Берегись вурдалака - Абаринова-Кожухова Елизавета

Со смутной тревогой Елизавета вскрыла конверт. Письмо было написано старательным полудетским почерком на двойном листке, вырванном из тетрадки в клеточку:

«Уважаемая госпожа Абаринова-Кожухова! Извините, что отнимаю у Вас время, однако вы единственная, кто мог бы дать мне совет в создавшемся положении…»

Здесь писательница отметила, что девяносто девять человек из ста, включая коллег по цеху, написали бы «в создавшейся ситуации», и прониклась к незнакомому ей В.Краснову невольной симпатией.

«Мой старший брат, Краснов Аркадий, вступил в клуб Вашего имени и много рассказывал дома, какие увлекательные дела там происходят. Когда я прочитал Ваши книги (они ходят у нас в распечатке с интернета), то упросил брата, чтобы он замолвил за меня словечко перед руководством клуба. Вскоре меня, несмотря на несовершеннолетний возраст, приняли кандидатом в дружинники к воеводе Селифану».

— Что за чепуха! — воскликнула Елизавета. — Они там что, отождествляют себя с вурдалаками?

«Я честно старался стать примерным воином князя Григория, а воеводе Селифану доверял даже больше, чем родителям, — продолжал Краснов-младший, — пока некоторые события не вынудили меня усомниться в благородстве его намерений. Дело в том, что клуб — весьма закрытая организация, куда не так просто попасть. И когда Мишка Сидоров из параллельного класса вдруг ни с того ни с сего принялся расспрашивать меня о нашем клубе, я, согласно уставу, тут же дал знать об этом непосредственному начальству, то есть воеводе Селифану. На мой вопрос, что можно рассказывать посторонним, а что нет, Селифан выдал мне ксерокопию статьи „Клуб по интересам“, напечатанную в прошлом году в одной из городских газет, и посоветовал не очень выходить за ее пределы. (Это, кажется, единствнная публикация о нашем клубе). Однако, едва я открыл рот, Миша сказал: „Что ты мне статью пересказываешь, я и без тебя про вашу шайку гораздо больше накопал!“. А через несколько дней его подкараулили на темном пустыре и шандарахнули чем-то по голове, кажется, ломом. Хорошо хоть не до смерти, но состояние до сих пор, как говорят, очень тяжелое. Тогда я не связывал нападение на Мишу с его расспросами, но на этом дело не кончилось. На очередных загородних сборах дружины вместо самодельных картонных мечей нам выдали одинаковые ломики, и это странным образом напомнило мне о нападении на Мишу Сидорова…»

Елизавета чисто по-писательски отметила, что оборот «странным образом напомнило» выглядит слишком литературным для подростка, да еще из далекой провинции, но вспомнив, что В.Краснов читал ее книги, решила, что, в общем-то, ничего удивительного тут нет: слог госпожи Абариновой как раз отличался подобными изысками. Справедливости ради нужно отметить, что словесные изыски в ее книгах очень непринужденно соседствовали с выражениями более чем простонародными, поэтому и употребленное в письме чуть выше словечко «шандарахнули» читалось тоже вполне «по-кожуховски».

Писательница вздохнула и продолжила чтение:

«Перед тем, как обратиться к дружинникам с обычной речью, Селифан отослал меня принести его портсигар, но у меня возникло подозрение, что он хочет сказать моим старшим товарищам нечто такое, чего я не должен знать. И тогда я впервые ослушался воеводиного приказа и спрятался за еловыми зарослями…»

Елизавета мысленно подчеркнула слово «ослушался» — восемьдесят процентов наверняка написали бы «проигнорировал приказ», а девятнадцать — «пренебрег приказом», и признала, что юный ослушник принадлежит к тому же одному проценту носителей «великого и могучего», что и сама госпожа Абаринова.

«…и спрятался за еловыми зарослями, откуда наблюдал за происходящим на нашей полянке. Вскоре Селифан отпустил в город большую часть дружинников, а троих, в том числе и моего брата, попросил задержаться для особого разговора. Однако находился я далеко, а говорил Селифан не очень громко, и поэтому я очень мало что смог услышать. Все, что я понял — в наши ряды проникла измена, и предателя нужно убрать. Я подумал, что это, наверное, составная часть военно-патриотческих игр, в которой должны участвовать только избранные. А спросить я не мог даже у Аркадия, ибо тогда пришлось бы сознаться, что нарушил воеводин приказ. Однако через несколько дней Аркаша вернулся домой очень поздно и в совершенно ужасном состоянии, хотя и был трезв (он вообще не пьет). Едва переступив через порог, брат кинулся в ванную, где его долго и мучительно рвало. Заглянув в его незакрытую сумку, я увидел нож со следами крови. А утром радио и газеты сообщили, что накануне был найден с несколькими ножевыми ранениями труп ди-джея местной радиостанции Гроба, он же — один из руководителей нашего общества Гробослав. Еще через несколько дней стали известны результаты экспертизы — удары нанесены тремя разными людьми, в том числе одним левшой. А из тех троих, что задержал Селифан, левша один — Аркадий».

— Ну и ну, а я-то думала, что такое лишь в книжках бывает, — подивилась писательница, припомнив, что сама в каком-то детективе описала нечто отдаленно похожее.

Письмо завершалось следующими словами:

«Подскажите, пожалуйста, что мне теперь делать? Если я сообщу, куда следует, то тем самым предам своих друзей и, более того, своего брата. А если нет, то стану молчаливым соучастником, может быть, еще и новых преступлений. И этого я себе никогда не прощу.

С искренним уважением, Владимир Краснов».

Елизавета отложила письмо и бездумно уставилась в экран монитора. Она бы и рада была что-то посоветовать Владимиру Краснову, но что она могла сказать, кроме общих слов о том, «что такое хорошо и что такое плохо»?

Вообще-то госпожа Абаринова-Кожухова принадлежала к той не очень многочисленной части литераторов, которые, прежде чем что-то написать, а уж тем более предать написанное гласности, задумываются о том, «как наше слово отзовется». Даже самый пристрастный недоброжелатель не мог бы упрекнуть Елизавету в потакании низменным чувствам и инстинктам, а уж тем более — в пропаганде войны, насилия, расизма, нацизма, коммунизма и призывам к общественному беспорядку. Напротив, если в произведениях Абариновой и заходила речь об этих пороках, то они подвергались самому решительному порицанию. (Заметим, порой слишком прямолинейно и публицистично, даже в ущерб художественности). Правда, одно время по интернет-форумам ходил некто, скрывавшийся под псевдонимом, который мы называть не будем, дабы не делать ему лишней рекламы, и обвинял Абаринову не более и не менее, как в разжигании национальной розни, хотя любой читатель, мало-мальски знакомый с ее творчеством, прекрасно понимает, что это невозможно «по определению». Впрочем, довольно скоро сей господин, зарвавшись в своем клеветнически-доносительском усердии, разоблачил себя как мелкого скандалиста и провокатора-любителя, к которому вполне применима поговорка: «Лучше всего умеют подставлять ножку карлики. Это их уровень».

И уж, разумеется, даже в страшном сне Елизавета не могла бы представить, что кого-то ее творчество подвигнет на самую элементарную уголовщину. Переняв от своего героя Василия Дубова некоторые навыки логического мышления, Абаринова-Кожухова без труда могла сообразить, что истинный размах преступной шайки «ее имени» куда шире, чем это приоткрылось юному Володе Краснову.

Но что она могла сделать?