Сын Чернобога - Шведов Сергей Владимирович

– Ты видишь цель, Ефанда?

– Я вижу лишь свое предназначение, великий князь.

– И в чем же оно?

– Родить тебе сына.

Ефанда одним движением избавилась от рубашки, до сих пор скрывавшей ее тело от глаз Воислава. Вероятно, мамки и няньки объяснили ей, что надо делать, для того чтобы пробудить желание в мужчине, и она с легкостью добилась поставленной цели. Мужчина и в шестьдесят лет остается мужчиной, хотя и пыла в нем меньше, чем прежде, а прожитые годы позволяют держать себя в узде.

– Я слишком стар для тебя, Ефанда, – сказал Рерик охрипшим голосом.

– Так стар, что не способен зачать ребенка? – в ее голосе он уловил растерянность и даже испуг.

– Ну уж нет! – неожиданно даже для себя обиделся Воислав.

– Я тебе не нравлюсь? – удивилась Ефанда. – Яне разжигаю твою плоть?

– Ты мне нравишься, Ефанда, но я не уверен что вправе принять твою жертву.

– Я не жертвую, великий князь, я беру то, что предназначено мне по праву. Право женщины – зачать новую жизнь, долг каждого мужчины – способствовать этому.

– До сих пор я полагал, что вьбор остается за мужчиной, – усмехнулся Воислав. – Тем более за таким мужчиной, как я.

– Ты не прав, князь, – сказала Ефанда, опускаясь на ложе. – Выбирает всегда женщина, и я выбрала тебя.

– И ты не пожалеешь о своем выборе?

– Никогда.

– Ну, значит, быть по сему.

Глава 11

ИТИЛЬ

Ган Кончак вернулся из далекого похода в начале весны. Снег в Итиле уже растаял, а деревья, наливающиеся весенним соком, готовились брызнуть зеленью навстречу теплу, исходящему от колеса Даджбога, набирающего силу. Зато силы каган-бека Ицхака были уже на исходе. У Кончака мелькнула мысль, что до свежей травы этому человеку, пожалуй, не дожить. Весть о смерти бека Богумила и вовсе надломила Жучина. Бек Карочей, присутствовавший при разговоре, впервые увидел, как плачет каган-бек, которого многие называли железным. Старость, будь она неладна.

– Это не старость, Карочей, это совесть, – сказал Ицхак, откидываясь на подушки. – Я обманул его. Я натравил сына на отца, а такое никогда не прощается.

– Его отцом был ты, – возразил скиф. – И бек Богумил с честью выполнил свой долг перед богом и каганатом. К сожалению, Рерик остался жив, значит, осталась и опасность, исходящая от него.

Ицхак промолчал. Его бесцветные от старости глаза смотрели куда-то мимо Карочея, возможно, в вечность, а возможно, в окно, за которым весело чирикали птички, почуявшие весну. Карочей вдруг осознал, что и его смертный час не за горами, и от этой мысли ему стало неуютно в роскошных покоях каган-бека.

Смерть Ицхака венчала собой целую эпоху в истории каганата, его правление было вершиной могущества империи, возникшей из ничего и вобравшей в себя десятки племен, практически ничем между собой не связанных, разве что почитанием почти священной особы кагана, находившейся под покровительством едва ли не всех языческих богов. Ныне каган кланялся только Яхве, а окрестные племена если и почитали его, то только по привычке.

– Мы совершили ошибку, Карочей, – сказал слабым голосом Ицхак. – Боюсь, что это роковая ошибка.

Старый скиф промолчал, не стал бередить рану Жучина. Это ведь Ицхак мечтал о вождях, спаянных единой верой, вырванных из-под влияния волхвов и обрядов, связанных с уходящим миром. Да что там Ицхак, когда самим ганам родовые и племенные узы были в тягость и они с радостью откликнулись на зов Яхве, обещавшего им долгожданную свободу. Карочей сам был из таких. Им всем казалось, что, обретая единство в новой вере, они обретают мир в каганате.

Увы, каганат – это не только ганы и беки, это еще и простолюдины, которым их бывшие племенные вожди и родовые старейшины вдруг стали чужими. У племен появились новые вожаки одной веры с простолюдинами, которым особа кагана, ставшего иудеем, уже не казалась священной. А силы наемников недоставало, чтобы удержать в повиновении окрестные племена.

Каган Ханука, старый дурак, решил поправить положение и принести жертвы языческим богам, что, конечно же, вызвало бурные протесты рахдонитов и беков, кровно сроднившихся с ними. Во главе этих недовольных стал бек Вениамин, внук Ицхака Жучина, очень даровитый юноша, который в свои двадцать лет уже доставил массу хлопот деду, теряющему силы. Конечно, пока жив каган-бек Ицхак, каган Ханука никогда не осмелится выйти из его воли, но Жучин умирает, а ропот растет. Враждующие партии уже готовы вцепиться друг другу в глотку, и не было в Итиле силы, способной их остановить.

– Я приказал беку Аврааму удвоить численность гвардии, – слабым голосом проговорил Ицхак. – Возможно, этот шаг остановит смуту.

Карочей не был уверен – в этом, но не стал разубеждать умирающего друга. Незачем рушить последнюю надежду каган-бека, навечно покидающего этот мир. Возможно, если бы на месте Авраама был другой человек, более решительный и уверенный в себе, то ему бы удалось удержать враждующие стороны от рокового столкновения, но, увы, средний сын Ицхака не годился на роль правителя. Уж слишком добрым человеком он был, а доброта в нашем мире хуже слабости.

Карочей тепло попрощался с Ицхаком, отлично понимая, что эта их встреча, может быть, станет последней. Ноги пока еще держали старого скифа, и ему не понадобилась помощь сына, чтобы привычно утвердиться в седле. Для человека, которому до восьмидесятилетнего рубежа оставалось всего ничего, бек Карочей выглядел вполне пристойно. И хотя морщины уже избороздили его лицо, руки уверенно держали поводья гнедого коня.

– Ханна знает о смерти мужа? – спросил Карочей, оборачиваясь к сыну.

– Я рассказал об этом и ей, и Бориславу, – ответил со вздохом ган Кончак.

Бориславу, сыну Богумила и внуку бека Карочея исполнилось двенадцать лет. Что ж, в его годы пора становиться мужчиной. Отец оставил ему немалое наследство, да и дед не забудет в своем завещании. Бек Карочей женился поздно и успел завести только двух детей, сына и дочь, и теперь он всеми силами пытался охранить их от грядущих бед.

– Тебе пора жениться, Кончак.

– С чего бы это вдруг? – удивился ган, придерживая вырвавшего вперед коня, чтобы лучше слышать отца.

– Я присмотрел тебе невесту.

Кончаку уже исполнилось тридцать лет, но он до сих пор не задумывался ни о женитьбе, ни о потомстве. Ему вполне хватало наложниц, не обделявших любовью своего хозяина, щедрого на ласки, наряды и украшения.

– И кто же она, твоя избранница?

– Избранница она не моя, а твоя, – усмехнулся в седые усы бек Карочей. – Это дочь Биллуга, князя Матархи.

– А я полагал, что ты выберешь мне в жены иудейку, – нахмурился Кончак.

Беседу отец и сын вели на дороге, ведущей из загородного дворца каган-бека в Итиль, так что говорить можно было без опаски. Уши и на этой дороге, конечно, были, но принадлежали они мечникам бека Карочея, набранным из скифских и асских родов. В преданности этих людей можно было не сомневаться.

– Я предпочел христианку, – спокойно отозвался Карочей. – Мать княжны Елены происходит из рода константинопольских патрикиев. Это она склонила князя Биллуга к христианской вере. Твоя женитьба будет хорошим поводом покинуть Итиль. Ты знаешь, где и у кого хранятся мои деньги. Думаю, их хватит, чтобы с удобствами обосноваться в Матархе.

– Я тебя не понимаю, отец, – удивленно воскликнул Кончак. – Почему вдруг я должен уехать из Итиля?

– Я не хочу, чтобы ты и моя дочь попали между жерновов кровавой мельницы, которую запустят рахдониты, как только Ицхак навечно закроет глаза.

– Ты думаешь, они убьют кагана Хануку?

– Я этого не исключаю, – пожал плечами Карочей. – Как не исключаю и того, что беки Хануки устранят Вениамина. Разница для нас с тобой небольшая. В любом случае ни тот ни другой не числятся среди моих друзей.

– Тогда почему бы тебе не уехать вместе со мной в Матарху?

– Потому что у меня есть обязательства. Кроме того, есть надежда, что враждующие стороны придут к соглашению и каган-беком будет избран не Вениамин, а его дядя Авраам. Во всяком случае, я сделаю все от меня зависящее, чтобы все свершилось именно так. Тогда ты сможешь вернуться.