Ученик ученика - Корн Владимир Алексеевич

– Ты, парень, вот что. Когда все начнется, держись рядом со мной. У нас своя задача. И расслабься пока, раньше рассвета они не полезут. – Голос у Куртиса был таким, словно ему точно все было известно и наши неведомые враги сами ему сообщили время своего нападения. Да еще и попросили совета при этом, когда им лучше всего начать.

Дождь то почти стихал, то снова начинал лить сплошным потоком. Уже под утро, когда вокруг начало сереть, Куртис обратился ко мне:

– Ты бы, девушку, Милану свою, увел отсюда. Так, на всякий случай. Красивая она и дети у нее такими же будут.

Да я и сам собирался уже идти к ней, все, нервов больше не хватит. Сколько можно тянуть. Милана успела задремать, и мне пришлось ее будить. Подхватив на плечо седло и взяв девушку за руку, я пошел к заранее облюбованному мною месту.

– Вот здесь и будешь ждать, пока все не закончится, – сказал я ей. – А седло для того, чтобы не на земле сидеть, мокрая она, насквозь влагой пропиталась. Тут, в этих кустах, тебя никто не увидит, разве что специально искать будет, но это вряд ли. Чтобы не скучала, вот тебе орешки в сахаре, вкусные такие, твои любимые, и две конфетки. Последние они у меня, закончились. И вот еще мой плащ, накройся, мне-то он скоро только мешать будет, так что все равно скидывать.

– Артуа, тебя не убьют? – В глазах Миланы было столько тревоги.

– Конечно нет, да и с чего бы? Мы их просто попугаем – и все. А когда люди кричат друг на друга, никто никого не убивает.

– А Коста говорила…

– Коста сама ничего не знает, – перебил я ее. – Я с Куртисом разговаривал, вот он-то точно в курсе. Но все равно, Милана, ты обязательно дождись, пока я сам за тобой не приду. А если меня долго не будет, ты дня жди, когда совсем уже рассветет. Хорошо?

Милана часто закивала и попыталась снова что-то спросить. Да знаю я, девочка, что у меня концы с концами не сходятся, только лучше не выпытывай больше ничего. Я отошел уже на несколько шагов, затем вернулся и поцеловал Милану, сидевшую с зажатыми в обеих руках сладостями. Сейчас можно себе позволить то, что хочется больше всего на свете.

Возвращаясь к месту ночевки, я костерил себя последними словами, проклиная на чем свет стоит. Мы могли бы уже несколько раз присоединиться к другому обозу, идущему быстрее, такая возможность была, и не раз. И денег бы много не потерял, Пронтий – мужик порядочный.

Так признайся же себе наконец, что ты просто оттягивал момент, когда с Миланой придется расстаться. Но ведь все равно это произойдет через несколько дней. Так при чем здесь она, зачем ей все это нужно, все эти неприятности, в которые ты имеешь обыкновение влипать по поводу и без?

– Спрятал? – спросил у меня Куртис, и я лишь молча кивнул в ответ.

– Скоро они пойдут, парень.

Ну парень так парень, для тебя – да, ты ведь старше меня раза в два.

– Когда они нападут на обоз, – продолжил он, – мы зайдем сбоку и ударим им во фланг.

Мы – это кто? Видимо, мой вопрос так явственно читался на моем лице, что Куртис не стал дожидаться, пока я его озвучу:

– Мы – это я и ты.

Ага, отличный план. Да чего уж там, просто превосходный.

Хорошенькая из нас команда получается. Один – старый дед, который решил спеть свою лебединую песню. Я, конечно, догадываюсь, что «дикие» – это очень серьезно. И даже нисколько не сомневаюсь в том, что в прошлом он воин с большой буквы. Об этом можно судить хотя бы по тому факту, что такую саблю нельзя поменять на рожь или капусту. Но если это и получится, то никто не сможет носить саблю так открыто, как носит ее он. Подобное право нужно заслужить. Второй – это я. Несомненно, тоже великий воин. В будущем. Вероятно. И вероятность эта составляет процента полтора-два. Мы нападем на них и искрошим в ту самую капусту, легко и непринужденно, как и подобает двум славным бойцам: пенсионеру и ученику ученика мастера. Как же иначе меня можно назвать? Совершенно очевидно, что я даже в ученики еще не гожусь.

– Не бойся, парень, сегодня не твой день. Знаешь, когда я служил в «диких», меня прозвали Годимом. Тебе знакомо это слово?

Я кивнул: знакомо. Милана рассказывала мне, что есть легенда о таких людях. И обозначает это слово что-то вроде прорицателя или ведуна. Но это совсем не говорит о том, что они действительно существуют. Да и прозвище можно дать какое угодно. Например, в большинстве случаев верзилу под два метра ростом будут называть Малышом.

Ну хоть как-то успокоил, и на том спасибо. Да и чего, собственно, волноваться. Их всего-то десятка два ожидается. Для таких матерых бойцов, как мы с дедом, – плевое дело, как раз аппетит перед завтраком нагулять. А в том, что в этом мире никакого антисептика, кроме уксуса, не существует, ничего страшного нет. И антибиотиков тоже нет. Получу какую-нибудь рану, подумаешь, заражение крови. С моим-то иммунитетом смешно даже думать об этом.

– Так ты пойдешь со мной? – Голос у старика был абсолютно безразличным.

Да уж, одно во мне хорошо – я не родился женщиной. Иначе со своей неспособностью сказать при необходимости «нет» я пользовался бы огромной популярностью среди мужской части населения.

Мы шли недолго, шагов сто, не больше. И остановились возле какого-то деревца с резными листьями. Кажется, мы оказались чуть в стороне от сбившихся в кучу телег. Куртис снова обратился ко мне:

– Когда мы пойдем на них, держись за мной сзади и справа. – Ну что ж, такая просьба вполне понятна, ведь Куртис – левша. – И еще, не приближайся слишком близко. Глаза у меня уже не те. Эх, молодость, молодость. – Здесь по закону жанра ему было положено вздохнуть, но вместо этого я услышал совсем другое: – Сейчас я расскажу тебе одну вещь и даже попробую научить тебя этому. Освоить это несложно, у любого, кто постарается, получается. Слушай внимательно.

И я весь обратился в слух. И было это не расхожим выражением. Вряд ли Куртис станет меня учить тому, как подманивать свистом певчих птиц.

Глава 19

Годим

Когда до нас донеслись крики и звон металла, мы все еще стояли возле дерева с необычными листьями. Грохнул выстрел. Это Пронтий из своей фузеи. Смотри-ка, смог же воспользоваться. Я свой пистолет даже брать не стал, в такую погоду очень мало надежды на то, что он не подведет. Кинжал вернее будет.

Бой разгорелся серьезный.

Куртис кивнул подбородком: давай. И я попробовал снова. Дед даже не стал спрашивать, получилось ли, такого не скроешь, и только коротко бросил:

– Пошли.

И мы пошли. Господи, как мы пошли!

Чуть впереди и слева – Куртис, его движения были похожи на какой-то танец. Да я и сам едва чувствовал под собой землю – настолько легким казалось мое тело. А внутри бушевал огонь. Или хмель. А может, и не хмель даже. Как же точнее это состояние назвать? Когда чувствуешь в себе такую силу, что способен руками порвать врага на части, когда весь мир вокруг тебя замедляется, а сам ты боишься только одного: того, что это ощущение внезапно исчезнет.

Куртис несколькими движениями клинка разбросал в стороны вставших у нас на пути людей, но не стал останавливаться. Я был рядом с ним, и мои удары тоже не пропадали даром. И мне отчего-то было абсолютно безразлично, что следующий мой противник опередит меня на доли секунды и я упаду на землю, а Куртис пойдет дальше. Да и как такое сможет произойти, когда за то время, что он потратит на замах, я смогу обежать вокруг него, успеть парировать его удар и даже нанести свой.

Из-за телег бросились наши (а как их еще называть) и яростно атаковали врагов. И нападавшие дрогнули. А что еще им оставалось делать, когда сквозь их строй играючи прошел этот непонятный высокий худой старик с разящей молнией в руке. Наши противники побежали, за ними гнались люди, еще несколько минут назад принявшие свою смерть как данность. И сразу мое наваждение пропало, пропало в один миг. Вместо этого пришла боль в левой руке, сильный озноб и не менее сильный страх.

Ведь я несколько раз был буквально на волосок от смерти: и когда нанес встречный удар, вместо того чтобы защититься, понадеявшись только на свою скорость, и когда отпрянул от еще одного удара недостаточно далеко и смазанный блеск металла разошелся с моим горлом буквально в каких-то миллиметрах. Было еще несколько моментов, и любой из них мог стоить мне жизни. И еще меня совсем не радовало, что от моего клинка как минимум трое остались лежать на мокрой истоптанной траве.