Академия Полуночи (СИ) - Риа Юлия

Еще дважды я пыталась мысленно дозваться метлы и дважды обжигалась тьмой. Когда мы, ломая тонкие ветки, ворвались в парк, я сделала единственное, что оставалось, — влила в Сельву свет. Много света.

Метла, будто очнувшись, с натужным треском вышла из пике. Перепуганным зверем пронеслась над тропинкой, врезалась в колючую еловую лапу и упала. Меня швырнуло вперед. Кувыркнувшись через голову, я полетела кубарем, точно куль с мукой. Пересчитала ребрами выступающие корни деревьев и с силой ударилась головой о промерзлую землю. Последнее, что я ощутила, прежде чем утонуть в навалившейся тьме, — вкус крови на губах.

ГЛАВА 25

Прикосновение холодных лап медленно, но настойчиво вырывало меня из плена небытия. Сначала пришло понимание — это Эвис. Это ее лапки топчутся по моему лицу. Потом нахлынули воспоминания. Полет, холод тьмы, вспышка света, падение, удар…

Я дернулась и застонала от прострелившей бок боли. Морщась, разлепила веки и встретилась взглядом с перепуганной ящерицей.

— Ты в порядке, Эв?

Топ.

— Точно? Я не придавила тебя?

Топ. Топ.

— Хвала Полуночной Матери! — я с облегчением выдохнула.

Осторожно, опираясь на содранные ладони и шипя от боли, села. Метла валялась в нескольких метрах правее. Не в силах подняться, я добралась до нее ползком и коснулась пальцами.

— Сельва?

Та отозвалась робким теплом и волной раскаяния.

— Я рада, что вы обе в порядке, — произнесла искренне. Затем посмотрела на замершую на земле ящерицу. — Как думаешь, всплеск света вышел сильным?

Топ.

— Нас могли засечь?

Топ.

— Проклятье! Ладно, уходим, — распорядилась я.

Эвис тут же юркнула мне в карман, Сельва ткнулась древком в ладонь. Опираясь на метлу, я встала и сделала первый шаг.

Идти было больно: ушибленные ребра ныли, поцарапанные ветками скулы лизало огнем. Кусая губы в попытке сдержать стон, я хромыми перебежками добралась до северного хранилища. Вернула метлу в нишу, огладила ее на прощание и заспешила к себе.

Подъем на восьмой этаж показался бесконечным. Перед глазами все двоилось, кружилось, будто лошадь на ярмарочной карусели. Силы таяли с каждым шагом, и единственное, чего мне сейчас хотелось, — остановиться и перевести дух. Вот только я знала: если поддамся слабости, то уже не смогу взять себя в руки.

Слабость коварна. Она намного сильнее, чем принято считать, и не знает жалости. Стоит дать ей волю, как она накинется, словно мучимый жаждой на стакан воды, и не отступит, пока не осушит его до конца.

Наконец подъем закончился. Оказавшись у себя в комнате, я плотно закрыла дверь, выпустила Эвис и без сил опустилась на кровать. Двигаться приходилось осторожно, чтобы не потревожить ноющие ребра.

Выдвинув ящик стола, я перебрала разноцветные пузырьки и вытащила тот, в котором было восстанавливающее зелье. Довольно слабое, если признаться, но лучшее из всего, что имелось под рукой. Откупорив склянку, я одним движением ее опустошила и зажмурилась, пережидая моменты боли — плата за использование зелья темных. А после, не раздеваясь, упала на кровать и уснула.

Тяжелый колокольный звон отдавался где-то в затылке. Я поморщилась, вставая, и хмуро уставилась на собственное отражение в зеркале. Растрепанная, с исцарапанным лицом, чумазая, как последняя мэла… Обычное умывание тут не поможет, нужен душ.

На восьмой этаж горячую воду подают три раза в неделю, и ближайший чистый день — завтра. Лезть под холодные струи не хотелось, но привлекать ненужное внимание всклокоченным видом хотелось еще меньше. А значит, выбора нет.

Сложив в плоскую корзинку сменную одежду, полотенце и банные принадлежности, я поспешила в душевую. Прошмыгнула мимо ряда дверей, за которыми слышались движения просыпающихся лернатов, и нырнула в дальнее помещение.

Там, раздевшись, хмуро себя оглядела. Бок больше не болел, но вытянутый синяк, зеленеющий на белой коже, точно весенняя прогалина посреди заснеженного леса, напоминал о пережитом ночью. Вздохнув, я перевела взгляд на лицо. Разбитые губы хоть и восстановились, казались припухшими. Корки, запекшиеся на щеках и скулах, вызывали беспокойство. Стянулась ли кожа под ними?

Не желая теряться в догадках, я повернула массивный латунный вентиль на раковине и пустила воду. Намочила край полотенца и принялась осторожно водить им по лицу. Снова и снова, пока корки сначала не размокли, а потом и не смылись. Кожа под ними выглядела бледной, но, хвала Полуночной Матери, неповрежденной.

Я с облегчением выдохнула. Закрыв воду в раковине, прошла к ближайшему душу. Замерла на секунду, собираясь с духом, а потом уверенно нырнула под ледяные струи.

Мыться приходилось быстро, едва не приплясывая от холода, но все же тщательно — чтобы не осталось даже малейшего следа моей ночной вылазки. Закончив, я замоталась в большое полотенце и, стуча зубами, принялась одеваться. Белье, теплые колготки, плотная серая юбка, белая блузка с жабо и длинными руками…

Влажные волосы я заплела в косу. Потом, обувшись, забрала грязные вещи и выскочила в коридор. У себя в комнате скинула их в высокую корзину — в ту, куда бросают одежду, если желают, чтобы рабочие мэлы ее вычистили, — захватила шаль и поспешила в трапезную.

На завтраке я появилась последней. Получила порцию кукурузных оладий, кружку брусничного чая и направилась к друзьям.

— Знаешь, Лэйни, — задумчиво протянула Ллоса, стоило мне опуститься рядом, — я все же не теряю надежды, что когда-нибудь ты расскажешь, как проходят твои ночи. Точнее, с кем.

— Ч-что?

— Да ладно тебе, — Киган дружески хлопнул меня по плечу, заставив расплескать едва ли не половину чая, который я только что взяла. — Мы, мэлы, не такие ханжи. Любовь — она ведь неожиданная, как… как… как мясо в местном рагу! Никогда не знаешь, кому повезет ее обнаружить!

— Ки-и-иган, — Ллоса посмотрела на него с восхищением. — Я и не думала, что ты так тонко воспринимаешь людские чувства. У тебя дар, Киган! Дар поэта, нет — философа!

— Правда? — просиял он.

— Нет, конечно, дурень! — беззлобно рассмеялась мэла.

— Ах так?!

Неуловимым движением вилки Киган стащил последнюю оладью с тарелки Ллосы. Та кинулась на защиту собственного завтрака. Завязалась привычная перепалка.

Воспользовавшись переполохом, Морриган придвинулся ко мне и прошептал:

— Тебя выдали губы. Они припухли.

— Но это же незаметно, — я растерянно посмотрела на друга.

— Так только кажется, — качнул он головой. И, глядя мне в глаза, серьезно произнес: — Он счастливец, Лэйни, раз смог завоевать твое сердце. Но если когда-нибудь он посмеет обидеть тебя, мы не останемся в стороне. Так и знай. Найдем и проучим этого идиота.

За меня никто и никогда не заступался. И пусть сейчас Морриган говорил о чем-то условном — о том, что может никогда и не случиться, но на душе все равно потеплело. Поддаваясь порыву, я опустила ладонь поверх его, лежащей на столе, и легонько сжала.

— Спасибо, — произнесла искренне.

Тяжелый взгляд обжег в секунду.

Я знала, что не должна поворачиваться, но это было сильнее меня. Словно наваждение, искушение… Я просто не могла удержаться. С тягучей неторопливостью, отодвигая неизбежное и ощущая каждую секунду промедления, я повернулась и встретила прищуренный взгляд Хэйдена Морроубрана. В глубине зеленых глаз, скрытая за маской безразличия, но все же заметная, ярилась снежная буря.

Я не успела понять, рада ли этой буре, — меня отвлек громкий хруст каменной крошки, донесшийся из-под потолка. Вместе с остальными лернатами я посмотрела вверх и в напряжении стиснула вилку.

Горгульи оживали. Большие, и маленькие, и крошечные, едва различимые среди настенной лепнины… Они шевелились, недовольно разминали плечи и свешивались, обращая взор щербатых каменных глаз на замерших юношей и девушек.

— Всем лернатам немедленно явиться в главный холл Корпуса Норхарда, — одновременно произнесли десятки голосов. — Повторяем, немедленно. Неявка будет караться со всей суровостью.