Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес"

— Во я его как! А, Джога? Видел, как я его треснул? Аж башка на две половинки!

— Как ты велик, повелитель! Я тобою горжусь.

— Правда?

— О, да, повелитель. Но все перипетии этого захватывающего поединка гораздо приятнее будет обсуждать во время ужина, за кувшином-другим хорошего сладкого вина, под запахи вкусно приготовленного мяса… может быть даже молочного…

— Ну да… Сейчас пойдем. Ого, судя по луне — дело-то к полуночи! Хорошо хоть, что луна такая яркая. Нет, но ты видел, как ловко я увернулся — и как стукну!

— Повелитель, это было самое прекрасное и удивительное, что я когда-либо наблюдал за свою долгую жизнь. Позволь, я починю твою секиру, и мы пойдем. Думаю и уверен, что такая победа заслуживает именно молочного мяска. Кроме того, полагаю, что будет вполне уместным для нас, не навлекая на себя подозрений в пустом хвастовстве и бахвальстве, на ушко рассказать об этом подвиге одной из обитательниц постоялого двора, до которого нам довольно долго идти умеренным шагом, но если наддать ходу…

— Нет. Я же сказал: ничего сам колдовать и чинить не будешь. Давай-ка лучше, учи меня заклятью… ну… чтобы секиру сызнова целой сделать. Говори как, а я пока железок из него выну… Ой, а куда древко-то укатилось? Половину вижу, а другую… я же ее только что в руке держал…

— Справа от твоей правой ноги, повелитель. Слушай, Хвак, у меня даже тени сомнений в том нет, что ты выучишь это дурацкое заклинание, но ведь трактирщики ждать не будут! Выйдет время — и жуй потом остывшую ящерятину! И эти… все спать разойдутся!.. Ну, повелитель, ну в виде исключения?.. Ой! Ой-ёй-ёй! За что!? Я ведь исключительно о твоем удобстве забочусь, не о своем! Всё, всё, повелитель, я все понял и больше не буду! Запоминай: М`хэ, Прчфли…

ГЛАВА 7

Восточные имперские земли пустынны, если мерить их густотою человеческих поселений, и обильны всем остальным: леса, поля, реки, горы, рыбы, ящеры, молочные звери, иная живность большая и мелкая… Зачем всему этому великолепию человек? Зачем дороги, широкие, ровные, всегда ухоженные и обычно безлюдные, дороги, у которых, кажется, нет конца и начала, зачем храмы, часовенки, жертвенные камни, взамен алтарей, ведь даже богам почти нечего делать в этих диких и безмятежных краях, ибо все здесь стоит, течет, копошится, колосится и летает по собственному усмотрению, ничего постороннего не ведая, ни на что постороннее не посягая, не помышляя ни о небе, ни о вечности? Кажется, что и сами боги лишние здесь, в этом мире пышных безмолвных просторов… Но эта бесстрастность всего окружающего по отношению ко всему сущему — лишь кажущаяся: каждый шаг пути, каждый лоскут пространства вокруг на многие столетия вглубь пропитан кровью и сутью тех людей, зверей, нечисти и демонов, кто жил и существовал внутри этого окоема, сражаясь за себя и своих против своих и чужих. За всеми этими нескончаемыми битвами между жизнью и смертью, с ошеломительной высоты своего земного величия, почти из самого поднебесья, с незапамятных времен внимательно следят повелители, государи императоры, бренные наместники богов. Каждый из императоров — смертный человек: исчерпав срок своего пребывания в этом мире, он уходит на встречу с богами, оставив империю и трон в наследство сыну своему, с тем, чтобы и тот, осушив до дна положенное время, передал трон и империю отпрыску, следующему в нескончаемой череде императоров одной династии… Боги благоволят императорам, а те почитают богов: даже в пустоте и безлюдье восточных таежных далей всегда можно встретить храм, посвященный одному из бессмертных, а если не храм, так скромнейшую часовенку, не часовенку — так жертвенный камень, алтарь под открытым небом, где почти всегда легко обнаружить свидетельства тому, что империя любит своих богов, ценит их и благоговеет пред ними. И не беда, что дары, уложенные на алтарь под открытым небом, гниют, не востребованные богами и служителями богов, расклевываются птерами, растаскиваются горулями, пожираются безмозглыми цуцырями… Люди предметно и неустанно поклоняются всевышним, а гордые боги, в сиятельном равнодушии взирая на мир с высоты своего бессмертного величия, которое, в сравнении с отдельным императором и даже в сравнении со всею династией, подобно утесу рядом с песчинкою, все-таки внимательно считают поклоны и не жалуют тех, кто забывает о вере и смирении.

— К чему ты мне все это рассказываешь, Джога?

— Да… повелитель… единственно, чтобы рассеять тебе скуку однообразного пути. И, признаться, я побаиваюсь той бесшабашности и настойчивости, с которою ты предпочитаешь обирать храмовые закрома. Ну, раз, ну два… Но можно было бы почаще перемежать грабежи и разбои охотою, либо воровством мирского имущества. Почему именно храмы, а, Хвак?

— Не замки же мне в одиночку грабить??? Джога, ты чего? Пьем, едим вволю, чем ты недоволен?

— Всем я доволен, повелитель… А только… боюсь возвращаться… ну, ты понимаешь, о чем я…

— Закаркал, словно Птер-мертвоед!.. Что ты опять каркаешь надо мною? Лучше бы заклинаниям учил! Давай, учи!..

— Ну, начинается… Каждый раз думаю про себя: зачем я завожу все эти душеспасительные беседы? Затем, чтобы вместо благодарности от богов… и некоторых недалеких людей… навлечь на себя мучительное испытание присутствием при том, как некий простец, неспособный выйти за куцые пределы своего… Ой, ой! Ну за что на этот раз, повелитель? Разве я против?

— Много бурчишь и мало учишь! А почему руку и ногу надо лечить отдельными заклятиями? А лицо еще отдельным?

— Так ведь, как оно есть, повелитель, так и учу. Был бы ты демон, тогда… Ой-ёй-ёй! Я же просто сказал, а не в насмешку! Демонической сущности заклятья не нужны, а тебе я лучшие земные передаю, людские заклятья!

— А зачем ты меня обзываешь, что я некий простец? Это же ты про меня!

— Но повелитель… Это случайно вырвалось, я больше не буду! Клянусь огнем!

— Ты это уже мне говорил… э-э… дюжину… много раз! Да, много раз такое обещал, а все без толку. Смотри у меня, демон Джога! Учи, давай, учи. Значит, про лицо, руку, ногу и туловище я знаю, затвердил намертво, а изжогу как убирать?

— Отвари клубень пудери, повелитель, а лучше сырьем откуси, изжога и пройдет. Вон ботва, прямо у дороги, выдерни, грязь оботри, разрежь да испытай.

Хвак сошел с дороги и сделал все в точности по совету демона Джоги: выдернул, держась за ботву, клубень дикорастущего растения пудерь, стряс с боков клубня сухую песчаную почву, разрезал его об секиру напополам, вгрызся, выхватив кус из самой середины клубня, и проглотил, почти не жуя.

— Так у него вкус как у мыла в мыльне, тьфу! А заклинанием нельзя было?

— Можно, запросто. Повели — я уберу. И заклинание существует, повели — я научу. Но если есть под рукою природное, повелитель — зачем лишний огород городить? Прошло?

— Хм… Вроде бы. Спасибо, Джога, теперь буду знать.

— Не за что, повелитель. Мое дело тебе угождать всем сердцем, всей сущностью, всей верностью своей, а твое всемилостивое дело — вихры мне драть, затрещины отпускать, в виде награды, ругательствами приголубливать…

— Угу! Я еще и виноват! Сам первый обзываться полез! Ну, все, хватит хныкать! Принюхайся лучше — далеко ли до жилого?

— Далеко, повелитель. Дальше твоего человеческого чутья, это ты уже сам понял… пусть и не сразу… Но недостаточно далеко, чтобы не учуял его я, Джога, великий демон огня и пустоты! Если будешь время на мотню тягать, как сейчас, с клубнями, с созерцаниями, со стоянием на месте — придется ночевать в тайге. Если прибавишь ходу — к ночи успеем.

— Это потому, что я не могу заклятия на ходу учить, мне останавливаться надобно. Ну, ничего, даже если и ночевать — вода есть, пища есть, огонь добудем — устроимся.

— Ах, вода, ах пища??? Ну надо же! Устроимся, видите ли! Ему больше ничегошеньки не надо! Глядишь, и цуцыриха сама на огонек придет, игриво улыбаясь, да, повелитель? Или горулиха? Нельзя, нельзя думать только об одной утробе, повелитель, жизнь — она гораздо многообразнее и… Ой! Ну, все, все, я согласен! Все, повелитель, ты прав, как всегда! Погоди, повелитель! Отвлекись, отпусти мои «ухи» с вихрами, дай слово молвить! Вот только я собирался показать тебе одну штуку! Очень, очень занимательную!