Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп

…Повинуясь жесту слуги, ворота раскрылись в просторный зал, из которого — прямо и по бокам — уходили наверх три широкие лестницы. Он повел их по левой, плавно изгибающейся вокруг поддерживающей потолок могучей колонны, затем по галерее и остановился около красноватой, в цвет замковых стен, двери.

— Здесь комнаты, в которых вы сможете умыться с дороги и переодеться, а после будет подан ужин. Госпожа свято чтит старые заветы. Гостей мы не ждали, но комнаты готовы, пожалте — одна для женщин, одна для ученых, и одна для воинов.

Кивнув слуге, Жозефина подозвала Каталин:

— Кем тебя считать будем?

— Без разницы, — пожала та плечами. — Хотите, могу с вами пойти, вдруг чем помочь надо будет.

По здравом размышлении, вспомнив, что у платья — не идти же к графине в дорожной одежде, пусть даже друидской! — есть корсаж на шнуровке, девушка не стала отказываться и прошла в указанную слугой дверь вместе с северянкой. Уже за порогом она поняла, что попросту слишком привыкла постоянно быть с кем-то и одиночество в походе ее обескураживало — впрочем, ни капли не пугая. Может, она просто слишком долго была одинокой?..

Небольшая комната была убрана торжественно, но без излишеств, и вполне уютно — мягкие складчатые драпировки на стенах, толстый ковер, широкая кровать с пуховой периной, а на одной из стен даже было зеркало. В дальнем углу обнаружилась еще одна дверь, которая вела в мыльню с рукотворным прудиком пяти шагов в поперечнике, обложенным крупными и гладкими, будто оплавленными, кусками все того же багрового камня.

— Теплая… — удивленно сказала Каталин, смочив пальцы в прудике.

Тепло шло от примыкавшей к мыльне стены: она дышала мягким жаром, согревая и воду, и саму комнату. Первым делом, раздевшись, дамы искупались с душистым мылом, пузырьки с которым лежали в нарочно устроенных гнездах меж камней. На самом крупном из валунов обнаружилось несколько графем, по прикосновении к которым в прудик с «берега» текли струи воды: одна графема вызывала холодную воду, другая — горячую, их переплетение — теплую, причем нагрев можно было делать меньше или больше, водя пальцем вокруг графемы посолонь или противосолонь. Каталин искренне удивлялась, а Жозефина молча думала, что именно так — удобно и основательно — все и должно быть в доме.

С платьем разобрались на удивление быстро: где-то оно было чуть меньше, где-то чуть больше, но Каталин убедила его сесть по фигуре, ловко управившись со шнуровкой. Привыкшая к скромным храмовым одеяниям, а в последнее время и к удобной, но закрытой дорожной одежде, Жозефина чувствовала себя в нем чуть ли не голой. С легкой шалью на открытых плечах и наследным поясом стало ощутимо уютнее. Северянка и сама переоделась в платье — куда более скромное, приличествующее служанке, с некоторым сожалением оставив собственный ремень с боевым ножом в комнате. Как раз когда она вгоняла в прическу госпожи последнюю шпильку, украшенную жемчужиной, в дверь вежливо постучали. Все тот же слуга переходами провел их в пиршественную залу — все те же небольшие размеры при удивительных просторности и величественности помещения. В середине залы стоял большой стол, накрытый на десять персон. Место хозяйки замка — обитый винным бархатом стул с высокой, оканчивающейся сводчатым острием спинкой, — пустовало; справа от него сидел молодой мужчина в темных, вышитых золотом и украшенных мелкими рубинами одеждах, с пустым, направленным в никуда взглядом — он даже не посмотрел на гостей; слева же сидел высокий старик в одежде куда более простой, но добротной и ухоженной, все с той же вышитой на груди мордой. С высокими залысинами на лбу и висках, собранными в хвост седыми волосами, цепким взглядом ясных глаз — он был мягок, как морская волна, и неодолим, как скала, о которую эта волна разбивается в брызги. Он ничуть не походил на нобле, но от него внятно веяло достоинством старого слуги, отнюдь не последнего в доме — такой же ореол окружал Мартина, только здесь он был помножен на превосходящие размеры вверенного хозяйства.

— Приветствую вас. — Старик поднялся и отвесил отмеренный до ниточки поклон. — Я Марк, кастелян замка Карн. Здесь, — жест в сторону юноши, — сидит господин Конал, наследник хозяйки. Сама же госпожа Альдскоу уделит вам время позже, а сейчас приглашает вас отужинать.

Отряд отдал должное искусству поваров и содержимому винных подвалов Карна. За ужином, все больше протекавшим в молчании, кастелян поднял пару продиктованных этикетом тостов — за здоровье прибывших и тому подобное. Молодой Альдскоу не пил, почти не прикасался к еде и участия в завязывавшихся из вежливости разговорах не принимал — кажется, он действительно был слабоумным, как про него говорила народная молва.

Убедившись, что гости насытились, кастелян вновь поднялся со своего места.

— Госпожа графиня готова дать вам аудиенцию за золочеными вратами, — и, чуть развернув корпус, указал рукой в дальний конец зала за своей спиной.

Там стена была прорезана высокой аркой, которую действительно закрывала ажурная золотая решетка. Она растворилась перед Жозефиной, и та шагнула под каменный свод короткого коридора, в конце которого тоже была решетка. Фердинанд и северяне двинулись было за своей госпожой, но вход им преградил властный жест кастеляна.

— Госпожа намерена дать частную аудиенцию, — пояснил он, и остальные члены отряда послушно отступили — не собираясь, впрочем, никуда уходить в ожидании горячо любимой госпожи. Альдскоу, не Альдскоу — они не отдадут ее даже всему огненному войску Корней.

Вторая решетка перед Жозефиной открываться не пожелала.

— У вас есть что-то из запрещенных артефактов, — подсказал кастелян. — Вы можете отдать его слугам или оставить здесь.

У нее оставались только наследный пояс с клинком и перстень. Расставаться с любым из артефактов отчаянно не хотелось, но делать было нечего, и Жозефина для начала выбрала меньшее зло и сняла пояс — вернее, попыталась снять: рубиновая пряжка совершенно не желала расстегиваться. С третьего раза она оставила бесплодные попытки, решив, что своенравный артефакт знает, что делает. Опять же с верным кинжалом было спокойнее… Оставался перстень. Едва его металл звякнул о каменное блюдо, а шнур перестал касаться пальцев, как золоченая решетка отворилась, открывая проход.

В конце длинного и широкого зала стоял на возвышении трон; пол украшали алые, черные и золотые линии магических полиграмм, стены по старой традиции закрывали складчатые драпировки — здесь это был драгоценный алый шелк; они плавно переходили в сводчатый потолок. Поверх давно не используемых, но совершенно работоспособных полиграмм лежала алая же ковровая дорожка, ведущая к трону.

— Можешь приблизиться, дитя, — прозвучал под сводами чуть приглушенный, но все еще сильный голос.

Коротко вздохнув, Жозефина двинулась вперед.

На троне, высокую спинку которого венчала изваянная в камне чудовищная морда, сидела очень старая женщина, закованная, будто в броню, в тяжелое бархатное платье старинного покроя. Крупные складки подола потоками темно-винной лавы ниспадали к основанию трона, изящные пальцы лежали на складчатых лбах украшающих подлокотники морд — близнецов той, что скалилась из спинки. В ушах и на тщательно убранных платиновых волосах переливались ограненные гранаты.

— Остановись, — снова прозвучал голос. Жозефина обнаружила себя стоящей на втором из трех концентрических кругов. — Черная черта — для крестьян и прочих, кому не столь повезло с рождением. Золотая — для нобле, для равных. Сейчас ты стоишь именно на ней, и это мое любимое расстояние для разговора. Красная же — черта смерти.

Жозефина протянула рекомендательное письмо от молодой Альдскоу, оно выпорхнуло из ее руки и легло в развернувшуюся наверх ладонь графини. Не читая, та положила его к себе на колени и продолжила, глядя Жозефине в глаза:

— Не бойся. Ваш род равен нашему, и мы можем разговаривать как это и приличествует двум представителям старых родов, если ты не желаешь заявить права на наследство Орбо.