Кай повернул голову. Острый клюв был нацелен прямо на меня, темные глаза поблескивали в последних отсветах умирающего дня. В его взгляде было пристальное человеческое внимание и нечто большее, ведь он был лиир, а лиир превосходит человека – по крайней мере, гак считают Чэйсули. У меня не было повода оспаривать это утверждение. Я достаточно давно знал Сторра, чтобы выяснить многое о его способностях и быть благодарным ему за службу.
Я передернул плечами – но не от вечернего холода, от подавляющего чувства предопределенности, царившего в Обители Чэйсули: ведь Обитель – это место, где живет и человек, и его лиир, и лиир сидел сейчас рядом со мной. Кай, огромный темно-золотой ястреб, наделенный мудростью веков и предвиденьем будущего. Он не делился этим знанием ни с кем из людей, даже с Дунканом, служившим своим богам лучше, чем кто бы то ни было. Жестокое служение, думалось мне, требующее жертвы и смерти. Чэйсули несли на своих плечах тяжесть, которая была бы не под силу мне. Способность изменяться действительно была волшебством, но я не стал бы платить за нее такую цену.
Я отвернулся и откинул дверной полог, тусклый свет маленькой железной жаровни наполнял шатер тенями и туманными фигурами, а из полумрака на меня смотрели три пары желтых глаз – смотрели мне прямо в лицо.
Глаза зверей.
Даже долгая дружба не убивает инстинктивного страха перед таким взглядом.
– Я поднимусь к лагерю армии. Я провел достаточно времени в отлучке и давно не видел своих людей.
Финн тут же поднялся, передав свою чашу Дункану. Свет блеснул на ноже из Степей, висящем у него на поясе, и я внезапно вспомнил о том, что у меня больше нет такого же. Кэйлдонский нож с костяной рукоятью остался лежать в снежных полях под Жуаенной.
Финн подхватил свой черный как ночь плащ и набросил его на плечи. Плащ скрыл золото на его руках – из темно-коричневой его фигура стала черной, слившись с ночной тьмой, он тряхнул головой, и волосы, черные, как вороново крыло, скрыли золотую серьгу. Теперь я видел только его желтые глаза.
Финн улыбнулся:
– Ну что, идем?
С ним мне не нужно было оружие. Он был моим кинжалом, луком и мечом.
– Идем, – я оглянулся на Дункана, стаявшего рядом с сыном. – Я хорошо подумаю над тем, что ты мне сказал. Я поговорю с Роуэном и узнаю, какая боль его гложет, чтобы подле меня был человек, не считающий себя одиноким.
Он улыбнулся в ответ. В сумрачном свете он снова казался старше своих лет, но мальчик, стоящий рядом, словно возвращал ему молодость. Донал был олицетворением будущего его народа.
– Быть может, этого будет достаточно, чтобы Хомейна узнала своего Мухаара.
Я шагнул в сторону, и Финн подошел ко мне. Вместе мы добрались в темноте к нашим коням. Оба были оседланы и готовы к дороге. Чэйсули не слишком верят в безопасность – слишком близко мы подошли к Мухааре.
Я тоже больше не чувствовал прежней защищенности.
– До армии недалеко, – Финн отвел в сторону низкую ветку. – Думаю, даже Хомэйны способны оценить силу трех сотен Чэйсули.
– Оценят, когда мы разберемся с ними.
Он тихо рассмеялся, почти невидимый в ночном сумраке. Я отвязал моего коня, унаследованного от Айлини, и сел в седло.
Финн оказался в седле мгновением позже и двинулся вперед между деревьями.
Я последовал за ним, Сторр бесшумно бежал позади, прикрывая мне спину, в то время как Финн ехал впереди своего сюзерена. Свою службу они выполняли великолепно и без видимого труда.
Полная луна поднялась над лесом, озарив угольно-черные изломанные деревья
– серебряный диск в черном ночном небе. Я взглянул вверх сквозь путаницу ветвей над моей головой. Вверху горели сияющие глаза звезд, глядящие с высоты на землю. Я слышал треск мелких веток под копытами наших коней и приглушенный стук железных подков. Лес звучал оркестром звуков и запахов, на которые прежде я не обращал внимания. Кузнечики пели по обеим сторонам тропы, ночная бабочка скользнула мимо моего лица, стремясь к свету – но света не было здесь, в лесной чаще.
И вновь радость того, что я дома, в Хомейне, переполнила меня – я едва мог дышать, казалось, мое сердце разорвется, не в силах вместить ее. Ощущение это длилось недолго, но на мгновение ошеломило меня, потом я успокоился и снова отдался очарованию ночного путешествия. Финн дорожил связью с лиир и своими магическими способностями, для меня не было ничего дороже Хомейны, и моя связь с ней была не менее прочной. Даже Мухаар в изгнании может благословлять изгнание, если оно дарит ему сладость этих мгновений возвращения.
Мы перевалили через хребет невысокой горы – сперва поднимались по незаметной тропе, вьющейся среди деревьев, потом спускались по ней – почти бесшумно, как течет медленная вода по каменному желобу. Финн привел меня в тихую долину, похожую на темную чашу, краями которой служили стоявшие стеной деревья.
В ночи вспыхивали искры крохотных огоньков – не более ярких, чем огонек светлячка. Как и Чэйсули, моя хомэйнская армия старалась не привлекать к себе внимания, хотя и грелась у костров. Нужно было долго приглядываться, чтобы понять, что здесь раскинулся лагерь: только еле заметные огоньки неверным светом мерцают в сумерках, полускрытые ветвями деревьев и кустарником.
Кольцо огоньков окружало чашу долины, лежало на холмах, как королевский венец, украшенный сверкающими бриллиантами. Мы подъехали ближе, по-прежнему держась подле деревьев, и тут я получил возможность убедиться, насколько хорошо охраняется лагерь.
– Стой!
Резкий окрик разорвал ночную тишину. По шороху листьев я определил положение стражей: полукруг из пяти человек. – Отвечайте, кто ваш господин.
Приказ был отдан резким голосом и не имел ничего общего с аристократической гладкой и плавной речью – но это была речь хомэйна.
– Мухаар Кэриллон, – тихо ответил я, зная, что произношение Финна выдаст его происхождение. В темноте его могут убить, просто не разобравшись, что к чему.
– Сколько вас?
– Трое, – я улыбнулся в темноте. – Один хомэйн, один Чэйсули… и один лиир.
Я почти услышал, как у всех пятерых внезапно перехватило дыхание. Добрые, славные люди… но их напряженное молчание невольно заставило меня похолодеть.
