Мастер сновидений - Ниоткудина Алинна

Каравачская осень выжала из себя дождь до последней капельки, до последней брызгочки. Всему на свете, оказывается, есть предел, залатывается и прохудившееся небо Каравача, только надолго ли. Возможно надолго, потому что осень сменит зима, и уже она будет засыпать Каравач снегом, зимой конечно холоднее, топить камин придется, но зимой куда красивее… О какой только ерунде не приходилось думать, только не дать одолеть себя тревожным мыслям. Я ехал по городу в гербовом экипаже Дьо–Магро, да еще в обществе сейне Дайоне, божественной Дайоне, я не решался поднять на нее глаза. Предскажи мне такое гадалка Шооре каких–то пару месяцев назад, я бы решил, что добрая старушка с ума спрыгнула. Но где–то внутри себя, в самом укромном уголке я радовался, что могу хоть что–то сделать, действительно чем–то помочь, а не стоять как истукан, источая глубокое сочувствие.

Сейне Дайдоне бросила плащ на перила лестницы и почти бегом поднялась к Шайми. Я, недолго думая, доверил свою куртку подбрюшью знакомой лестницы (все равно она здесь стоит, пусть присмотрит) и последовал за сейне молчаливой тенью.

В белой комнате были везде расставлены цветы, хоть как–то скрашивающие серость предзимья за окном, Шайми лежала под кисейным пологом. Я встал на колени возле кровати, и заглянул к ней под полог. Что с ней стало!… Нет, не думать! Не сметь! Его не для слезотечения сюда позвали. Шайми сразу узнала «мастера снов», как она меня называла.

— Ты пришел! Сказочник, ты наконец пришел. Я просила маму, без твоих сказок так страшно, особенно по ночам. Они забрались в мои сны.

— Кто они?

— Я не знаю, они пугают меня.

— Так кто их звал!? Как они посмели!? Сейчас мы их в два счета прогоним, только не бойся.

— Вот, а целители говорят, что нельзя.

— Слушай их больше! Они просто старые зануды, и им давно никто не рассказывал сказок, они забыли, как это делается.

Я хотел уже что–то делать прямо здесь на прикроватном коврике, но сейне Дайо предложила конторку, где были всякие порошки и травяные настойки. Нет, даже приближаться к работе других магов я не хотел, заметив мое замешательство, Дайо предложила другое место, ну не на полу же. Она попыталась снять цветущий куст золотых шаров, стоявший на подставке в полукруглом эркере окна. Тогда я подбежал и сделал это сам: любая женщина, не только благородных кровей, не должна поднимать тяжести, и в прямом и в переносном смысле, не должна надрываться… Мама, как же ты хотела научить меня всему, а я…

Круглый прохладный столик, вроде из какого–то камня, принял меня гостеприимно, мне же много места не надо, мне надо нечто другое — сказочное. И я сочинил новый сон, где страшные темные орки идут охотиться на горных илларей. Илларей я раскрасил в цветочек, оркам приделал гнутые рога. А гномы из пещер, все как один огненнорыжие, возглавляемые добрым волшебником, спасают илларей, побеждают в битве и прогоняют рогатых орков далеко в пустыню Поющих Духов, откуда им нет возврата. Я свернул сон, и туманный цветной клубочек, тот завис над моими ладонями, сложенными пригоршней. Но я никогда не давал никому сон из рук, и сейчас не мог себе этого позволить. Я повернулся спиной к окну, и меня что–то дернуло или кольнуло, и опять между лопаток, что за ерунда, гвоздей нигде никаких не было. Подвесив сон над столиком, я полез в свой саквояж, потому понял, что в спешке забыл флакончики, но надеялся, что случайно один мог заваляться. В руки попалось что–то стеклянное, при извлечении на свет оказалось, что действительно пузырек, только не мой, и не столичной мастерской: бурого стекла, с крышечкой, у меня–то были с пробочками, и крышечка была странной, больше всего похожая на восковую, но не восковая. Я пробовал снять крышечку, но оказалось, она откручивается. Как здорово, такого не делал ни один известный мне мастер. В пузырьке был настой какой–то травы, но не местный и не магический, присмотрелся еще раз — точно не магический. Запах непротивный, трава она и есть трава, кому–то даже понравится, и никакой магии вообще. Я вылил настойку в горшок цветка и поселил в него сон.

— Держи, малышка, здесь новая сказка.

— Новая? Совсем–совсем новая?

— Да, это только для тебя, такой сон еще никто не видел. Ты не бойся, я тебя постерегу, я никого больше не пущу в твой сон.

Я стоял на коленях у ее кроватки и гладил ее полупрозрачную ладошку, пока она не попала в самое прекрасное место на свете — страну детских грез. И впервые за множество нескончаемых беспросветных дней и ночей девочка спала улыбаясь во сне, а не вздрагивая и вскрикивая.

Я тоже задремал, сегодняшние переживания сморили. Я заснул прямо на прикроватном коврике у постели Шайми, Я не какой–нибудь изнеженный наследник богатых родителей, могу спать и в лесу на траве, и есть, от чего иллари обычно отказываются. А там, в тепле и основательности дома Дьо–Магро вообще мог спать как младенец.

При пробуждении мышцы потянулись, как они требуют в том юном возрасте. Мои ноги задели какие–то тяжелые горшки, и я вскочил как ужаленный. Как?!? Где?!? А, ну да, ну да… Время было предрассветное, я почти всю ночь проспал здесь на полу у постели Шайми, но на шелковой подушке и под настоящим одеялом. В кресле у окна, увенчав его гостеприимный столик свечей, сидела Лаки и усмехалась. Она встала, мягко бесшумно, как вылетевшая на охоту сова, прошла к дверям, поманив за собой. Мы вышли в коридор.

— А если Шайми вдруг проснется?

— Смотри, какая штучка есть на этот случай, — и Лаки показала браслет с желтым глазком, — это асса Тадиринг сделал мне такое ушко, чтобы я слышала Шайми. А у нее тоже есть, чтобы позвать меня. Он и для мамы сделал, но мы с Шайми договорились, что маму она звать не будет.

— Клевая вещь! Любит асса Тадиринг всякие штучки. — Я не уставал удивляться его выдумкам, хотел было спросить, далеко ли действует, но Лаки опередила его с вопросом.

— А ты, наверное, голодный?

— А в этом доме еще и кормят!? Мне было бы довольно сладкого запаха подушки.

— Когда это ты научился так льстить?

— А что?

— Это же моя подушка. А ты подлизываешься самым бессовестным образом.

— Тебе не нравится? Значит, на завтрак мне уже не рассчитывать?

— Так, интересно! А колючки под языком давно ли стал выращивать? Рор, что ли, рассадой поделился?

— Да Рор у нас такой единственный. А вот почему все девчонки вредины, ты можешь мне объяснить?

— Мы не вредные, мы строгие.

— Ну вот, сейчас чья–то строгость доведет кого–то до голодной смерти.

Только когда вышли на галерею, здесь Лаки заговорила в полный голос.

— Спасибо тебе. Я знала, что у тебя должно получиться. Я уже не понимаю ничего, и мама извелась. Она хоть сейчас отдохнет, а то уже с ног валиться… Ладно давай на чуточку забудем все, и давай у нас будет не ранний завтрак, а званый ужин.

— Нет, до ужина я, пожалуй, не дотяну. И не надо никого звать, а то нам ничего не достанется.

— Завтрак — так завтрак. И ты не против пойти на кухню? Сейчас никого нет, мы никому не помешаем, и нам никто не помешает.

— Я сам лично всегда завтракаю на кухне, и не вижу смысла что–то менять.

На кухне было жарко, печь и не думала остывать, чане булькало что–то съестное для варгов. Конечно, большинство варгов содержались при казармах, но в усадьбе надо иметь хоть одного верхового и пару для экипажа.

— Похоже, мы сегодня будем кушать первыми, даже раньше варгов. Садись вон туда, в уголок, я сейчас что–нибудь сделаю, — и Лаки начала хозяйничать.

Чудные дела творятся, я не мечтал о завтраке из ее рук. Мысли вернулись к тому, ради чего меня сюда привезли, и получается, даже спать уложили, а сейчас и завтраком кормят. Лаки уже что–то сотворила и принесла столик в углу кухни.

— Ты знаешь, у нас тут посуда простая, — сказала она, вручая чашку.

— А мне какая нужна, золотая что ли?

— В столовой стоит красивее, но я не пойду туда.

— Да ладно тебе, как будто еда от этого вкуснее становится. Да еще темно, все равно ничего не видно.