Время Вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада"

— Похвально. Итак. Диплом.

— Именно. Мне бы очень хотелось знать, кому я доверяю жизни своих друзей и мою собственную.

Сольвейг широко улыбнулась. Без капли тепла.

— Чушь собачья, — припечатала она. — Какая конспирация, Наклз! Можно подумать, что ваш бред во время пневмонии слушала не я, а добрые Заступники. И уколы, надо думать, тоже они вам кололи, не говоря уже о прочих менее приятных надобностях. Вы могли бы просто спросить меня в лоб, говорю ли я на рэдди. И я бы ответила, что у меня по языкам всегда было, гм, «весьма слабо» и то только потому, что я по молодости умела строить преподавателям глазки. От рэдди я с большим удовольствием отказалась на третьем курсе и до сих пор ни разу об этом не пожалела. Я врач, а не переводчик. Сейчас я знаю пару названий трав на рэдди. Но разговорным языком не владею. Вас это, я так понимаю, устраивает?

Наклз скрестил руки на груди и кивнул:

— Абсолютно верно.

— Мои «весьма слабо» по каким-нибудь еще общим дисциплинам вас интересуют? Давайте я сразу сознаюсь, что трижды заваливала философию, пока не догадалась сходить с доцентом в ресторан.

— Нет, такие подробности меня не интересуют.

— Вы меня заинтриговали, — фыркнула Сольвейг. — Однако тут у нас получается любопытный гибрид медицинской тайны и тайны исповеди. Впрочем, дело ваше. Не сочтите за бестактность, Наклз, а как же вы ходите во Мглу обычно? Ведь тот, кто держит страховку, слушает ваш бред, нет? Или вы принципиально доверяете свою драгоценную жизнь только неучам?

— Нет. Я обычно спускаюсь один. А когда еще состоял в штате при полку — да, старался избавиться от слишком умных некромедиков. Есть такое профессиональное поверье, умный некромедик — мертвый маг. Но тут у нас особенный случай. Если я умру, любой идиот догадается проверить, что же это такое любопытное я пошел делать. И операция может провалиться, даже если ее начало пройдет успешно. Допустим, если станут прочесывать узловые станции. Вот поэтому вам придется меня откачать, чтобы я прожил еще хотя бы недельку, а там их уже будет — ищи-свищи. Это все, что от вас потребуется, миледи Сольвейг. Ничего более.

Сольвейг поднялась из кресла, прошлась по комнате, замерла напротив Наклза и поджала губы:

— Что ж, Наклз, я все поняла. Я на ваши вопросы ответила. А теперь вам придется ответить на мои. Ответить честно, потому что от этого, по вашему же меткому замечанию, будет зависеть ваша жизнь, жизни тех, кого мы спасаем и тех, кто спасает, а также моя. Вам это понятно?

— Разумеется. Слушаю вопросы.

— Медицинская тайна и все такое прочее, разумеется, обещаю и клянусь сохранять конфиденциальность, — фыркнула женщина. — Как у вас с печенью дела обстоят, Наклз?

Маг понял, что его ждет допрос. Суровый и беспощадный, в славных нордэнских традициях. И это был тот редкий случай, когда врать не стоило. Наклз вздохнул:

— Лучше, чем у большинства моих коллег. По крайней мере, о ее существовании я пока знаю из анатомических пособий, а не по собственному горькому опыту.

— С сердцем?

— То же самое.

— Так не бывает. Человек, у которого есть хотя бы десяток спусков во Мглу, не может быть здоров как бык.

— Я не сказал, что здоров. Я сказал, что у меня не болят сердце и печень. Разве что на мигрень пожалуюсь, если настаиваете. Еще мне не нравится ваш климат, и каждую весну я валяюсь в постели с жутким кашлем, но это к делу отношения не имеет.

— Блестяще. Мне это очень помогло, — едко отозвалась Сольвейг. — Сейчас пропишу микстурку от кашля и в рай! Едем дальше. Сколько спусков во Мглу уже сделали?

— Не знаю. Не меньше двух тысяч.

Сольвейг присвистнула.

— М-да, Наклз. Все мои академические знания говорят о том, что вы уже мертвы. Но для трупа — уточняю, только для трупа — вы неплохо выглядите. Более двух тысяч. Специализируетесь на защите текущих вероятностей или построении новых? Впрочем, глупый вопрос. Защитники гражданство дольше зарабатывают и, как правило, до него не доживают. Итого, разрушитель. Класс?

— Второй.

— А на самом деле?

— А на самом деле не проходил вашей аттестации.

— Имперскую проходили, — оскалилась Сольвейг. Наклзу только и осталось, что губы поджать:

— По документам — второй.

— Мне вам справку к больному месту, если что, приложить? «По документам»…

— Да не знаю я! Не до того было. Купил второй, это было удобно.

— Хорошо выкрутились. Только не выкручиваться надо, а правду говорить, мне-то набрехать дело нехитрое, а вот есть у нас одна знакомая старушка с косой, от которой хрен отбрешешься… Дозу рассчитывать буду я. Нет, Наклз, это не являлось вопросом. Я не очень люблю, когда люди умирают у меня на руках. При моей профессии это неизбежно, но я не вижу смысла лишний раз рисковать своим душевным равновесием.

— Тогда можете считать меня разрушителем второго класса.

— Почему не первого?

— А вы что, правда знаете, как откачать разрушителя первого класса? — в свою очередь не без яда поинтересовался Наклз. — Про такое, извините, только в бульварных романах пишут. Там у вероятностников еще часто бывает шикарный внешний вид и страстное влечение к земным радостям. То есть все те вещи, которых в жизни у нас обычно не наблюдается.

Глаза Сольвейг сверкнули:

— Моя мать, чтобы вы знали, «откачивала» Квестиала Мертея после Саллежского землетрясения, — довольно резко заявила она.

— Насколько мне известно, Мертея не откачали, — парировал Наклз.

Квестиал Мертей считался лучшим из магов, когда-либо работавших на Каллад. По иронии судьбы он был полукровкой рэдско-виарского происхождения, который в свое время чудом выжил при очередной этнической «чистке». Большую часть своей недолгой жизни будущий великий маг подметал улицы и мыл паровозы. Квестиал являлся идейным противником насилия и вообще любого вмешательства в естественный ход вещей. На тридцатом году жизни его мировоззрение, которое Дэмонра и прочие нордэны сочли бы трусливым и безответственным, получило серьезный удар: горцы перешли Враний хребет, или Кемен Сулл, и ворвались на равнину Виарэ. Масштаб резни «неверных» впечатлил даже ко всему привычных калладцев, которых после битвы на Моэрэн, по идее, удивить не могло уже ничто. Горская армия, вооруженная на деньги Аэрдис, прошлась по цветущей Виарэ как нож сквозь масло, убедительно доказав, что «средневековые зверства» — это счастливый вчерашний день по сравнению с тем, до чего может додуматься житель «просвещенного» столетия. Развешанные на фонарях десятью годами позже рэдские инсургенты на фоне заживо закопанных в землю или сожженных прямо в церквях виарцев всех возрастов выглядели почти иллюстрацией кесарского милосердия к врагам. Калладские добровольцы погрузились в эшелоны и — за компанию с будущими и нынешними рэдскими инсургентами, что характерно — поехали воевать за чужую свободу. И воевали хорошо, несколько раз умыв горцев кровью настолько качественно, что те спешно признали тогдашнего императора Аэрдис воплощением Провидца на земле, лишь бы помог пушками и винтовками. К сожалению, долго бить горцев калладцам, рэдцам и виарцам не дали, потому что сильная кесария, продвинувшаяся на запад, не была нужна ни Аэрдис, ни Эйнальду с Эфэлом. А в Эфэле уже тогда лежали деньги некоторых калладских сановников. Тут-то и всплыли экономическая и политическая составляющие проблемы, так что благородный порыв оказался задушен практически на корню. Кесарь из столицы пригрозил пальцем особенно ретивым генералам и приказал выметаться из Виарэ, предварительно объявив восточный ее кусок зоной исконно калладских интересов. Восточный кусок, впрочем, не возмущался. Вымелись не все, но большинство, с наградами и лаврами героев. Меньшинство, тут же квалифицированное кесарем как наемники виарской короны, осталось, потому что уже второй год поливало своей и чужой кровью выжженную войной землицу, а добро и справедливость все как-то не всходили. Но большая часть бывших волонтеров все же убралась по домам, а оставшиеся скорее партизанили, чем воевали, на пару с непримирившимися виарцами, которым не повезло родиться в северо-западной части страны. Горцы их колошматили из имперских винтовок и, наверное, тем бы дело и закончилось, но отряд, к которому мобилизованный Мертей прибился в качестве сопровождающего, драпал мимо деревушки, где маг имел несчастье появиться на свет тридцать один год назад. После увиденного там он, вероятно, понял, что для ненависти к врагам патриотизм совершенно не обязателен.