Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес"

Молчание тянулось невыносимо долго.

— Нет, — наконец, сказал Хатори.

Хайнэ всхлипнул и, уткнувшись ему в грудь лицом, заплакал. Он плакал долго, и на мгновение его охватил ужас — что он делает, рыдает на груди у простолюдина!.. — но, как и в случае с выброшенными светильниками, исправить что-то было уже невозможно. Поэтому Хайнэ только вжимался в Хатори сильнее, как будто пытаясь спрятаться от осуждающих взглядов, и продолжал выплакивать своё горе.

Мальчишка не шевелился — не успокаивал его и ничего не говорил, и, не открывая глаз, можно было постараться убедить себя, что свидетелем постыдных рыданий стала всего лишь подушка, а не живой человек.

Наконец, слёзы иссякли.

Хайнэ отстранился от Хатори, испытывая облегчение, усталость и неловкость одновременно.

Ему было стыдно, и из-за этого хотелось выгнать мальчишку из своей комнаты и из дома, чтобы не видеть его больше никогда, и в то же время какое-то новое чувство — родившееся доверие — требовало прямо противоположного.

Он был благодарен Хатори, однако не понимал, как и о чём дальше разговаривать с ним.

Взгляд его упал на книгу, которую он до сих пор держал в руке.

— Хочешь, я тебе почитаю? — спросил он робко.

— Да.

Хайнэ не был уверен в том, что Хатори выказывает своё истинное желание, а не продолжает следовать указанию отвечать «да» на каждый вопрос, однако открыл книгу на первой попавшейся странице и поднёс её к глазам, стараясь разглядеть строчки в неровном лунном свете.

— Без любви нет жизни, и жизнь зародилась из любви.

Хайнэ замолчал, смутившись. Нет, конечно, с Хатори можно было говорить о любви, и он уже это сделал, тем самым нарушив собственное табу, но если в книге дальше будут любовные сцены…

Раньше он жадно выискивал подобные описания в романах из отцовской библиотеки, однако даже признаться в этом было бы стыдно, не то что прочитать такое вслух.

Он перелистнул на всякий случай страницу и продолжил читать с другого места:

— Если ты спросишь меня, почему всё так несправедливо, то я ничего не отвечу тебе. Но я обниму тебя и утешу, и дам всю мою любовь, даже если остальные скажут, что ты её не заслуживаешь, и даже если ты сам будешь думать так. Потому что, каким бы тебя ни считали все остальные, для меня ты светел, и чист, и достоин любви. Так же и ты относись к другим людям, и давай свою любовь тем, кто в ней нуждается. Скажи им эти слова, от моего имени или от своего, и обними, и утешь, и дай своё милосердие. В минуты самой сильной боли помни о том, что есть те, кому ещё больнее, и помогай им, не думая о себе. Тогда и тебе кто-то поможет, потому что это закон, на котором построен мир — отдавая, ты получаешь взамен. Не сомневайся, что так и произойдёт, а если кто-то скажет, что он годами давал другим любовь, и милосердие, и утешение, а в ответ получал лишь безразличие и поношения, не говори ему, что, значит, его любовь была плоха. Скажи, что закона ничто не изменит, и если никто не хочет отплатить ему тем добром, которое от него получил, то я приду к нему сам, и отдам в десять раз больше, чем он отдавал другим, и скажу, что он — мой самый любимый сын.

Хайнэ снова замолчал, опустив взгляд.

От прочитанного щемило сердце. Оно причиняло боль, но не такую, как жестокие слова Верховной Жрицы о смирении и предназначении, которые вызывали лишь протест и ярость и ничего похожего на желание покориться божественной воле, даже если это сулило блага в следующем перерождении.

Кто же написал эту книгу?

Хайнэ открыл её на первой странице, внимательно изучил титульный лист и фразу, написанную выцветшей фиолетовой тушью: «Эти слова принадлежат не мне, но тому, кто за мной и выше меня, тому, чья любовь и милосердие не знают границ».

И внезапно догадался, что это такое — запрещённая книга, учение Милосердного, о котором ему рассказывала Верховная Жрица во дворце.

На мгновение его охватил ужас, как будто прямо сейчас, из ниоткуда, могли появиться стражники и жрицы, схватить его, отвести на площадь и сжечь живьём, как того простолюдина, повинного в краже и оскорблении госпожи.

«Я прочитал вслух запрещённую книгу!.. — похолодев, подумал Хайнэ. — Что, если он расскажет кому-нибудь об этом?!»

— Ты понял что-нибудь из того, что я прочитал? — осторожно спросил он Хатори.

— Любовь, — сказал тот. — Это ты написал?

«Нет, он не понял, что это такое было», — подумал Хайнэ с облегчением.

— Может быть, и я, — на всякий случай сказал он. — Но лучше забудь про это вообще.

Он откинулся назад, закрыл глаза и постепенно успокоился, снова ощутив то же самое умиротворение, которое охватило его в помещении, где утром он обнаружил учение Милосердного.

А мысли, тем временем, возвращали его всё раньше и раньше в события прошедшего дня, к девочке с развевающимися волосами, летящей по крыше, к чудесам, которые она показала на площади, к призраку с лучистыми глазами.

Какой же чудесный у него был взгляд…

Этот взгляд был полон любви и сострадания, поэтому он и протянул к нему руки, и упал перед ним на колени, мечтая припасть к его груди и остаться в его объятиях навечно…

«Я обниму тебя и утешу, и дам всю мою любовь»…

«Они верили в своего бога, мужчину, которого называли Милосердным, — вспомнил Хайнэ слова Верховной Жрицы, и сердце его учащённо забилось. — Неужели это был он?.. Неужели я видел его?..»

И что-то внутри как будто ответило:

 «Да, да! Это правда, кто бы что ни сказал».

Хайнэ приложил руку к груди и тихонько заплакал.

— Тебе больно? — спросил Хатори.

— Нет, мне хорошо, — пробормотал Хайнэ, не открывая глаз. — Я просто кое-что понял… и всё встало на свои места.

Значит, Верховная Жрица была права.

Ему действительно нет места во дворце и в Храме, и он не хочет там быть, потому что ему не нужна Великая Богиня и сила стихий. У него есть он, которого он увидел собственными глазами, от слов которого хочется плакать, и ничто другое не имеет значения. Ни дворец, ни Храм, ни Алай-Хо.

Но всё же думать об этом было больно, и Хайнэ захотел поскорее заснуть. К тому же, лихорадка возвращалась, он снова чувствовал жар, жжение и тошноту.

Закутавшись в покрывало, он свернулся калачиком и прижал к себе драгоценную запретную книгу. Её ни в коем случае не должны были обнаружить, но придумать надёжное место, куда можно её спрятать, Хайнэ сейчас был не в силах.

— Не позволяй никому ко мне прикасаться и снимать покрывало, пока я не проснусь, — пробормотал он. — Даже лекарю.

И почувствовал сквозь сон, как что-то навалилось на него, тяжёлое и мягкое, тёплое.

Чужое тело.

— Что ты делаешь? — из последних сил спросил Хайнэ.

— Не позволяю никому прикасаться, — сказал Хатори. И подумав, пояснил: — Я тоже хочу спать. Если кто-то к тебе придёт и уберёт покрывало, он должен будет сначала разбудить меня.

Длинная фраза далась ему с некоторым трудом, но Хайнэ легко понял смысл.

— А-а-а…

Спать в объятиях слуги-простолюдина — хуже не придумаешь, но объяснение звучало достаточно убедительно. И, к тому же, было так тепло и хорошо…

Наплевав на всё, Хайнэ прижался к Хатори, обхватив его обеими руками, и провалился в темноту.

Разбудили его громкие крики.

С трудом открыв тяжёлые, как будто налитые свинцом веки, он увидел, что за окном уже наступил рассвет — бледный свет вливался сквозь раздвинутые перегородки, в комнате было свежо и холодно.

— Откуда ты взялся, демон?! — в ужасе кричала наставница. — Что ты здесь натворил, как посмел лечь в постель господина?! Ты понимаешь, что с тобой за это сделают?! Гореть тебе в огне у столба на площади Нижнего Города, всеми духами всех стихий клянусь!

Хатори сидел на постели, скрестив ноги, и выслушивал проклятия и угрозы, лившиеся на его голову, с довольно равнодушным видом.

— Я сейчас же прикажу доложить о том, что ты сделал, и тебя отдадут под суд, а пока что тебя выпорют, да так, что ты несколько дней даже подняться на ноги не сможешь, не то, что сбежать, как бы быстро ни бегал!