Сыскарь чародейского приказа - Коростышевская Татьяна Георгиевна

Он прижал ладонь к виску, поморщился.

— Заканчивается наше свидание, Ванечка, вышло время.

На Зорина смотреть было страшно. Потому что когда большой взрослый мужчина собирается заплакать — это страшно.

— Еву-Ангелину свою берегите, она барышня толковая. Единственная, кому удалось меня вызвать… Эльдару куролесить не позволяйте, Семке скажи… Пустое… Простите меня, если сможете…

Уваров обхватил руками голову и завизжал:

— Креста-молодца! В лепеху! Сыскарики-чародеики! Иииии!

Почти всю обратную дорогу мы с Зориным молчали. Я плакала, сморкаясь в носовой платок. Мне было очень жалко мокошь-градского давителя.

Заговорила я, когда лошадь зацокала копытами по городской брусчатке:

— Узнать, были ли погибшие нищие хоть сколько-то магами, мы сейчас уже не сможем.

Иван вынырнул из грустных дум с готовностью, стал меня внимательно слушать.

— Но про остальных девушек вполне реально разузнать. Мамаев-то в курсе об их магических способностях?

— Да и я тебе про то рассказать могу. — Зорин подобрал поводья. — По крайней мере, про Анну Штольц. Она точно была нисколечко не чародейкой. Мы как-то с ней беседовали о мастерстве актерском, так она нарочно отметила, что людям обычным сложно в театре карьеру выстроить, а ей удалось, примой стала.

Я взглянула на часы. Было два часа пополудни, самое что ни есть обеденное время.

— А не заехать ли нам, Иван Иванович, в кафешантан, на место второго убийства? Ты же сможешь увидеть, если покойная колдовать была мастерица?

— Тебе начальство запретило туда идти, — напомнил Зорин.

— Оно в одиночку запретило! Наверное… скорее всего… А я с тобой собираюсь. Ну кто супротив безопасного досмотра в сопровождении великого чардея возражать будет? Точно не шеф!

И, чтоб развеять всяческие сомнения в законности предприятия, я пошла с козырей:

— Там неподалеку пекаренка есть, а при ней булочная, а в ней выпечка разнообразная и чай на травах медовый.

Кстати, поесть и я бы сейчас не отказалась. Бритские научные светила наверняка поддержали бы меня в стремлении питаться регулярно, подтвердив желание мое стройностью научных доводов.

Заход с козырей возымел действие, Иван Иванович потянул поводья, направляя нашу коляску в переулок.

Это был молниеносный досмотр, я бы даже сказала, блиц-обыск. Жозефина, поднятая нами с постели от сладкого послеобеденного сна, провела нас захламленными коридорчиками за сцену, в будуар покойной товарки, носивший следы основательного обыска.

— Здесь не прибирались еще, — позевывая, сообщила она, не забывая, впрочем, кидать призывные взгляды в сторону Ивана Ивановича.

Тот, проигнорировав страстные взоры, походил по комнатенке, на нормальный будуар нисколько не похожей, наклонился у диванчика. Я вспомнила, что именно под этим диваном труп или, скорее, то, что от него осталось, нашли. Меня замутило, даже в глазах потемнело. Не должны люди умирать. То есть вот так вот не должны. Она же молоденькой была совсем, эта Венера из Парижа, наверняка мечтала о чем-то, кого-то любила, кого-то ненавидела, репетировала каждый день как проклятая, чтоб на сцене в грязь лицом не ударить. А потом в один ужасный момент ее не стало. И мечты ее, и планы оказались никому не интересными…

Я достала из кармана смятый и влажный носовой платок.

Зорин тем временем переместился к трюмо, перебирая склянки резного стекла и коробочки с гримом.

— Это что? — спросил он Жозефину.

Та картинно закатила глаза и вздохнула:

— Ну а я-то почем знаю? По всему видно, зелья она какие-то хлебала. У нас, актрис, это повсеместно.

— И варила сама? — Иван пошурудел в выдвижном ящике и достал оттуда медную спиртовку с закопченной алхимической колбой.

— Я-то почем знаю?

Глаза Жозефины закатились уже на такую недосягаемую высоту, что я опасалась, как бы не выпали от натуги.

— Сама, — решил Ванечка, осторожно понюхав колбу. — Ну что, Гелюшка, могу сказать с большой долей вероятности, что была наша покойница неплохим зельеваром. А это наличие магических способностей подразумевает.

Я сначала высморкалась, прежде чем ответить, и стерла со щек слезы рукавом, который пока был почти сухим.

— Значит, теперь понятно, почему он…

Я запнулась, посмотрев на Жозефину. Нечего мне перед посторонними людьми служебные разговоры разговаривать.

Поэтому, кивнув Ивану Ивановичу и пошевелив солидно бровями, я повернулась к выходу.

Жозефина проводила нас на улицу. Ей все не хотелось с нами расставаться, она косилась на Зорина, болтала всякие общие глупости, зазывала на представление.

— Спасибо, — поблагодарила я девушку. — Ты нам очень помогла сегодня.

Та хихикнула:

— А ты, Евангелина Романовна, действительно сыскарем стала!

Я не возражала, слегка покраснев от удовольствия.

Когда Жозефина наконец ушла, семьдесят пять раз обернувшись напоследок, Зорин взял меня под руку:

— Веди в булочную.

— Подожди. Меня мутит до сих пор. Да как ты вообще о еде думать можешь, когда мы только что на месте убийства побывали?

— Ну тогда просто пройдемся, — решил Зорин. — Воздухом подышим.

И он повел меня к скамеечке, стоящей в тени деревьев.

Воздух был свеж, конечно, относительно — относительно каких-нибудь отхожих мест при работных казармах. Жара никуда не делась, солнце все так же жарило, и я прямо чувствовала, как покрываюсь оранжевыми веснушками.

— Что тебе понятно стало? — спросил Зорин, устраиваясь на скамеечке по правую руку от меня.

— Смотри, — я развернулась к собеседнику вполоборота. — У нас два трупа в абсолютно разном состоянии. Покойная «Жихарева» не была опустошена в отличие от Бричкиной. И теперь нам стало понятно почему.

Ивану понятно не было, он приподнял брови, побуждая меня продолжить.

— Ну нам же Уваров говорил, что это похоже на кормление. Вот все и сложилось. Анна Штольц магом не была, поэтому ее и не… сожрали.

Зорин хмыкнул с уважением, и я бы получила удовольствие от признания коллеги, если бы в этот момент меня не тошнило бы под лавку.

Рвало желчью, спазмы сдавливали желудок ритмично, будто под музыку. Когда я подумала, что вот она, смерть моя, уже близко, мне на шею полилось что-то холодное. Оказывается, пока я страдала, Ванечка успел куда-то сбегать за водой и теперь поливал меня, не заботясь о сохранности мундира.

— Достаточно. — Я села, откинувшись на изогнутую спинку. — Пить дай.

Зубы клацнули о край железной кружки.

— Еще!

— От этого «еще» тебя опять выворачивать начнет. — Чародей положил мне на живот большую ладонь. — Не пищи! Я лечить буду.

Магии я не видела, но пахло скошенной травой и молоком. Я закрыла глаза, ощущая спокойствие, разливающееся от живота по всему телу.

Мы просидели в тенечке еще с полчаса, ни о чем не разговаривая, и все это время Зорин не забирал от меня ладони. Наконец он выпрямился, тряхнул головой и поднялся со скамейки:

— Теперь тебе, Гелюшка, поесть чего-нибудь надо. Да и мне силы восстановить не помешает.

Силы мы восстанавливали основательно, еще и с собой восстановителей прихватили, завернув в вощеную бумагу. Поэтому продолжили чаепитие и булкопоедание в приказе, расстелив на моем столе скатерку из Лялиных запасов. Шеф выслушал наш с Зориным отчет без особого интереса и сразу велел позвать младших служащих, наводить в кабинете порядок. В тазу уже не постукивало, а хлюпало талой водой, как и в коробе у двери, видимо, ледяное лечение подошло к концу. Пока младшие чины возились с перестановками и уборкой, Семен Аристархович решил переждать суету в приемной. Ольга Петровна уступила ему свой стол, сама отправившись руководить работниками. Шеф пролистывал какие-то бумаги, сидя практически напротив, а у меня кусок в горло не лез.

— Аппетит у вас хороший, как я погляжу, — подлил масла в огонь Крестовский.

Я с усилием проглотила ставшую невкусной выпечку, но ответить едкой остротой не успела.

— Пойду я, пожалуй, — Зорин поднялся из-за стола с расслабленной сытой улыбкой. — Мне какое-нибудь поручение найдется?