Тебе держать ответ - Остапенко Юлия Владимировна

– Заткнись, – прошипел Бристансон; его атаки становились всё яростнее, и Эд отражал их, не пытаясь перейти в наступление, до тех пор, пока снова не заговорил.

– Быть может, в шею? – снова выпад; клинок почти царапнул кадык Бристансона, но тут же ушёл в сторону. – Тоже нет! Ибо горловая кровь самая алая, а значит, самая благородная из всей вашей наиблагороднейшей кровушки, мой лорд…

– Довольно, – чуть слышно сказал Бристансон, и в его глазах Эд ясно видел, что он напрочь забыл о клятве не доводить до смертоубийства, которую только что дал богу-Меченосцу, и собирается преступить её. А боги не любят, когда преступают клятвы, данные им десять минут назад.

– Что же остаётся? Только голова, – сказал Эд. – Она у всех одинакова, только вот вам, мой лорд, всё равно не нужна, ибо вы не шибко-то ею пользуетесь.

– Сдохни! – взревел Сальдо Бристансон, вспыльчивый, гневливый, неопытный и юный лэрд, помешавшийся от любви и обиды, и, вскинув клинок над головой, под протестующие крики жреца, Кирдвига и Фокстера опустил его на голову Эда.

Эд не стал парировать. Не стал он и уклоняться, хотя с равной лёгкостью сделал бы и то, и другое. Вместо этого он слегка присел и с коротким замахом снизу вверх нанёс удар.

Самый кончик клинка вошёл в нижнюю челюсть Сальдо Бристансона и рванулся ещё на несколько дюймов влево и вверх, рассекая кость и лицевые ткани. Эд оттолкнулся, ступая назад и позволяя клинку свободно выскользнуть из раны, встречая меч врага. Бристансон упал на колени и, выронив меч, схватился рукой за залитое кровью лицо. Он не кричал, лишь надсадно и хрипло выл, покачиваясь на месте и обильно хлеща кровью из разрубленного лица на пыльную землю.

– Бой окончен! Дирх удовлетворён! – провозгласил жрец. Мальчишка-послушник уже мчался по галерее за лекарем, гулко топоча деревянными сандалиями. Тедор Фокстер, склонившись над Бристансоном, тряс его за плечо и звал по имени, а Кирдвиг подскочил к Эду сзади и вцепился ему в локоть.

– Жив? Жив хоть? Гилас и дети её! Жив или помрёт?!

– Я надеюсь, что не оскорбил вас своим выбором, мой лорд, – сказал Эд. Сальдо Бристансон приподнял трясущуюся голову, и Эд встретил взгляд единственного, совершенно безумного глаза, полыхнувшего среди кровавой маски яркой голубизной.

Эд поклонился ему, выпрямился и стряхнул кровь с меча.

– Честь имею, мои лорды, – сказал он, не ответив на мучительно-яростный взгляд Фокстера, и пошёл к выходу. Дуэль была окончена, а день только начался.

Когда они прошли через внутреннее помещение святилищ и оказались на улице, среди снующих горожан, Эд повернулся к Кирдвигу и, проникновенно заглянув ему в глаза, сказал:

– А теперь, дражайший мой Рико, у меня часа два или три до ареста, и мне хотелось бы провести их в кругу друзей. Посему предлагаю нажраться в дым. Я угощаю.

И даже если Рико Кирдвиг не горел желанием сопровождать его, то на дармовую выпивку он никак не мог отреагировать иначе, чем с бурным и неподдельным восторгом.

Считалось, что Эд Эфрин появился в Сотелсхейме три года назад. Но на самом деле это произошло шестью месяцами раньше.

В один из первых весенних дней, когда Ясноокая Уриенн приподняла веки, просыпаясь от долгого зимнего сна, когда свет её глаз излился на усталую землю первыми солнечными лучами и когда, растопленный этим светом, с вод Силмаэна наконец-то сошёл лёд, аптекарша Северина из Нижнего города вышла к реке топиться. Стояло утро, столь раннее, что лишь немногие лодочники успели подтянуть свои снасти к воде, а переправы и Сотелсхеймский мост ещё были закрыты, и никто не мог ни заметить вдову аптекаря, ни помешать ей. Потому она выбрала именно этот день: ещё неделя отсрочки – и на реке стало бы слишком людно, к тому же Северина боялась, что её горе немного утихнет, а с ним она лишится и мужества. Две недели назад её муж Гольберт с сыном Дором отправились в одну из окрестных деревень, где можно было продать некоторые товары дороже, чем в городе, – близилась весна, неся с собой свои особые хвори, от которых не всегда можно было найти спасение в лесных травах. Они получили хорошую выручку и возвращались домой с тяжёлым кошельком, которым прельстились бандиты на большой дороге. Гольберта и Дора к Сотелсхейму принесла река. Теперь Северина вышла к реке, чтобы присоединиться к тем, кого любила.

И ей, и Эду Эфрину повезло, что она выбрала именно этот день. Днём позже она, может статься, перетряхнула бы вещи покойного мужа – и наконец нашла бы ключ от тайного погребка под половицей, в котором находился ящик, уставленный плотно закрученными баночками непрозрачного стекла. И кто знает – возможно, тогда ей даже не пришлось бы идти к реке. Но Северина пока ещё не нашла этот ключ. Вместо него она нашла молодого мужчину, лежащего без сознания у самой воды. Он лежал на боку, лицом к восходящему солнцу, одна его рука погрузилась в воду, и ледяной поток колебал посеревшие от холода пальцы. Северина посмотрела на эти пальцы и подумала, что вся её кожа, каждый клочок её станет такого же цвета – менее чем через час. И когда она представила себе это, в ней наконец родился страх. Она взяла руку раненого и вытащила её из воды.

Потом приложила ладонь к его сердцу и, почувствовав слабые, неровные удары, поняла, что река, отнявшая у неё всё, что она любила, сжалилась и дала ей что-то взамен.

На следующий день она нашла ключ от тайника аптекаря Гольберта.

Эд прожил у Северины до лета. Она мало знала о нём – только то, что он пришёл из города Эфрина. На вопросы о том, кто и как ранил его, он лишь качал головой и беспомощно улыбался, будто стыдясь признаться, что в памяти от этих событий осталась лишь вязкая мгла. Первые недели Северина перебивалась с хлеба на воду, едва сводя концы с концами, – она умела вести хозяйство, но мало знала о травах и лишь помогала своему мужу в его ремесле. Едва оправившись, Эд попросил у неё денег. Очень спокойно и просто – так, будто не сомневался, что получит просимое. Кое-как Северина наскребла сумму, которая ему требовалась: к тому времени она уже любила его. Эд ушёл с этими деньгами в базарный день и вернулся с небольшим арбалетом и пригоршней болтов.

– Что ты собираешься делать? – с удивлением спросила Северина: она всю жизнь прожила в мирном, безопасном и надёжном Сотелсхейме, Тысячебашенном городе, городе-мечте, и её муж никогда не держал дома оружия.

– Я собираюсь кормить тебя, – ответил Эд и ушёл прежде, чем она поняла, о чём он говорит.

И лишь когда вечером Эд вернулся, неся в небрежно заброшенной за спину сетке связку жирных фазанов, ударилась в слёзы.

– О, милостивая Гилас, что ты наделал, Эд?! Это же леса конунга! Тебя повесят, если поймают!

– Непременно, – ответил он. – А пока ешь.

Она воровато приготовила дичь там же, где её муж варил лечебные зелья – в погребе под лавкой, откуда наружу вела ветровая отдушина. И съела, полностью утолив голод впервые с того дня, когда осталась вдовой.

В следующий базарный день Эд закинул связку фазанов на плечо и пошёл на рыночную площадь. Весь день Северина простояла на коленях лицом к храму Гилас, молясь, чтобы она пощадила её мужчину. Гилас его пощадила. Он вернулся вечером и отсчитал все деньги, которые взял у Северины на покупку арбалета – до последнего гроша. А потом положил на стол штуку ярко-жёлтого полотна.

– Сшей себе платье, – сказал Эд. – И не носи больше чёрное.

Шесть месяцев, которые Эд Эфрин был и не был в Сотелсхейме, стали самыми счастливыми месяцами в жизни Северины, аптекарши из «Красной змеи».

Всё закончилось летом, когда конунг выехал на традиционную Большую охоту, затевавшуюся всякий раз накануне праздника Эоху. В честь бога солнца, урожая и благоденствия в течение трёх дней любому, независимо от рода и звания, позволялось охотиться в лесах Сотелсхейма – таков был дар великого конунга каждому, кто имел твёрдую руку и меткий глаз и, конечно, был любим богами. Сам конунг отказался от традиционной охоты на оленя и выбрал дичь, которой тем летом выдалось особенно много. Лучшие охотничьи угодья находились в лесном массиве к северо-западу от города – туда и направился великий конунг Грегор Фосиган, вместе со всей своей семьёй, многочисленной свитой и ближайшими септами. День был ясный и способствовал прекрасному настроению. Подзуживаемый льстивыми шутками придворных, конунг раньше срока распалился охотничьим азартом. Одинокий краснокрылый голубь, пролетавший над дорогой, привлёк внимание лорда Фосигана. Конунг потребовал арбалет и объявил, что намерен открыть охоту. Это вызвало всеобщее оживление, и десятки глаз заворожённо следили, как конунг пускает стрелу – это было важно ещё и потому, что служило добрым либо дурным знаком для всей сегодняшней охоты.