ее малых сил, чтобы запечатать все семянки. Или же его собственное железо не способно оказалось затянуть раны. Воспалились.

Больно ему?

Наверняка.

Но он почему-то не злится…

Не это важно… нет, важно, но не это… а слабый мягкий аромат, который почти теряется в иных. Не опий. Опий пес бы почуял, у него нос получше, чем у Ийлэ… а вот опий с корнем черного ладанника — дело иное…

…фирменная настойка найо Арманди.

…она так много о ней рассказывала и порой привозила к чаю, сама разливая по крохотным, с наперсток, чашечкам тягучую ароматную жидкость.

…слишком тягучую и чересчур ароматную.

И мама говорила, что у людей чутье слабее, что им этот запах приятен.

— Опий, — повторила она.

А пес вдруг покачнулся и подался вперед, скользнув щекой по пальцам Ийлэ.

Холодная кожа. Сухая. И жесткая, словно не кожа даже — дерево… гладкое темное дерево… и надо бы руку убрать, но ей вновь страшно разрывать это нечаянное прикосновение. А дыхание Райдо щекочет кожу.

— Настойка…

Она все же отдернула пальцы.

И за спину спрятала.

— Настойка, — повторил он глухо. — Вот значит, как оно… та еще гадость… нет, на вкус, может, оно и ничего, хотя я и не любитель сладких ликерчиков, но вот запах… такое чувство, что она в эту настоечку флакон духов вылила.

Ийлэ кивнула: для пса запах черного ладанника должен быть особо неприятен.

— Задницей же чуял, что не духами, а… — пес осекся, он явно не собирался уходить и на полу устроился, сунув принесенное одеяло Ийлэ. У нее есть.

Нат тоже притащил.

И сидел до заката.

Свечей оставил с полудюжину. И чай во фляге, шарфом обмотанной. Ее Ийлэ у трубы устроила, чтобы не слишком фляга остыла.

— Не духами, в общем, пахнет. Одеяло возьми.

— У меня есть.

— А она мне… мол, попробуйте настойку… фирменная… я, пень старый, и попробовал… хорошее воспитание, чтоб его…

…наверное, Ийлэ могла бы улыбнуться…

…там, в иной жизни…

В этой она нащупала флягу, которую и протянула псу. Руку убрала быстро, избегая еще одного случайного прикосновения.

— Еще одна особая настойка?

— Чай. Нат.

— Натов чаек — это хорошо, а то сушит… и вот что я тебе скажу, от хорошего воспитания — одни проблемы… послать бы ее в Бездну с ее настоечкой, так нет же… пил… и вот теперь сушит… ведет… и душно невыносимо… я тут полежу, с вами… она спит, да?

— Да.

Отродье и вправду спало сутками.

Ело и спало.

Просыпалось, снова ело жирное козье молоко, а наевшись до белых пузырей на губах, засыпало. Ийлэ не знала, нормально ли это, но… оно хотя бы перестало умирать.

Наверное, это было хорошо.

— Я полежу… и пройдет… к утру пройдет… я не люблю опий, от него голова тяжелая, думать не могу вообще.

Он лег тут же, у теплого бока трубы. И флягу обнял.

Вскоре дыхание его выровнялось.

Пес спал.

Рядом.

Близко. И сон его был достаточно глубок, чтобы не услышать, как Ийлэ…

…она вытащила нож.

…тупой, с закругленным лезвием…

…но если по горлу и…

Или в шею воткнуть, перервать артерию… его уже не спасут…

Ийлэ осторожно выбралась из убежища. Она обошла спящего пса, который во тьме выглядел темною бесформенною грудой. Ийлэ вслушивалась в хрипловатое его дыхание.

Ровное.

Размеренное… он ничего не успеет почувствовать… а если и успеет, то…

Пес закашлялся, и кашлял долго, сипло, в воздухе запахло кровью, он же, облизав губы, хрипло прошептал:

— Давай… так проще… все разом закончить…

Разом?

Нет.

Этот удар — почти милосердие, а псы не заслуживают милосердия. Ийлэ сунула нож в рукав свитера и, опустившись на корточки у пса. Она коснулась бритой его головы.

Бархатистая.

И коротенькие волосы короткие щекочут ладонь.

— Примеряешься?

— Опий… плохо… они не любят, — Ийлэ стиснула его виски ладонями.

Пульс у него сумасшедший.

И за пульсом, за медным запахом крови слышится биение чужой жизни. Разрыв-цветок ворочается, раздирая едва-едва заросшие раны. Разворачиваются тонкие плети молодых побегов. Лопаются пузыри вакуолей, наполняя кровь ядом.

— Спи, — сказала Ийлэ, и пес тяжело вздохнул. Он стиснул зубы, чтобы не застонать от боли, привстал, точно пытался стряхнуть ее руки, но не сумел — слишком слаб был.

Он покачнулся.

И лег, упершись лбом в колени Ийлэ.

— Ты… от тебя лесом пахнет, ты знала?

— Нет.

Не получалось.

Разрыв-цветок, одурманенный опиумом, не спешил подчиняться. Он тянул силу, и Ийлэ ничего не оставалось, кроме как отдавать ее в отчаянной попытке хоть так утолить голод.

Она это делает не для пса.

Для себя.

И для отродья, которое может спать и есть жирное козье молоко, у которого кожа сделалась розовой, как и положено младенческой коже, и на ней наметились складочки…

…ради печной трубы.

…и призрачного спокойствия, когда там, снаружи, буря.

— Лесом, — пес говорил шепотом, так тихо, что слова его Ийлэ различала с трудом. — Осенним лесом… дымом… и еще грибами… паутиной…

— Паутина не пахнет.

— Ты просто не слышишь. Все в этом мире имеет свой запах. И паутина не исключение.

— И чем же она…

— Серебром. И еще утренней росой… и тобою…

— Или это я?

— Ты пахнешь паутиной? Да, немного… еще влажным деревом… и мхом… брусникой… я бруснику люблю…

— Она горькая.

— И что?

Разрыв-цветок успокаивался. Он вновь засыпал, позволяя псу дышать.

— Ничего. Просто горькая.

— И хорошо… а черника сладкая… и еще земляника… для меня лето начинается, когда земляника… любишь?

— Да… раньше…

— А теперь?

— Не знаю.

Ийлэ убрала пальцы.

Будет спать.

— И теперь любишь. Я так думаю… можно тебя попросить?

— О чем? — Ийлэ устала. Пожалуй, так она уставала прежде, когда пыталась не дать отродью умереть. И тогда этой усталости она не замечала.

— Посиди со мной…

— Я сижу…

— Вот и хорошо… сиди… я усну быстро, обещаю…

— Я все равно тебя ненавижу… всех вас…

— Пускай, — согласился пес. — Ты главное посиди… немного…

Глава 10

Если гостевые спальни и протапливали, то давно. И нынешнее яркое пламя не в состоянии было прогнать холод, равно как избавить комнаты от сырости.

— Боже мой, — с немалым раздражением воскликнула найо Арманди, оставшись наедине с семьей. — Это же надо было до того дом запустить!

Она прошлась по бирюзовой спальне, которую прекрасно помнила, поскольку по странному совпадению — а ничем иным Маргарет сие объяснить не могла — занимала и в прежние времена, которые, однако, никак не могла назвать прекрасными.

Ознакомительная версия. Доступно 32 страниц из 160