По морям, по волнам (СИ) - Игнатьев Александр

Когда же чудище, наконец, пало, Хирсин, в ярости, спалил искалеченный труп и отступил в своё царство, сыпля ругательствами на забытых языках. Его проклятья всё ещё висят над теми вершинами, и никто из путешественников не задерживается в тех краях, опасаясь встретить там воплощение ужасного божества.

Шеогорат посадил крошечную певунью себе на плечо, повернулся, спустился с гор и направился навстречу тёплым ветрам и ярким закатам Абесинского побережья, насвистывая в унисон с мельчайшим из воителей Тамриэля».

… Этот текст дважды читали в Большой Гостиной.

Вечером того же дня, я, как обычно, отправился спать к Полине, но с удивлением и обидой узнал, что сплю я теперь без неё, в своей собственной комнате…

Прошло три дня. Я всё больше чувствовал себя брошенным и одиноким. Я впадал в депрессию. Куролюб не радовал меня своим видом, в лес мне не хотелось, и охота на крыс на конюшне больше не радовала. Я понял, что остался один. Меня боялись.

Наступила осень. И Станислав торопился уплыть до наступления зимних штормов.

На нашу стаю это событие действовало по-разному. Теодор купил себе пару новых бандан и персональный большой бочонок крепкого вина.

Бочонок до сих пор не был увезён на корабль. По вечерам из него наливалась красная маслянистая жидкость, и я подозревал, что бочонок поедет на «Морской Мозгоед» пустым. Вино навевало грусть, и из комнат слышались меланхоличные завывания, от которых леди Маргарет хваталась за голову, Станислав мрачнел, а Ден брал в руку башмак и колотил им в стенку. После каждого стука Теодор делал передышку, потом сообщал стенам и мебели, что осень — это смерть старого года, и, как и всякая кончина, она тоже нуждается в оплакивании. Потом, некоторое время он молчал, и песнь повторялась снова.

Я решил, что настроение Теда мне подходит и… Переехал спать к нему. По вечерам мы стали петь вместе.

В тот знаменательный вечер Теодор пел особенно заунывные песни, в окно светила полная красная луна, и это, в конце концов, вызвало у нас обоих острый приступ тоски. Поэтому, мы выбрались через окно и пошли погулять. Дойдя до теплицы, мы встретили Мери и были несколько удивлены узнав, что ей тоже грустно. Эта достойная мать сообщила опешившим нам, что хочет быть похоронена здесь под кустами роз. Новизна её решения заключалась в том, что Мери, выбрала доступное место. Последнее время она была увлечена оккультизмом и готовилась перейти в мир иной где-то невероятно далеко. Пираты, не без причин, полагали, что смогут дотащить её труп до места вечной стоянки не все.

Присев на любезно подставленный Мери сук, мы запели втроём… Совсем скоро к нам присоединился Деннис. Его любовь перешла в фазу отчаянного обожания, у шкипера открылось нервное обжорство, и как следствие, начались проблемы с желудком. Презирая простейшее средство — сократить количество пищи — он раздобыл огромный пакет соды и регулярно давился ей после еды. Сдержанная леди Маргарет как-то спросила:

— Зачем Вам сода, Деннис, может быть, вам надо есть немного меньше и придерживаться диеты? Это же вам вредит.

— Это не на пользу, — подтвердила Полина, — дело дойдёт до язвы!

Тут Боб брякнул, явно не подумав, что Полина должна порекомендовать болезному пирату хорошую диету. Полина же с восторгом восприняла это предложение.

— Конечно, — сообщила она и без того голодному Дену, — тебе поможет моя диета из апельсинового сока и салата. Или есть ещё диета из отварной рыбы и овсяной каши. Или нет, тебе надо есть молоко и сырые овощи.

С тех пор Ден под присмотром фанатично горящих глаз покорно грыз морковь. Вечерами он делал вылазки на кухню, а потом пил соду.

Под пение коллектива я вспомнил про охоту. Не только для меня, но и для Гризли наступившая осень означала внезапную вспышку массового кучкования уток на озерах. Теодор исходил все предместья, перезнакомился с охотниками и, будучи специалистом по собиранию ржавого хлама, приволок очередную двустволку. В отведённых ему покоях мне нравилось всё, кроме тяжёлого и едкого запаха смазочного масла, капли и лужицы которого я встречал на всех предметах помещения.

— Крррасоточка, — восхищался он особенно сильно смазанной поверхностью приклада.

Перед сном Теодор любил вскинуть ружьё и, видя перед собой воображаемую стаю уток, целился в потолок.

Но я был благодарен ему. Потому, что по утрам, на заре мы регулярно шагали сквозь туман. Настреляв с пяток крякающих созданий и получив массу положительных эмоций, мы возвращались, давая оставшимся бедолагам придти в себя.

Мои глаза закрывались, пение медленно переходило в хрипы. Люди и Мелорны смотрели на луну, я спал…

… На западе сгущались тёмные тяжёлые дождевые тучи, и огромный фонарь Луны уже замигал расплывчатым жёлтым пятном сквозь серую туманную мглу.

В этот момент в хрупком осеннем воздухе, как толчки испуганного сердца, мы услышали высокий, полный ужаса женский голос, срывающийся на отчаянный вопль. Это кричала Полли.

На миг скрестились наши испуганные взгляды, и уже в следующее мгновение все вскочили и бросились, толкая друг друга.

Я бешеным лошадиным галопом нёсся по подъездной аллее к дому, прямо к крыльцу, наверняка зная, что на второй высокий этаж мне не запрыгнуть в окно.

Мой разум кричал. Все с детства знакомые и любимые предметы мелькали у меня в голове: её кошелёк, пахнущий ванилью, вышивка — большая чёрная собака, девушка и корабль, смешной дневник с кроликами, фарфоровая свинка… Все эти вещи стояли перед глазами и беззвучно шептали мне в уши: «Прощай!», — ещё один прыжок через кусты! «Прощай!», — я споткнулся, пролетая над канавой, «Прощай!», — я на лестнице… Ещё один поворот. На ключ закрытая дубовая дверь! Лорд Грейсток, ломающий замок.

Дверь разлетелась от слаженного удара плечом и головой. Мы ввалились в спальню!

Первое, что я увидел, сквозь текущую из разбитой головы кровь, были опрокинутые стулья, сиротливо валяющиеся рядом с маленьким секретером. Мой любимый коврик на полу. На стене — портрет бабушки графа: высокая причёска, полуобнаженная грудь. Гордый профиль чистокровной дворянки голубых кровей, придававший лицу выражение утончённой надменности. Всё как всегда. В помещении не было новых запахов. Я не чувствовал опасности. На кровати, вжавшись в стену, и с выражением невообразимого ужаса на лице, стояла полураздетая Полли и шептала, показывая куда-то вниз: «Тааам!».

… Было около двенадцати часов. На редкость яркая, апельсинового цвета, луна струила сквозь светлые занавески в спальне Полины золотистый поток лучей. Блики ночного светила играли на терракотовых стенах, отражаясь в винно-красной глуби старинной мебели, и заставляли натертые паркетные полы сверкать точно зеркала, там, где не было ковра.

Я принюхался. Под кроватью нашей мисс находилась маленькая норка шустрой мышиной семьи. Я давно заприметил этот выводок. Но дырка была такой хитрой, а мыши такими наглыми, что мне удавалось каждый раз только разочарованно тыкать в неё носом и скрести лапой пол. От воспоминания собственного бессилия шерсть у меня на загривке поднялась, и я зарычал. Капитан протянул ко мне руку, измазанную кровью, чтобы успокоить, и я лизнул её. На миг пространство закружилось перед глазами, но тут я услышал шорох и нырнул под кровать. Мышиииии!.. Моя лапа должна влезть в их нору! И лапа начала тянуться… Тянуться… Миг — и я схватил чертовку за хвост!

Помещение быстро наполнялось людьми. Вбежали Теодор и Деннис. Со страшным треском грубо ломаемых перегородок возникли Маас и Мери, прибежал Боб, а следом за ним, почему-то — повариха. Леди Маргарита в лёгком ночном пеньюаре вошла в кабинет и, с удивлением, взглянула на остолбеневшую толпу. На ковре, неловко вытянув длинные ноги, сидел черноволосый подросток, в руке которого была зажата извивающаяся мышь.

***

Наконец, их пригласили на аудиенцию.

Несмотря на славную историю, встречу команды с Её Величеством долго согласовывали. Боясь дождаться зимних штормов, Станислав намеревался уже плюнуть на этикет и, имея фактическое распоряжение, вернуть потерявшегося герцога, поскорее отплыть из столицы.