Механическая птица - де Кастелл Себастьян

— Откуда мне знать? Я аргоси, а не какой-то старый нищий, который бродит повсюду, изрекая непонятные философские сентенции и называя монеты священными артефактами.

Если принять во внимание то, что я знал об аргоси, его заявление выглядело очень забавно. Даже Рейчис ухмыльнулся.

— Хех. Глупый аргоси.

Даррел взял у меня монету. Я думал: он покажет, как заставить ее летать. Но, взмыв в воздух, монета просто упала — так же как и у Заверы.

— У меня нет этих навыков. Не знаю точно, как оно работает, но, похоже, некоторые люди обладают особым прикосновением. Они могут разбудить дух, который живет внутри металла.

Он вернул монету мне.

— Ты заставляешь ее танцевать и, когда это происходит, можешь использовать ее свойства.

— Какие свойства?

— Зависит от монеты. Есть куча разных. Сотокастра — вот, как эта, — открывает замки. Орокастра помогает найти воду или золото.

Он кивнул человеку в балахоне.

— Савир — кастрадази. Прежде кастрадази были народными героями. Но несколько лет назад лорды-торговцы решили, что они всего лишь обманщики и воры. И натравили на них тайную полицию. Теперь их осталось немного. А монет — и того меньше.

Алтарист что-то говорил о металлах, необходимых для создания птицы. И о том, что лишь изобретатели имеют право ими владеть…

Я помахал монетой.

— Это оно. То, что Джануча использовала для своих экспериментов.

— Не исключено, — сказал Даррел. — Но если ты хочешь узнать наверняка, то лучше докажи Савиру, что умеешь обращаться с этой чертовой штуковиной.

Старик в балахоне, казалось, понимал больше, чем хотел показать. Он жестом велел мне наблюдать, а потом принялся снова и снова подкидывать монету. Сперва я пялился на ее кульбиты в воздухе. Наблюдал, как она зависает на секунду, на две, на три… А потом я понял, что смотрю не туда. Нужно было обратить внимание на то, каким образом старик ее подбрасывает. Савир положил монету на большой палец, слегка повернул все запястье, прежде чем отправить ее в полет, — скорее, по кривой, нежели прямо вверх. Он поймал монету и жестом предложил мне попробовать.

Что ж… Маг из меня так себе. Но зато я наловчился творить магические жесты. И дело не только в настойчивости и долгой практике; для меня это всегда было своего рода искусством. Мне нравился этот танец пальцев, рисующих в воздухе наисложнейшие узоры. Да, на самом деле — очень похоже на танцы.

Я не стал копировать движения Савира, а просто позволил рукам двигаться — чувствовать форму монеты, ее вес, ощущать, как она катится по моей ладони…

Отлично! Теперь мы как следует познакомились. Поглядим, сможем ли мы станцевать.

На этот раз, когда я подкинул монетку, она немного повисела в воздухе, покачиваясь, и лишь потом медленно полетела вниз. Савир схватил меня за запястье и подставил мою ладонь под монету. И падение прекратилось: монета зависла над ладонью, поворачиваясь вокруг своей оси, точно подвешенная на веревочке.

— Кастрадази… — сказал Савир негромко и восхищенно.

В тот день, когда родители погасили мои татуировки, я потерял всякую надежду стать магом. Я полагал, что навык творить магические жесты — единственное, в чем я действительно был хорош, — пропадет впустую. Теперь же, хотя тут была всего лишь монетка, плавающая в паре сантиметров над моей ладонью, я почувствовал себя на удивление хорошо. Так, как не чувствовал уже очень, очень долгое время.

— Хорошо, — сказал Рейчис, склонив голову набок и наблюдая за мной. — Я хочу получить свою монету назад.

Человек в балахоне накрыл мою ладонь своей, обхватив пальцами мою кисть и изобразив нечто вроде рукопожатия. А потом заговорил с Даррелом на гитабрийском.

— Он хочет, чтобы ты солгал ему, — перевел аргоси.

— Как?

— Как угодно. Тебя не учили врать, парень?

Ну, на самом деле я довольно много узнал об этом от людей из моего клана.

— Джен-теп привезли семь форм магии на этот континент, — изрек я с уверенным видом.

Даррел ухмыльнулся. Савир просто смотрел на меня. Моя рука — в том месте, где между нашими ладонями была зажата монета, — вдруг начала зудеть. Ощущение становилась все сильнее и сильнее, пока не сделалось почти невыносимым. Я попытался убрать руку, но старик не позволил мне. Вместо этого он что-то проговорил, обращаясь к Даррелу.

— Теперь скажи правду.

— Что? Почему бы…

Я не мог больше терпеть боль.

— Мы украли Оазисы у медеков. Мы отняли у них магию и притворились, будто она наша.

Боль исчезла мгновенно, словно ее никогда и не было.

— Сотокастра, — сказал Савир.

— Сото означает «открывать» и «говорить правду», — объяснил Даррел. — В руках обычного человека эта монета — просто мертвый кусочек металла. Но кастрадази может использовать ее, чтобы вскрыть замок или понять, лжет ли его собеседник.

Он фыркнул — словно бы немного снисходительно.

— Конечно, аргоси может это проделать и без всякой монеты.

— И сколько таких еще существует? — спросил я.

— Если верить старым историям кастрадази, прежде была двадцать одна священная монета. Но уже много лет кастрадзи — вне закона, и тебе повезет, если найдешь танцующего с монетами, владеющего более чем одной-двумя.

Человек в балахоне снова заговорил, и Даррел нахмурился.

— Что он сказал? — спросил я.

— Что искусство скоро исчезнет. Говорит: он стар и ненадолго задержится в этом мире.

— Не может ли он кого-нибудь научить?

— Дазигензия, — сказал старик, еще сильнее сжав мою руку.

— Танцу не учат, — перевел Даррел. — Его надо раскрыть в себе.

Покосившись на Савира, он добавил:

— Это, кстати, чепуха.

Савир проигнорировал его. По-прежнему сжимая мою руку, он подтащил меня вплотную к себе и поцеловал сперва в одну щеку, потом в другую. При виде этого Рейчис сердито зашипел и перепрыгнул с моего плеча на ближайший фонарь.

— Жуткие голокожие!

— Имя? Как твое имя? — сказал мне человек в балахоне на ломаном дароменском.

— Келлен, — ответил я. Затем, сообразив, как формируются имена у гитабрийцев, попытался припомнить, как назвал меня Алтарист. — На вашем языке, думаю, это будет: магизер Келлен фаль Ке те джен-теп.

Старик энергично замотал головой.

— Нет. Нет. Кастрадази Келлен.

Он перевернул мою руку ладонью вверх и убрал свою. Там, где раньше была одна монета, теперь их лежало пять.

— Тогда я — перекати-поле, пересекающее океан, — вздохнул Даррел и обернулся к женщине. — Энна, ты когда-нибудь раньше видела такие монеты?

Она улыбнулась ему, но не сдвинулась с места.

— В глубине души ты — по-прежнему маленький восторженный мальчишка, а?

Я взял монеты, чтобы рассмотреть их получше. Все они были разного размера и цвета — от сверкающего медно-оранжевого до синего — настолько глубокого, что, казалось, кто-то сумел слить в единое целое сталь и сапфир. Они покалывали кожу, и каждая из них вибрировала на свой лад. Савир сжал мой кулак, пряча монеты.

— Не показывай, кастрадази Келлен. Не показывай.

— И что мне с ними делать?

Старик обменялся с Даррелом еще несколькими репликами, а потом аргоси перевел:

— Он говорит, что дети здесь больше не хотят быть танцующими с монетами; они хотят быть охранниками, или изобретателями, или торговцами. Он говорит, что устал от постоянных преследований тайной полиции, ищущей эти монеты. Поэтому теперь они твои. Говорит: ты должен сохранить их. Увезти отсюда.

Я опустил взгляд, рассматривая маленькие металлические диски. Если б я увидел их раньше, то, вероятно, не счел бы чем-то особенным. Теперь же мне казалось, что я держу в руке сокровище. Старик выжидающе посмотрел на меня, и я вспомнил, что гитабрийцы — нация торговцев.

— Я… У меня мало денег, — сказал я, потянувшись за мешочком на груди. — Но я могу…

— Практика, — сказал Савир. Он постучал пальцем мне по лбу, потом по груди и, наконец, по руке с монетами. — Практика — это плата.

Зубасто ухмыльнувшись и махнув на прощание, кастрадази пошел прочь.