Зеркало за стеклом (СИ) - Кайто Юлия

— Ага. — Вздохнул Кин. — Я до его кошеля ещё даже дотронуться не успел, только руку протянул. А он мне, не оборачиваясь, ррраз! Не иначе как глаза на затылке отрастил, паскуда. Или просто сдал кто. — Мальчишка досадливо умолк и пихнул кончик языка в образовавшуюся между зубами дырку.

— Так ты ограбить его хотел?

— Хотел. Но не ограбил, так что это не считается! Зато я вот тебе тут…

По коридору снова застучали пятки, и я с придушенным шёпотом «быстро вниз!» выпихнула голову Кина с подоконника, едва успев сделать вид, что просто оправляю занавеску на окне.

Алишка влетела в комнату шальным зайцем, плюхнула на кровать какую-то топорщащуюся мешанину из кричаще яркого разноцветья и принялась переминаться с ноги на ногу.

— Это что? — я наугад потянула за красную полосу. Та оказалась пришита к зелёной, зелёная — к синей, которая крепилась к жёлтой. В общем и целом, ком разноцветных полосок был довольно внушительного размера и походил на клубок для котёнка-великана.

— Праздничные ленты, только все сшитые зачем-то. — Растерянно теребила в руках какой-то клочок бумаги Алишка. — Может, это для лошадок?

— Каких лошадок?

— Ну, молодые же в храм на телеге поедут. Там уже в конюшне трём лошадкам корма задали.

Я взяла разноцветный ком, ухватилась за первые попавшиеся концы, и встряхнула.

— Маловато на троих-то… — С моих поднятых рук до пола обвисли многоцветные полосы, сшитые по окружности сверху и свободно болтающиеся внизу. Кроме того, на паре полос посередине болтались две криво пришитые тесёмки. — Может, у Гудора спросить, для чего это… не знаю что. Или вон на бумажке нарисовано, нет?

— Ой, точно! — Алишка расправила скомканный листок и протянула мне. — Это из мешка. Тут закорючки какие-то, я не умею, а ты учёная.

Я перекинула ленточное безобразие через согнутую руку и взяла записку. Почерк оказался вычурный настолько, что я не сразу разобрала. Точно — сплошные закорючки даже для грамотной.

Я зашипела. Лучше бы это было для лошадок.

Плод нездорового творческого подхода к пошиву праздничной одежды я сунула Алишке, непререкаемым тоном велев делать с ним всё, что угодно. Сельской травнице не пристало появляться в таком виде на людях. И чужие засмеют, и свои уважать перестанут.

— А другой мешок? — Вспомнила девочка, уже стоя одной ногой в коридоре. По радостному блеску и моментальной хватке на отданном наряде я поняла, что планов на этот ленточный ворох у неё больше, чем у меня на предстоящую осень по хозяйству. Я выглянула и смерила мешок взглядом. — Там внутри что-то белое, и палки какие-то с махрой натыканы. Может, по соседству похороны у кого? Нам же савана с лучинами не надо вроде…

В ответ на её вопрос уличная дверь распахнулась, впуская в дом сперва разноголосый гомон, а следом его источник — толпу распаренных, красных тяжело дышащих женщин. Процессию возглавляла Турасья собственной персоной, поэтому и возможность первой споткнуться о мешок на входе тоже выпала ей.

— Ой! Мамонька, тётушки, глядите! Вот и моё свадебное платье приспело!

Под любопытное аханье и недоумённое перешёптывание (кое-кто тоже успел заметить странный цвет платья и прилагающиеся к нему «символы стройности») невеста легко вскинула объёмистый мешок на широкое плечо, и толпа шумно двинулась наверх — наряжать девицу в комнате за закрытыми дверями. Жениху до самого выезда в храм платья видеть не полагалось. Я от всего сердца ему посочувствовала. Первое впечатление будет незабываемым.

Алишка увязалась вместе со всеми и меня тоже попыталась утащить за подол. Мы его даже немножко поперетягивали, пока девочка заводила старую песню о помощи лучшей подруге, а я убеждала, что там и без меня не продохнуть будет. И вообще, мне тоже надо успеть привести себя в порядок, ведь в моём распоряжении нет десятка решительно настроенных родственниц, которые и причёску поправят, и щёки нарумянят, и складочки, где не нужно — разгладят, а где нет — заломят.

В общем, кое-как я всё-таки добилась уединения и закрыла дверь, для верности накинув на ручку полотенце, чтобы закрывало собой замочную скважину. Закончив с маскировкой, подскочила к окну и отдёрнула занавеску. Снаружи было солнечно, тихо и безлюдно. Над безмолвствующим малиновым кустом неторопливо кружил басовито гудящий шмель. Я высунулась в окно и громким шёпотом позвала.

— Кин!

Хрупнула ветка, мальчишеская голова высунулась у самого подоконника, чуть не треснув меня макушкой по подбородку.

— Ну и тряпки ты тут трясёшь, сестра! Видел я, как здешний лоб пёр два мешка из лавки этого дурноголового Вургока. Это ж его мотня была?

Я обречённо кивнула и даже пояснила, для кого «мотня» предназначалась. Воришка посмотрел на меня недоверчиво, удостоверился, что не вру и заржал так, что из-за угла дома, отдуваясь, вывернул Густя в рубахе с большими кругами пота подмышками и лавкой наперевес. Мальчишка юркнул обратно в куст и затаился там. Мне сверху была хорошо видна взъерошенная макушка, а вот от сторожа маленького нахала скрывала густая лиственная зелень.

— Ктой-то тут так бесовски хохочет? — подозрительно сдвинул брови детинушка. Я широко развела руками, демонстрируя свою полную непричастность. Взгляд, украдкой брошенный вниз, наткнулся на беззвучно трясущегося от хохота мальчишку. Лишь бы всхлипывать от избытка чувств не начал, или не хрюкнул ненароком.

— По-моему, это из-за забора, — неуверенно предположила я, кивая на высокую ограду напротив.

— Так это ж… — Густя недоверчиво оглядел забор, уперев лавку одним концом в землю, чтобы свободной рукой почесать в затылке. — Кому там хохотать-то? Приличные ж люди живут. Почтенные старики.

Я молча пожала плечами и облокотилась на подоконник. Врать что-то несусветное о незнакомых соседях преклонного возраста, которых парень наверняка видит каждый день, было бы, по меньшей мере, странно. Кин, наконец, отсмеялся и замер в кусте, так ничем и не выдав своего присутствия.

Повисла неловкая пауза. Вечернее солнце светило по-летнему щедро, припекая не меньше, чем в полдень. Густя растерянно мялся, перебирая руками по краю лавки. Я с рассеянным видом прихлопывала жаждущих девичьей крови комаров. Воришка мужественно безмолвствовал. Не знаю, сколько бы мы так ещё играли в молчанку, если бы Кин вдруг не издал самый трудный для убедительного лже-объяснения звук — громкий смачный чих.

Густя вскинулся с готовностью сторожевого кобеля, которому за усердный лай хозяин обязательно отжалеет мозговую косточку, и вперил взгляд в подоконник, над которым, моментально представив себе последующую сцену и невольно дёрнувшись ладонью к губам, застыла я. Если парень сейчас полезет в малиновые заросли, Кину несдобровать. И мне вместе с ним. Все здравые мысли как ветром сдуло. Но ведь надо что-то придумать, что-то сказать!.. Быстро, быстро, думай, травница!

— Спасибо. — Неосознанно вырвалось у меня сначала, и только секундой позже я поняла, что мне пожелали быть здоровой. — Большое спасибо!

— Нешто простудилась, госпожа ведьма? — обеспокоенно пробасил Густя. — Вона как колотит всю!

— Да нет, нет, что ты! — от облегчения я почувствовала не только тот самый колотун, но и возрождающуюся способность мыслить и излагать. — Это просто солнце такое яркое. Если долго на него смотреть, обязательно чихнёшь.