Благодать (СИ) - Титов Алексей

Вадим помахал Шурику, и тот невесело ухмыльнулся, разводя руками: ничего, мол, заслуживающего внимания.

Вадька поднялся по прогибающимся, скользким ступенькам крыльца очередного дома, потоптался в нерешительности у обитой изодранным дерматином двери, и едва удержался от того, чтобы весело гаркнуть что-нибудь вроде «Не ждали?!». Он взялся за ржавую скобу дверной ручки. Дверь заскрипела и открылась наполовину, упершись провисшим углом в доску пола крыльца. С силой рванув, Вадим приоткрыл ее пошире. Он понял, что жилище обитаемо, раньше, чем из смердящего полумрака донеслось хриплое и подозрительное:

— Хто тама?

— Суши заказывали? — Вадим расплылся в улыбке: дом этот отстоял от Машкиного наследства за десяток дворов, и раз уж у хозяев не доставало силенок дверь отремонтировать, они вряд ли станут изводить своими визитами.

— Чего? — обиженно просипел голос, раздавшийся уже ближе, за второй дверью, такой же перекошенной, из сеней собственно в дом. Та распахнулась совершенно бесшумно и ударилась о стену, обшитую крашеной синим деревянной рейкой. Вадим вытаращился на хозяина.

Дед был почти лыс, но остатки растительности на затылке и за ушами были собраны и заплетены в жидкую косицу, конец которой болтался на стариковской груди, рядышком с простым металлическим крестиком на темном шнурке, видном сквозь разрез ворота засаленной светлой рубахи навыпуск. Из-под рубахи выглядывали короткие штаны с разлохмаченными, истрепанными обшлагами. Ноги были босы и грязны, с длинными желтыми ногтями, похожими на иззубренные копытца. Зябко шевеля пальцами, старикан скреб копытцами половицы.

— Так хто ты есть? — спросил старик и вперился в Вадима мутными глазами из-под насупленных лохматых бровей. С удивлением парень обнаружил, что старик побрит, хоть и здорово тут и там порезался, и от него пахнет каким-то цветочным одеколоном, аромат которого, впрочем, не перебивал вонь немытого тела и давно нуждавшихся в стирке шмоток.

— Решили отдохнуть тут, с друзьями, вот, ключ ищем.

— А ко мне чего приперси? — спросил старик, подбоченясь. На вид ему, подумал Вадим, лет сто, а поглядите, какой бойкий.

— Может, подскажешь… те, где председатель ваш, ну, или еще кто, ключ у кого спросить.

— В овражке они все, там и ищи.

— Не понял.

— Попово гумно, за пасекой, — разъяснил старик и плутовато ухмыльнулся, явив желтые пеньки зубов.

— Дед, будь человеком. Там люди под дождем мокнут, им не до вашего гумна. Да и что это вообще такое?

— Чего надо-то?

— Я ж говорю: ключ, и всё. От дома. Там забор еще такой, из бревен.

— Тикали б вы, откель приехали, — сказал старик.

— Дед, ты не врубаешься? — Вадим принялся тереть лоб – голова трещала от этого с ног сшибающего ароматами мухомора. — Ключ мне нужен, а не твои долбаные советы.

— А я говорю, тикайте, — старик поглядел на Вадима задумчиво, и этот взгляд мутных глазенок пронял парня отвращением. Дед продолжил неожиданно: — Пока милицию не вызвал.

Вадим заржал.

— Что же, — все еще похохатывая, сказал он, — взаимопонимания у нас не случилось. Будем искать.

Взгляд парня упал на пол. Крысы. Трупики, издающие примешивающийся к затхлой вони непроветриваемого помещения пряно-пыльный запах, разложенные двумя аккуратными рядками вдоль правой стены сеней, прямо под маленьким оконцем, небрежно замазанным краской.

— Без них никак, — пояснил старик.

— Конечно, — согласно кивнул Вадим и стал пятиться к выходу.

За его спиной раздалось шлепание торопливых шагов, и он испытал прилив облегчения.

— Вадь, там бабка… — Шурик замолк, увидев старика. Потом посмотрел на Вадима, перевел взгляд вниз и поморщился.

— Ну так пошли. С этого, — Вадим кивнул на старика, — толку никакого.

— Слышь, Вадь, там у нее такая же погань. Ну, крысы эти, и разложены так же, под окнами.

— Нам без них никак, — повторился старик. — А ключ у нее, у Маруськи.

— А она говорит, у мужа, — сказал Шурик, закатывая глаза.

— Погодь, я с вами пойду, — старик ступил в сени.

— Сдался ты нам, — сказали парни одновременно и переглянулись. — Не заблудимся, — добавил Вадим.

— Не скажи, не скажи, — проворил старик и почесал грудь. И закашлялся. Вадим обратил внимание, что указательный и средний пальцы его руки прокопчены.

— Бросай ты тютюн свой курить.

— Армия проклятая приучила, — просипел старик, отдышавшись. — Глебом меня звать.

— Чего ж ты так об армии-то? — спросил Вадим.

— А хорошего что она мне дала?

— Дед, да ты в своем уме? Нет, не то чтобы я вспоминал с восторгом свою службу, но ты ж, небось, воевал. Как же дружба фронтовая, плечо товарища, самокрутка на двоих и все такое?

— Сосунок, — прохрипел дед и сплюнул Вадиму под ноги. — Что ты знаешь…

— Дед Глеб, — предпринял попытку разрулить ситуацию Шурик, да и интересно было, — зачем крысы-то?

— От глазу.

— От сглаза? Не, ты серьезно?

— А то. Хорошего тут мало. Нам то всё одно.

— Про хорошее в этой Богом забытой дыре и не думается.

— Ага, и верно, Богом забытая. — Старик перекрестился, нет, какой-то жест рукой сделал, пошевелив пальцами у креста на груди, будто невидимую губку сминая и отпуская.

— Шурик, пошли, с этим всё ясно. А тебе, пенек, если за нами пошкандыбаешь, собственноручно башку откручу.

Вадим спрыгнул с крыльца, Сашка плюхнулся в грязь рядом и, оскользнувшись, едва не упал. Они двинулись через дорогу, по щиколотки проваливаясь в вязкую жижу раскисшей улицы.

— Эта такая же? – Вадим покрутил пальцем у виска, и Шурик кивнул.

Они вошли в дом, мрачный снаружи, но внутри опрятный, хоть и здорово нуждающийся в ремонте. Трупы грызунов наличествовали, подо всеми тремя окнами гостиной, или как там называют в деревнях самую большую комнату, с накрытым кружевной салфеткой допотопным телеком, старыми фоками в здоровенных рамах, круглым треногим столом с жидким стадцем забившихся под столешницу венских стульев, несколькими иконками в противоположном телеку углу, повернутыми так, словно чтоб святые не чувствовали себя ущемленными и смотрели передачи вместе с хозяевами дома. Был еще горбатый диван, пузатый шифоньер на кривых ножках, полосатые, плетеные из тряпиц, дорожки, выцветшие пластиковые цветы в вазочках, настенный коврик с оленем, меж рогов которого висели часы с украшенным Олимпийским Мишей циферблатом, стопка пожелтевших газет и журналов. И старуха, сидевшая в каменной неподвижности на табурете и казавшаяся живой не более, чем мужской костюм за ее спиной, на «плечиках», висящих на треногой вешалке.

— Она, часом, не откинулась? — Вадим глянул на Шурика.

— Да кто ее знает. Будет огорчительно, если придется весь дом перерыть. Слушай, а чего мы вообще в тот, Машкин, уперлись? – пустых-то полно.

— Сам видел, в каком они состоянии. — Вадим дотронулся до старухиного плеча: — Эй, бабка. — Склонившись перед ней, помахал перед сморщенным лицом растопыренной пятерней. Старуха медленно, так медленно, что движенре казалось примерещившимся, повернула немного голову и вскинула на Вадима взгляд.

— Баб Марусь, это я вернулся! — прокричал Шурик.

— Вижу, — прошелестела она в ответ.

— Ключ нам дайте! – проорал еще громче, и голос его на последнем слове дал петуха.

— У Васечки мово он, — старуха сникла.

— А Васечка, небось, в овражке, на поповом гумне, — предположил Вадим. — Что рот раскрыл? Пошли эксгумировать. Я так понял, что гумно это – кладбище местное. Пошли, пошли. Или не приходилось, выкапывать-то? Мне, чесслово, тоже. Ничего мы от нее не добьемся, пошли. Может, взломаем как-то.

— Думаешь, это реально?

— А что остается? Пытать эту перечницу?

— Васечка, — произнесла старуха еле слышно и дрожащими пальцами провела по рукаву пиджака на «плечиках».

— Фетишистка чертова, — довольно ухмыльнулся Вадим, сообразив, что к чему. Он смахнул в сторону старушечью руку, и та шлепнулась на бабкино колено. Вадим принялся выворачивать карманы пиджака, и издал радостный вопль, когда извлек из внутреннего пару ключей на красном шнурке, связанном в две петельки. На одной болтались ключи, другую, судя по размеру, следовало одевать на запястье.