— Неужто вы не видите следов? Они же повсюду, — горячо воскликнул Бертье. Он обвел рукой окрестности.
Ничего Волков не видел. Не до следов ему было всю дорогу. Любовался он пустыней, дикостью да скудостью земли, что лежала вокруг. Но, кажется, дать денег на собак придется. Если и в правду тут волки резвятся, коровники ставить нет смысла. А без коров и сыроварне тут делать нечего. А без сыроварни и Брюнхвальд уедет отсюда.
Почему-то, Волков уже не сомневался, что Бертье, Рене и их люди уйдут, как только осмотрятся и поймут, куда он их привел. Так пусть хоть Брюнхвальд отсеется.
— Я дам денег на собак.
— Отлично, — обрадовался Бертье, — и не пожалеет, окупятся собачки, поначалу кабанятиной и шкурами волчьим, а затем и приплодом своим. Уж вы, друг мой, не волнуйтесь, будет у вас псарня не хуже, чем у других, я сам этим займусь, — говорил он, как бы успокаивая Волкова. — Я собак люблю даже больше, чем лошадей.
Он глядел на кавалера улыбаясь и в ожидании:
— Ну?
— Что? — спросил тот.
— Давайте деньги, раз решились.
— Вы сейчас хотите? — удивился Волков.
— А что тянуть, мне ж обратно в город за ними ехать! — пояснил Бертье.
Волков вздохнул и достал их кошеля семь монет, вложил их в руку ротмистра.
— Телегу из обоза возьму и одного человека, — уже поворачивая коня, крикнул тот.
И ускакал тут же. По дороге что-то крикнул своему старшему приятелю и поехал на север.
Взрослый и разумный Рене, который, как и положено офицеру, всю дорогу ехал пред своим людьми, поглядел ему вслед и решил догнать кавалера, а догнав, спросил у него:
— Кавалер, дело к обеду идет, люди мои на ногах с рассвета, неугодно ли вам будет дать им отдохнуть и сделать привал?
Не успел Волков ответить, его опередил Куртц:
— В том нет нужды, господа, — он поднял руку, указывая вперед, — вон за той лощиной уже Эшбахт будет. Там и остановимся.
— Прекрасно, — сказал Рене и повернул к своим людям.
— Прекрасно, — мрачно повторил Волков, глядя вперед.
Глава 13
Смотрел он и не верил своим глазам. Эшбахт! Звучит как! Городские стены, башни. Ну, как минимум большое село с кирхой и замком на горизонте. На слух Эшбахт — так это город целый, а тут…
Он уставился на землемера, не перепутал ли он чего, а тот сидел и седел понурый, словно пойманный его на лжи. Словно он больного коня за доброго выдавал, а ложь раскрылась.
— Вы говорили, что двадцать дворов тут? — наконец произнес Волков, разглядывая покосившиеся и сгнившие от влаги лачуги.
— Так то до чумы было, — отвечал землемер, стараясь не смотреть на кавалера.
— А дома, дома тоже чума унесла? — не понимал Волков. — Домов-то всего восемь.
— Не могу знать, куда дома делись, раньше больше было, — отвечал землемер.
Пришел Максимилиан и сказал:
— Мужики почти все в поле, бабы да дети в домах. Я велел за старостой послать, мальчишка побежал уже.
— Значит, есть у них пашни? — с едкостью произнес Волков.
— Да есть, есть, я ж вам говорил и показывал на карте, — сказал Куртц. — И немало их у вас есть!
Хотел ему Волков сказать, что он ему и про двадцать дворов говорил, да не стал. Спросил про другое:
— Думаю, что замка тут нет, ну так хоть дом тут есть? Где господа проживали раньше?
— Так вон он, — землемер повернулся в седле и указал на ближайший холм. — Там все господа и проживали.
Кавалер даже поворачиваться в ту сторону не стал. Еще когда въезжал в сюда, заприметил большой дом из крупных сырых и старых бревен. Уж никак он не мог подумать, что это дом его. Он его принял за старый скотный двор с большой конюшней, хлевом, овином и некогда крепкими воротами.
— Так это не овин с амбаром? Не конюшня? — переспросил он на всякий случай.
— Так все там, и конюшня и амбар, и хлев, и дом с печью и спальней, — говорил землемер.
Он говорил, вроде, без злобы и без ехидства, а Волкову казалось, что смеется он, издевается.
Солдаты тем временем разбивали лагерь, кто-то платки ставил, кто-то за хворостом собирался. Рене с корпоралами взялись отсчитывать съестное на сегодня. Повара пошли за водой. Еган и Сыч бродили по округе. Местные бабы с грудными детьми и детьми, что уже бегать могут, высыпали на улицы смотреть на прибывших, особенно они глазели на карету дорогую, здесь невиданную, и кланялись молодой госпоже. Брюнхвальд уже поехал место искать под сыроварню и дом. Все суетились. При деле были, а вот ему почему-то захотелось уехать отсюда прочь. Как глянет он на местных баб босых, замордованных, да на тощих детей, так повернуть коня охота и поехать отсюда на север, а потом на восток. В Ланн. В большой дом, в большую пастель, в перины к Брунхильде, у которой бедра как печь горячи.
А тут… Грош цена обещаниям барона. Да пропади пропадом такая милость герцога. Не тот это лен, не тот удел, за который он герцогу ежегодно служить должен сорок дней конно, людно и оружно.
— Господин, а тот дом наш что ли? — указал на холм Еган.
— Ваш, — зло ответил Волков.
— Ну, тогда пойду, погляжу, — говорил слуга. — Сыч, идешь со мной?
— Пойдем, глянем, — соглашается Фриц Ламме.
А Волкову и глядеть на дом этот нет охоты. Ему охота уехать отсюда. Но он слез с коня, решил пройтись, похромать, размять ногу. Прошелся и тоже пошел свой дом новый смотреть.
Ворота свалены, лежат. Дери настежь. Непонятно, на чем висят, непонятно, как ветром не оторвало. Дом был брошен давно, в бревнах мох поселился, в маленьких окнах когда-то стекла были.
А сейчас нет. Ничего нет, ни лавок-полатей, ни мебели какой, крыша частью провалилась, воняет, нагадил кто-то. А Еган стоит посреди дома на досках пола подпрыгивает и говорит дурак:
— А что, дом-то неплох. Пол не сгнил, стены без щелей, камин хороший, его почисть только.
— Неплох, неплох, — неожиданно поддерживает его Сыч.
— Болваны, тут даже крыши нет. Худая-то крыша, — говорит кавалер. — Или не видите?
А Еган смеется:
— Да разве ж это нет? Эх, господин, вы еще худых крыш не видали. Смотрите, стропила-то все целые, толстые, крепкие, на них тес положим, проконопатим, утеплим — вот вам и чердак, а потом и крышей займемся. Дранку положить — дело одного дня, будет тес, гвозди, дранка да инструмент, я за два дня управлюсь.
— Сыро, воняет тут, — продолжал Волков, начиная думать, что может Еган и прав.
— Сыро, так пусть Сыч камин протопит, только как следует. Пусть вычистит его, трубу пробьет и топит хорошим огнем, три дня и сухо будет, вони не останется. Все равно ему делать нечего.
— Сыч, — произнес Волков, — Егану в помощь пойдешь.
Не мог Фриц Лемме такого перенести. Хотел было возмутиться, но осекся на полуслове, замер. Сначала кавалер и не понял, чего он, а потом взгляд Сыча поймал и обернулся. На пороге дома стояла Агнес. Юбки подобрала, словно через грязь шла, губы в нитку, нос принюхивается, глаза косят. Огляделась и говорит:
— Что это? Тут мне жить что ли?
— Ничего, поживешь, — холодно говорит Волков.
— Уж увольте, я вам не корова, чтобы в хлеву ночевать, — нагло заявляет девица.
Кавалер и без нее мрачен, а тут она еще, он как заорет:
— Это тебе не коровник и не хлев!
— Так и не лошадь я, — продолжает девица дерзкая, — не буду я в конюшне спать.
— На дворе спать будешь! — орет Волков.
А Агнес ему спокойно и отвечает:
— Денег мне дайте, лучше я в Ланн поеду.
В другой раз он бы не дал, а тут так осерчал, что достал из кошеля пригоршню денег, нашел старый гульден и сунул его ей:
— С глаз долой!
Агнес золотой взяла, низко присела, голову склонила, вроде как смиренность выказывает. А сама улыбается, но так, чтобы господин не видал. И тут же говорит:
— Пусть меня Максимилиан в Ланн отвезет.
— До Малена довезет, а там наймешь себе человека, — зло говорит Волков. — Вон пошла.
А Агнес и рада, кинулась Максимилиана искать. Сама даже раскраснелась.
