Наша светлость - Демина Карина

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104

— Он тебя бил?

— Он всех бьет. Я думал, что везде так… рыцарь должен уметь переносить трудности. Стойко.

Какой из него рыцарь? Он же маленький еще. Всего на пару лет Долэг старше. Круглолицый и курносый. Лохматый вечно, как будто гребень потерял. Рыцари не такие… А какие? Раньше Тисса думала, что знает.

— Если холодно. Или есть хочется. Или мерзко… плакать нельзя. Только хуже будет. Надо быть сильнее. И я пытался. Честно. А потом он запер меня с гиеной.

Вот с этим чудовищем в пятнистой шкуре?

— Гиена была очень голодной и злой. Ее посадили на цепь, такую, чтобы хватило почти до самого края клетки. А на меня ведро крови вывернули.

Тиссу замутило.

— Она чуяла кровь и рвалась. А я стоял.

— Долго?

— Всю ночь. Было очень страшно. Я думал, что цепь не выдержит. Или крепление. Или вдруг она сумеет как-то вывернуться… у меня ведь ничего из оружия.

— И ты сбежал? Потом?

Гавин кивнул и перевернул страницу, скрывая чудовищное существо. Он все-таки рыцарь, если может о таком рассказывать. Тисса не дожила бы до утра — умерла от ужаса прямо на месте.

Она вообще жуть до чего трусливая. Пауков боится. И мышей. А тут — целая гиена.

— Мне было стыдно, но… я не мог там оставаться. Он бы снова меня отправил.

— Почему его не судили?

И почему не нашлось никого, кто остановил бы… это же неправильно, когда такой человек остается безнаказанным.

— За что? — Гавин глядел с грустью. — Я ведь целый. Ни царапины даже. Он так папе и ответил. А если я боюсь животных, то значит — трус и толку с меня не выйдет. И что я, наверное, даже не Деграс… что только ублюдки и рабы настолько трусливы. Папа очень разозлился.

И отдал Гавина в оруженосцы их сиятельству. Тан не обижает Гавина. Если бы обижал, Гавин не стал бы так его хвалить. И говорил бы совсем иначе.

— Почему ты мне раньше не сказал? Про… Монфора.

Наверное, потому что у Гавина были сестры и он их любит так же, как Тисса любит Долэг.

— Ты бы мне не поверила.

Пожалуй, что так. И Тиссе стыдно. Ну почему она такая наивная?

— Не расстраивайся. — Гавин раскрыл страницу со странствующим паладином. — Я тоже сначала не верил, что Гийом такой. Думал, что пугают на новенького… а они всерьез.

Зверь был нарисован с удивительной точностью. Он был именно таким, каким его Тисса запомнила. Огромным, ужасающим мощью и в то же время беззащитным. Тогда паладин смотрел на Тиссу, а она — на него, умоляя не трогать ее. Как будто бы зверю была интересна бестолковая девчонка.

Следующее здание было куда менее роскошным, без колонн, быков и даже лестницы. Сложенное из красного кирпича, оно выделялось ярким пятном на фоне окружавших его бело-желтых строений. Двускатная крыша со шпилем. Тяжелый флюгер, уверенно развернувшийся к морю, и флагшток с золотым полотнищем.

— Посольский ряд, — сказал дядюшка Магнус и сморщился. — Был когда-то. Когда мой братец еще не разогнал послов… хорошее было место.

Он затряс головой, точно пытаясь избавиться от чего-то, мне не видимого.

— Три этажа… и подвалы глубокие. Есть у меня человечек, которого сильно совесть мучает. Поспособствует он хорошему делу.

Магнус потер руки и огладил бородку, возвращаясь в купеческое обличье.

— Видишь, ласточка моя, и вор может быть полезен… если найти подход к человеку.

Надеюсь, мне не придется использовать дядюшкины методы.

— Тут раньше тополя росли… белые… — Дядюшка все-таки обернулся. — И шелковица… вкусные ягоды были. Куда подевалась?

— Спилили, — нарушил молчание Сержант. — Вы спилили.

— Да? Не помню. Надо посадить… чтоб как раньше.

Мы свернули на улицу Бондарей, где воздух был сладким на вкус, а мед продавали в крохотных глиняных горшочках, предлагая пробовать, — липовый, цветочный, горчичный и донниковый, черничный и валериановый, над покупкой которого наша светлость всерьез задумалась: нервы от этой жизни скоро ни к черту станут. А нам уже совали на деревянных палочках ежевичный мед, прозрачный, как свежерасплавленный воск, и желтовато-мутный кенафовый, розоватый клеверный и почти красный — мятный.

И дядюшка самозабвенно пробовал. А наша светлость раздумывала над тем, что все-таки надо выяснить, почему послы до сих пор не вернулись, а также не связано ли их отсутствие с той неуверенностью, которую испытывает Кайя перед другими протекторами.

— Это было смутное время. — Сержант держался рядом, напрочь игнорируя зазывал. — Многих убили. Зачищали домами.

— И ты?

— Да. Был приказ. — Он вдруг нахмурился и повторил: — Приказ был. Нельзя ослушаться.

В сутолоке на меня наткнулся мальчишка, который тут же был пойман Сержантом за шиворот и выдворен прочь.

— У вас же не было с собой ничего ценного? — поинтересовался мой охранник.

Как-то определенно разонравилось ему это место.

Самая большая ценность моя — тамга, которая куда удобней кольца. Да и снять ее вряд ли получится. Но в карманы я полезла скорее по привычке, чтобы вытащить желтую бумажку.

— Вам не стоит это читать.

Спасибо за предупреждение, оно запоздало — я уже зацепилась за первые строки.

О да… вот так неожиданно и узнаешь о себе много нового.

Наша светлость глубоко безнравственна и цинична… развратна… не сказать больше, хотя автор этого текста определенно не стеснялся в выборе слов, описывая то, как весело я провожу время в отсутствие супруга. Ему, бедному, тяжело вдали от устраиваемых мной оргий, в которых принимает участие весь двор. Еще немного, и я поверю, что Кайя сбежал на войну, дабы избежать потери нравственности.

Он — персонаж положительный. О благе народа радеет.

А наша светлость радеть мешает. Отвлекает оргиями. Тратится бездумно на наряды. И вообще живет в роскоши, когда честные люди голодают…

Спокойно, Изольда.

Скушай меду валерьянового. А лучше — пустырникового. Расслабься, вдохни глубоко и прикуси язык. Леди не ругаются матом.

Я сложила бумажку и спрятала в карман.

— Выкиньте, — посоветовал Сержант.

Ну уж нет. Подобными образчиками эпистолярного жанра не разбрасываются. Перечитаем на досуге и подумаем, кто это меня так сильно любит. И ладно бы только меня — список был бы внушителен, — но пасквиль направлен против всех.

Чуется за ним мне этакий призыв к равенству и братству.

А еще закрадывается подозрение, что бумажки эти ходят давненько… Уж не за них ли Кайя типографию сжег? Если так, то правильно сделал.

— Дорогой батюшка, — злость позволила нашей светлости остаться в образе, — скажи-ка, что ты знаешь об этом?

Я продемонстрировала бумажку и получила удовольствие лицезреть другое лицо Магнуса. Честно говоря, с трудом не отшатнулась.

— Свеженькое, — сказал он, пробежавшись по тексту. — Но ничего нового. Слова другие, а смысл тот же. Не бери в голову.

О да, меня тут во всех грехах обвиняют, за исключением разве что каннибализма и некрофилии, а мне в голову не брать?

— Этим занимаюсь я. И Урфин.

— Получается?

— С переменным успехом. Ласточка моя, эти бумажки лишь инструмент. Мы ищем человека, который этот инструмент использует. Этот человек живет в замке. И находится рядом с тобой.

Дядюшка Магнус остановился перед очередным строением, которому суждено было переменить хозяина во имя общественного блага.

— Почему вы так решили?

Магнус ошибается. Тот, кто это писал, желает равенства. А в замке подобная безумная идея никому и в голову не придет.

— Ты невнимательно читала. Заметь, там очень детально описываются твои наряды. И уверяю, стоимость их указана точно. Приводится перечень блюд, которые готовит дворцовая кухня… меню, кстати, недельной давности.

Нет, я не хочу верить…

— Иногда он писал вещи, которые может знать лишь тот, кто видел тебя. А ты, ласточка моя, ведешь довольно замкнутую жизнь.

Еще сказал бы затворническую.

Оргии в келье…

Но до чего же тошно. И страшно. Близкий? Насколько близкий? Тот, с кем я разговариваю. Каждый день или реже. Кого считаю если не другом, то уж во всяком случае приятелем или хотя бы симпатизирующим мне.

Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104