Дом последней надежды - Демина Карина

— Ты куда…

— Это безопасно. Поверьте… — Я провела над пламенем ладонью, делясь с ним светом, захваченным в храме. — И так надо…

Огонек вытянулся и побелел, а свеча слегка искривилась, будто не способная справиться со внутренним жаром. Я же вышла на террасу и поставила свечу на край ее.

— Иди домой, — сказала я кошке, которая тут же выглянула, проверяя, кто это покинул безопасные стены дома. — Все будет хорошо… и ты тоже иди домой.

Девочка держалась рядом с кошкой. И даже я слышала, как бешено колотится маленькое ее сердечко.

— Ляг. Отдохни…

— Но, госпожа…

— Не спорь, — я позволила себе говорить строго. — Я сама присмотрю за фонарями… тем более я не одна.

Страх позволил ей смириться.

И отступить.

Она не пойдет в свой закуток, но проберется в мою комнату и кошку прихватит, которой до этой ночи в дом хода не было. И вдвоем, устроившись на циновке, они уснут…

Пускай.

— Вы — их последний шанс. Думаете, эти девочки мечтают о том, чтобы остаток жизни провести здесь? Ткать, вышивать… изредка ходить на рынок? Перебирать сплетни. И отчаянно завидовать тем, кому, по их мнению, повезло больше?

Я высыпала под свечу крошки.

Молока бы… на кухне есть молоко, но я не знаю, где оно стоит. Хреноватая из меня хозяйка, если разобраться.

— Они оказались не нужны своим родным. А я… я случайный человек в их жизни. Такая же неудачница… и все, что нам остается, — тихо стареть и наполняться ядом.

— Почему ядом?

Он оказался за моей спиной. И это было приятно. Нет, тени не тронут меня, они кружатся над свечой, почти растворяясь в белом ее свете, и садятся на влажное дерево, и отступают, надеюсь, чтобы рассыпаться сонмом искр, оборвав бессмысленное свое существование.

Это не смерть.

Это уже возвращение к жизни.

— Несбывшиеся надежды всегда отравляют… поэтому… Араши молода, она еще думает, что сможет переделать мир под себя. Пускай. У нее есть время. Кэед… уже почти сдалась. Мацухито довольно боязлива, а еще слишком увязла в том, что принято называть приличиями. Юкико… обманутый ребенок, который не понял еще, где оказался и почему. Шину… сколь поняла, ее супруг и прежде имел дело с вашим народом, поэтому она избавлена от многих предрассудков. И куда более практична, чем остальные.

— А ты?

— Я?

— Ты. Или тебе дом не нужен?

— У меня он как раз-то имеется. — Я дернула плечом, на которое опустилась бабочка.

Обыкновенная.

Совка? Бражник? Ночная и невзрачная, с серо-белыми крылами, которые сроднились по цвету с серым моим платьем. Откуда взялась? Осень перевалила за середину, и бабочкам пора уходить в спячку.

— Ты понимаешь, о чем я…

Понимаю.

К сожалению. И… нет, я не готова… мы обе не готовы.

Я еще помню, каково на вкус предательство. Иоко… с ней все куда сложнее. Она трясется осиновым листом и готова исчезнуть, лишь бы не позволить мужчине вновь коснуться… а ведь прикасаться можно по-разному, но Иоко меня не слышит.

Вздох.

И бабочка перебирается на пальцы. Она тяжела и медлительна, а я разглядываю белесое ее тело и пышные усы, на которых будто бы драгоценные капельки поблескивают.

— Боюсь… я не самый удачный вариант.

— Это ты так думаешь.

— Вы… вряд ли слышали, но…

— О том, что ты убила своего супруга?

— Что?

А вот это определенно новость. Иоко даже настолько возмутилась, что позволила себе, точнее мне, обернуться и взглянуть на мужчину. Верит?

— Извини. Думал, ты знаешь…

Матушка?

Больше некому… интересно, если обвинение и вправду выдвинут… помнится, убийц так и не нашли… времена здесь темные, о презумпции невиновности никто слыхом не слыхивал… и появись более-менее веское подозрение, меня упекут… а там… пытки и прочее…

Или вновь суд?

Если так, то судья увидит правду…

Или…

Все снова упирается в мое незнание местных реалий. Уголовные преступления — вещь серьезная, куда серьезней экономических, но… и выгоды от них Наместнику меньше, а потому…

— Нет. Но… не удивлена. Я его не убивала. Но не буду лгать, что эта смерть сильно меня опечалила. Он был не самым добрым человеком…

Я замолкаю.

Смысл оправдываться? Верит или нет… судя по тому, что вообще заговорил, скорее верит… то есть мне, а не слухам. С мужеубийцей и содержательницей незаконного борделя — а разрешения на подобную деятельность у меня точно нет — любезничать не будут.

— Не важно, главное, я… скажем так, не стремлюсь повторить тот опыт…

Бабочка-таки поднялась с моих пальцев.

Жаль.

Не люблю зиму. Холодно. Да и в своей прошлой я умерла, а эта… до этой бы дотянуть…

Мы досидели до рассвета, как и водится.

Он рассказывал мне о море и огромных нарвалах, чьи костяные рога при правильной обработке обретают удивительный нежно-розовый оттенок и оттого ценятся. Впрочем, не только рога.

Плотная кожа.

Жир.

И мясо, которое кому-то может показаться жестковатым, но если замочить его в морской воде и травах…

Я про русалочью ночь, когда самые смелые из рыбаков рискуют выйти в море. Они смазывают лодки рыбьей кровью, а в сети вплетают стеклянные бусины, стремясь завлечь нингё.

Те сильны.

Коварны.

И держат во рту зерна бури. Стоит хоть одному выпасть, как море взъярится.

Нингё любят кровь и человечье мясо, но и собственное их сладко, а по слухам, еще и долголетие дарует. Мясо нингё стоит дорого, а уж узкий их язык, в котором прячется тайное слово, и вовсе может испробовать лишь Император.

Закон строг.

И пробует, иначе откуда слухи, что Император способен понять все языки, которые лишь существуют в мире, будь то человеческие или звериные…

Я слушала о драконьих кораблях.

О землях дальних, впрочем, заселенных воинственными существами, способными изрыгать пламя. О морских змеях, чьи узкие тела покрыты толстой чешуей, и нет оружия, способного пробить его, о водяных ямах, где обретаются стражи, многоглазы и темнолики. О путях, проложенных на водяной глади златокрылой птицей…

Она привела тьерингов в этот мир.

Она их хранила.

Сколько могла… наверное, ночь способствовала этой беседе, мы оба сказали, пожалуй, больше, чем сами того желали. И, заглянув друг другу в глаза, кивнули: сказанное здесь не пойдет дальше.

Посветлевшее небо подарило свободу.

И холодный чай.

Пробуждение, фонари, которые я задувала один за другим. А тьеринг снимал, складывая на террасе. Позже девочки их разберут. Бумажные оболочки отправятся в очаг, а остатки свечей переплавятся на водяной бане. И горячий воск, смешанный с жиром, наполнит маленькие горшочки.

Все экономия.

Думать о ней было странно. И не покидало ощущение неловкости, будто… будто я сделала что-то не то. Или наоборот, не сделала того, что было нужно?

Сложно.

Главное, я сама открыла ворота.

— Вашим людям будут здесь рады.

— А мне? — поинтересовался тьеринг, глядя в глаза.

— И вам…

В конце концов, разговор с интересным человеком ничего не значит. Вернувшись в комнату, я переступила через девочку и приложила палец к губам, когда кошка раскрыла желтые свои глаза.

Детям сон нужен.

И взрослым тоже. К счастью, нынешний был напрочь лишен снов.

ГЛАВА 17

На ярмарку мы собирались три дня.

— Я не пойду. — Кэед уселась, сложив на коленях руки, всем видом своим выражая решимость. — Я никогда не любила ярмарки…

— Можно подумать, ты хоть на одной была. — Араши не изменила мужскому платью, правда, на сей раз ее широкие складчатые штаны были темно-красного цвета, а легкий халат, наброшенный поверх рубахи, украшала вышивка.

— Это не имеет значения.

Бумажный веер в руках Кэед трепетал.

— Трусиха.

— Кто?

— Ты.

Шину вздыхает.

Ей беспокойно, да и мне тоже. Мацухито, устроившись в углу, перебирает нефритовые бусины. Губы ее шевелятся, но и только. В остальном лицо похоже на маску — толстый слой жира и пудра, нанесенная поверх, склеились. И маска наверняка неудобна, но привычна тем, что защитит от посторонних взглядов.