Нигредо (СИ) - Ершова Елена

— Нет…

— Разве я не просил об откровенности?

— Ваше высочество…

— Разве я не позаботился о вашем брате, баронесса? Разве не заслужил за это хоть немного уважения?

— Я сказала ему…

— Продолжайте! — он наклонился над столом.

— Что вы заинтересовались мной, как женщиной, — выдохнула баронесса.

Обод скрипнул. Солнце в окне качнулось и поползло за спину: кабинка начала медленный путь вниз.

— Очаровательно, — сказал Генрих, откидываясь на спинку стула и расцепляя ладони. — В самом деле, очаровательно! — Давящая тяжесть отпустила, и он заулыбался, с прищуром глядя на запунцовевшую баронессу. — Вы не только проницательная женщина, но и искусная лгунья.

Она в возмущении вскинула голову.

— Я говорю правду, ваше высочество! Клянусь, я не сказала ничего, что могло бы навредить вам!

— Да, славой развратника мою репутацию уже не испортить. Но Дьюла прожженный игрок. Чем он запугал вас? Угрозами оставить брата за решеткой до конца его жизни?

— И долгами покойного мужа, — удрученно ответила баронесса.

Генрих присвистнул.

— Дело принимает интересный оборот. Он пытался завербовать вас?

— Он дал мне время подумать…

— Соглашайтесь.

Взгляд баронессы скользнул по его лицу, в нем снова отразился испуг.

— Вы смеетесь над несчастной женщиной, ваше высочество?

— Вовсе нет, — ответил он. — Я хочу, чтобы вы согласились. Вернее, сделали вид, что соглашаетесь. Видите ли, баронесса, — Генрих позволил себе снисходительную — сверху вниз, — улыбку. — Как вы уже заметили, Авьен похож на огромный искусственный механизм, в котором все подчинено определенным правилам. Шестеренки вращаются, солнце каждый раз поднимается на востоке, богачи богатеют, бедняки становятся еще беднее, и каждое столетие то тут, тот там разгораются эпидемии, которые уносят тысячи жизней. Вы сказали, будто я не люблю Авьен. И правы в том, что я не люблю его в нынешнем виде — игрушка в руках Господа, его величества кайзера и ложи «Рубедо» в лице его преосвященства. Я бы хотел остановить руку, вращающую механизм. Остановить… и после запустить снова, но уже обновленным.

Глаза баронессы — две льдисто-прозрачные пуговицы, — настороженно глядели на Генриха, в них плавало отраженное солнце.

— Вы не понимаете, — сказал он, пряча улыбку. — Но это пока и не нужно. Знайте лишь, что, сколько бы Дьюла ни предложил вам, я дам много больше. Вы сможете не только выплатить долги, но и откупиться от обвинения, а после даже уехать из Авьена. Пожалуй, это будет наилучшим выходом… в ближайшие семь лет здесь будет все жарче, — пожал плечами и продолжил: — В любом случае, ваши способности помогут пролить немного света на ложу «Рубедо».

— Рубедо? — эхом повторила баронесса, и непонимание в ее взгляде сменилось осмысленностью.

— Да, — твердо сказал Генрих. — Все, что вы сможете узнать о «Рубедо». Все, что услышите, чему будете свидетелем, что покажется вам значимым и не очень. «Рубедо» — мозаика, которая мучает меня уже долгое время. Мне хотелось бы собрать все детали до того, как…

«…умру».

Пальцы кольнуло искрами. Он запнулся и длинно выдохнул, до боли впиваясь в опасно зудящие стигмы.

— Я могу попробовать, ваше высочество, — робко ответила баронесса. — Если вы доверяете мне…

— Иногда приходится рисковать, — медленно выговорил Генрих, поглаживая руки. — Но я склонен доверять тем, кто видел меня без штанов… то есть, я хотел сказать, без позолоты.

Баронесса рассмеялась.

— И много ли было таких счастливиц, ваше высочество?

— Немало, если верить сплетням, — ответно заулыбался Генрих.

Колесо меж тем завершало оборот: небо снова стало неизмеримо выше, а земля ближе, окно мягко огладили ветви, мелькнул черно-желтый, похожий на пчелу, конус шатра.

— Возьмите вот это, — продолжил Генрих, вынимая из нагрудного кармана плетеную косичку и кладя ее перед собою на скатерть. — Кто бы ни пришел к вам от моего имени, не начинайте разговор, пока не убедитесь, что у него имеется такой же знак.

— Я поняла, ваше высочество, — баронесса спрятала плетенку в корсаж. — И попытаюсь сделать все, как вы просите.

— Надеюсь… — Генрих не договорил.

С аллеи донесся гам, шум, чей-то мужской голос запел, и слова подхватили десятки глоток:

— Никаких забот не зная,

открестившись от проблем,

трон Ротбурга занимает

старый кайзер Эттинген!

Жар растекся под сорочкой. Генрих застыл на месте, не веря собственным ушам, а баронесса подскочила и приникла к окну: под клены, распугивая почтенную публику, выкатилась толпа голодранцев — замелькали серые пиджаки и кепки, пахнуло дешевым табаком и кислой капустой.

— Эй, а ну-ка, громче! — сдирижировал взъерошенный господин с неопрятными бакенбардами. И, присвистнув, загорланил первым:

— Только издает указы так, как Дьюла говорит!

Кабинка заскрипела, заелозила брюхом по платформе. Очнувшись, Генрих сорвался с места, схватил баронессу за рукав, почти не ощущая, как накалились его перчатки, но услышав, как вскрикнула баронесса.

— Бежим! Живее! — задыхаясь, выдавил он.

Воздух взрезали трели полицейских свистков.

Генрих спрыгнул первым, придерживая дверь и в нетерпении ожидая, пока следом выберется баронесса. К нему подскочил щербатый мальчишка и, кривляясь, протянул грязную ладонь:

— Герр Начищенные Туфли, Толстый Кошелек! Дай сотню гульденов за здравие его высочества, не то отнять придется!

— А ну, попробуй! — звонко гаркнула баронесса и, отпихнув Генриха, зашептала в ухо: — Идемте, идемте! Мало вам шпиков? Так тут сейчас вся полиция будет!

— Эх, подхватывай! — продолжил горланить заводила. — В жилах старого Авьена революция кипит! Скоро грянут перемены!

— Даешь перемены! — подхватили его. — Земельную реформу!

— Налоги с толстосумов!

— Рабочий день сократить!

— Больницы не закрывать! Народ от чахотки мрет, как мухи!

— Да где же Спаситель, когда он так нужен?!

Пихнув одного локтем, другого корпусом, Генрих рванул по аллее. Баронесса, вцепившись в его локоть, трусила рядом.

— Туда! — указала она на узкий проулок. — Выбежим на Хоймаркт к концертхаусу, а там возьмем экипаж и…

Нырнули под арку, оставляя за спиной зелень Пратера, топот бегущих ног, крики и свистки полицейских. Сердце отчаянно колотилось, по артериям тек жидкий огонь — сорвешься и вспыхнешь, как головешка!

— Вы неплохо… знаете потайные ходы Авьена, — заметил Генрих, отдуваясь от быстрого шага.

— А вы… неплохо бегаете… для кронпринца, — парировала баронесса.

Голоса все тише, музыка и вовсе не слышна. Квадратный дворик встретил сыростью лестниц и тенистым сумраком.

— Арест — неважный подарок для будущей супруги, — Генрих остановился, подрагивая от напряжения, близкой опасности и — чего таить? — прижавшейся к нему баронессы. — Что им, чертям, надо? Матушка и без того приказала открыть бесплатные кухни для всех желающих бедняков.

— Вы слышали, — откликнулась баронесса, приваливаясь плечом к каменной кладке. Раскрасневшаяся, в съехавшей на бок шляпке она была возбуждающе притягательна. — Проклятая песенка! С нее-то все и началось! Какой идиот ее придумал?

— Вы правда хотите знать? — он повернул к баронессе взмокшее лицо. Та ответила вызывающим взглядом — колким, как ее стилет. Интересно, он по-прежнему скрывается в рукаве? Маленькое ядовитое жало…

— Правда.

— Я сочинил, — ответил Генрих.

Признание далось на удивление легко. Он замер, выжидая и с интересом считывая изменения мимики: вот на лицо баронессы набежало облачко, вот полыхнули и без того алеющие щеки, вот вспыхнули глаза — две шаровые молнии.

— Вы, — повторила она. Ее грудь, подчеркнутая корсетом, приподнялась и опала. — Вы!

Она задохнулась, в горле закаменели слова.

— Да? Продолжайте, пожалуйста, — Генрих придвинулся ближе, нависая над баронессой и жадно ощупывая взглядом ее мягкие черты, плотно сомкнутые губы, подрагивающие крылья носа.