Рыцарь воспрял на глазах, когда Немайн очнулась от размышлений и взяла новенький, нескобленый лист пергамента. Разрезала на восемь небольших кусочков. Отцепила с пояса чернильницу. И тонкие руки начали выводить на каждом по очереди: "Настоящим обязуюсь вернуть подателю сего долг в размере одной пятидесятой части серебряной марки, серебряной же монетой весом как солид, либо золотой, весом в восьмую долю солида, в городе Кер‑Мирддине, не ранее июля и не позднее августа лета от основания Города тысяча четырехсотого. В случае предъявления сего векселя к погашению позднее указанного срока, вексель будет погашен за вычетом платы за хранение предназначенной к погашению суммы в размере трехсотой части серебряной марки в год. В чем и подписываюсь. Немайн Шайло верх Дэффид Вилис‑Кэдман." Восемь раз вот так, девятой же стала охранная грамота. Ни одной кляксы или помарки! А ведь учиться владеть гусиным перышком пришлось совсем недавно. Что значит – месяц делопроизводства.
– Вот, – гордо сказала сида, втянув высунутый от усердия язык, – теперь я разменяю солид на восемь милиарисиев. Одну бумагу оставляю себе. Получится, что одну серебрушку ты мне уплатил. А вот тебе и охранная грамота. Если фэйри будут пугать лошадей, или еще какие‑нибудь злые шутки шутить, расскажешь – разберусь. Если будет ущерб – стребую виру. Учти – против сил Ада и злых людей бумага не поможет. Охранная грамота действует год, как написано. Через год, если ты не насолишь народу холмов, продлю. Стой‑ка… Заверю.
Достала нож, примерилась к левому большому пальцу.
– Нет, – буркнула по нос, – внушительно, конечно, но перед церковным судом не стоит. Знаем, кто любит подписи кровью.
И взялась за чернильницу. Невыливашка сопротивлялась отчаянно – но от квалифицированного вандала защиты не изобрели и в двадцать первом веке. Заковыристое движение руки – и на оставшейся чистой части листа расплылась здоровенная клякса. Сида вдавила в нее правый указательный палец. Для верности поставила отпечаток рядом. Проштемпелевала и векселя.
– Готово, – сообщила. И правда – отпечаток пальца не подделаешь. По крайней мере, трудно.
Рыцарь рассматривал бумагу.
– До ярмарки я не вернусь, – заметил он, – а обязательно платить за хранение?
– Иначе грешно, – объяснила сида. Сложила ручки замочком, чуть сжала плечики, подбородок вздернут вверх, глаза – сама чистота. – Иначе получается рост. В Евангелии от Луки сказано: давать в долг и ждать от этого прибыль – грех. А если не заплатить за хранение, так оно и выйдет. Получится, что ты взял процент в размере платы за хранение.
Когда недоумевающий, но довольный – получил, чего хотел, и со сдачей – сэр ушел, Немайн ловко подбросила монету, поймала. Сунула в кошель.
– А почему не в кассу? – поинтересовался Лорн ап Данхэм.
– По другой статье проходит. Это заемные средства.
– Я верно понял, что он дал тебе в долг, и он же заплатит за хранение?
– Именно, – сида просто лучилась.
– И ты считаешь это честным?
– Безусловно.
– Но сама ты на таких условиях в долг не дашь?
– А почему нет? Вполне богоугодное дело! Тебе сколько?
– Милиарисий, скажем.
– Подожди, я схожу за топором, разрубим солид. Или…
Клирик отрезал еще один кусочек пергамента.
– Надо будет брать еще за пергамент и за услуги писца, – сообщил доверительно, – но для тебя, Лорн, все это в счет закуски к пиву…
И выдал точно такую же расписку, как и рыцарю. Только без подписи. И кредитором значился кузнец.
– Подписывай, – пальцы Немайн уже извлекли из кошеля серебряную монету. – Эту мне сэр Кэррадок принес. Забыла совсем.
– И какая тебе в этом выгода? – Лорн сгреб монету.
– Выгоды никакой, зато удобство несомненное. В городе тебя знают, расписку в оплату примут охотно. А на ярмарку приедет всякий сброд, начнут шарить по кошелям. Серебро – их привычная добыча. А расписка – нет. Так что до августа я ее скину с рук безо всякого убытка. И ворам никакой поживы. А серебро тебе нужно для торга с иноземцами?
– Нет. Захотел проверить, как работает твоя идея.
– А просто: ты ждешь, пока распиской тебе заплатят за работу. Тогда монета твоя. Если нет, и потребуют монету, то после ярмарки ты берешь себе плату за хранение. В этом твоя выгода: у тебя ценность, которая не горит, за хранение которой – а это работа – ты получаешь честную плату. А мне на иголки и расписка сойдет. Твоя. Зато меня не ограбят, да и весит бумага меньше. В этом моя выгода…
Перед ярмаркой «клуб» опустел. Кто махал топором на строительстве торговых рядов, кто ушел в патрули, чтобы оградить от лихих людей спускающиеся в долину грузы своих кланов.
Из купцов раньше всех прибыли византийцы. Ясная погода и попутный ветер на всем протяжении долгого по меркам неспокойного времени переселения народов пути – и вот гордый дромон с шиком, характерным для старых морских наций, с ходу ткнулся бортом в речной причал, встав на место с точностью до пяди.
Немайн за стойкой трактира этого не видела, и видеть не могла: некогда ей было смотреть в высокие узкие окна. На ней висела главная обязанность Дэффида – следить, чтобы в заведении было не слишком тоскливо, но и не слишком весело. Впрочем, сейчас вся торговля шла на вынос. С абсолютной памятью сида уже знала половину города. Прекрасную. Женщинам в эти дни готовить было некогда, так что «Голова» и полдюжины заведений попроще, филиалов, большая часть которых была открыта специально перед торгами, отдувались за всех. В одном из них изображали присутствие семьи Кейр, Тулла и Эйра, другое взяли под крылышко Глэдис и Эйлет. А Немайн оставалось поприветствовать клиенток по имени, да пожелать всего хорошего, да черкнуть, кто, чего и сколько заказал. Для сложных случаев поблизости имелся Дэффид, для легких – Сиан.
К приезду иноземцев Клирик решил озаботиться сокрытием нечеловеческих черт. И после нескольких неудачных опытов научился привязывать уши к голове спрятанным в волосах шнурком. Ощущение получалось как в неиграющих наушниках. А припомнив знакомство с врачом, добавил к этому шарф на шею и перчатки. Так что, когда "Голову грифона" почтили вниманием византийцы, отличить Немайн от человека можно было, лишь зная, какие и где искать различия.
Восточных римлян было трое. Остальные направились к заведениям попроще (филиалам, открытым специально ради ярмарки) или остались на корабле. В "Голову Грифона" завернули солидный господин с обильной сединой в черных волосах с курчавинкой, в жестких, футляровидных одеждах, вероятно, купец, его молодой товарищ, одетый точно так же, и военный, в расшитой золотом синей рубахе навыпуск, синих же шароварах и сапогах с высокими голенищами, в коротком алом плаще, сколотом на плече массивной фибулой – явный офицер с дромона. Кавалерийский наряд на офицере, служащем на галере, был нормальным явлением во все эпохи весельных флотов. Купец громко объяснял своим попутчикам по‑гречески, что, ходя в Британию не первый год, опытным путем установил: нигде лучше не позаботятся об усталых путниках, чем в "Голове Грифона", где всегда ждут довольно приличная, особенно после корабельной, кухня, достойная императора постель, и деловые собеседники. Двое других внимали.
– Латынь они понимают неплохо, – рассказывал купец, облокотясь на отшлифованный тысячами рукавов дуб, – так что совсем варварами камбрийцев назвать нельзя. Но о греческом речи не идет, философов тут отродясь не водилось, и не каждый священник умеет читать. Вернее всего это можно сравнить с обычной имперской глубинкой! Но сразу предостерегаю: обычная имперская провинция пала бы перед варварами, как только оттуда вывели бы армии. Эти – стоят, и стоят уже больше двух столетий. И, между прочим, считают римлянами именно себя!
