Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 147
— А то, на месте сидя, разве много увидишь!
— Ну, и много ты повидал? — поинтересовался Телли.
— Всякое бывало, — многозначительно сказал тот.
— Ты что, записываешь все, что услышишь?
— Да ну, еще чего, — отмахнулся тот. — Таскай потом с собой… Записи мне ни к чему, у меня память хорошая — раз услышу, навек запомню.
— А песню ты сам сложил, которую на рынке пел?
— Я там много чего пел. Какую именно?
— Ну эту… про химер, которые на башне.
— А… Эту — нет.
— А про змею?
— И про змею — не я, — погрустнел тот.
— А ты-то что сочиняешь?
— Да я, вообще-то, песни не люблю. Только обрабатываю те, что услышал. А вообще я пьесы сочинять мечтаю. Сонеты… Это стихи такие, — пояснил он, видя недоумение своего собеседника. — Про любовь.
— А, — кивнул Телли. — Понятно. Похабные стишки.
— Ничего тебе не понятно! — рассердился тот, топорща свои узкие, подбритые по местной моде усики. — Это высокий штиль! Это настоящее искусство. Вот, послушай!
Вилли огляделся и, увидев у стены полуразломанную бочку, проворно на нее вскарабкался, отбросил за спину край плаща и, воздев руку к небесам, завыл дурным голосом:
Косматый Пирр, тот, чье оружье черно,
Как мысль его, и ночи той подобно,
Когда в зловещем он лежал коне, —
Свой мрачный облик ныне изукрасил
Еще страшней финифтью, ныне он —
Сплошная червлень; весь расцвечен кровью
Мужей и жен, сынов и дочерей,
Запекшейся от раскаленных улиц,
Что льют…
— Хватит, хватит! — закричал Телли, с испугом замечая, что редкие прохожие уже косятся на поэта и замедляют шаг. — Слазь оттуда, люди ж смотрят!
— Я так и знал, что ты не поймешь, — с горечью сказал тот. С бочки, однако, он слезать не спешил. — А люди… Что мне люди! Черни не дано понять искусство высшее такое! Им подавай чего-нибудь другое…
Не договорив, он потянул из-за спины свою лютню, которую, после того, как Олле чуть ее не разбил, решил пока повсюду носить с собой. Народ помаленьку начал собирался возле бочки.
— Почтеннейшая публика! — провозгласил Вильям. — Послушайте балладу о приключеньях доблестного рыцаря сэра Джона де Борна, который был веселый малый, но большой любитель выпить и подраться, не говоря уже о прочем, ездил в Палестину и вернулся невредимый…
— Хорош трепаться! — донеслось из толпы. — Музыку давай!
Вилли ударил по струнам:
Сэр Джон де Борн был рыцарь славный,
И в доблести немногим равный.
Он резво лез в любой скандал,
Как всякий честный феодал.
Притом, он обожал скандалы,
Как все честные феодалы.
И при дворе он был в чести
И даже не урод почти.
Владел он замком величавым,
Овеянным столетней славой,
А та, что рухнула, стена,
Была не очень и нужна.
Соседних рыцарей встречая
И аккуратно побеждая,
Он шлем подолгу не снимал —
Под ним он синяки скрывал.
Вокруг красотки увивались
И на турнирах умилялись,
Как он, не покладая рук,
Рубил в капусту всех вокруг!
Однажды он и сам влюбился
И в гости к даме заявился,
И сдерживая страсти пыл,
В себя немало пива влил.
Игриво щелкая зубами,
Он песню пел прекрасной даме,
Аккомпанируя себе
На барабане и трубе,
Но сей шедерв пропал напрасно.
Сэр Джон расстроен был ужасно,
А дама честь свою блюла
И на ухо туга была.
Когда же страсти отгорели
(И, кстати, бочки опустели),
Сэр Джон де Борн побрел домой,
Поникнув гордой головой.
А раз, до чертиков напившись,
В кольчугу с лязгом облачившись,
Сэр Джон, пыхтя, в седло полез —
На подвиги попутал бес.
Но зря в окрестностях знакомых
Искал он львов или драконов
Он географии не знал
А стало быть, не там искал.
— Вот в результате он и рванул в Палестину! — не переставая играть, объявил Вильям под хохот слушателей. — Тут должен быть еще куплет, но я его пока не придумал. В общем, его там поймали.
— Кто поймал? Драконы? — выкрикнул кто-то.
— Да нет, сарацины!
Он, правда, долго отбивался
И матом яростно ругался,
Но сарацинские ребята
Не знали аглицкаго мата!
В глуши, во мраке заточенья,
Он ел вишневое варенье
И косточками в тех плевал,
Кто дверь темницы открывал!
Лютня тренькнула в последний раз, Вилли с достоинством поклонился, забросил ее за спину и, спрыгнув с бочки, деловито направился прочь.
— Эй, рифмач! — окликнули его. — А дальше-то чего?
Вилли обернулся на ходу и картинно развел руками:
— Не обессудьте, господа хорошие, а только больше нету. Как-нибудь в другой раз… Пошли, Тил, и так задержались.
— А кто задержал-то! — проворчал тот. — Ишь, распелся… певчий дрозд.
— Певчий дрозд? — задумался Вильям. — Зингдроссель… Гм. Не так уж плохо.
— О чем это ты?
— Поэту нужно звучное имя, чтобы помнили. Вальтер фон дер Фогельвейде, например, или…
— Да ну, слюнтяйство какое-то, — скривился Телли. — Все эти пташки, лютики-цветочки. Прозвище должно быть острое и чтобы в точку, как стрела, как удар копья.
— Удар копья… удар копья… — пробормотал Вильям и потер подбородок. — А что, ничего. Пожалуй. я над этим подумаю.
Они прошли еще немного, повернули раз, другой, и перед ними в полный рост встала Толстая Берта — широченная груда замшелого камня, некогда — сердце старой крепости.
Если верить Рудольфу.
— Эй, постойте!
Телли вздрогнул от окрика и невольно втянул голову в плечи. Вильям недоуменно заоглядывался.
— Тил, погоди… — кричавший поравнялся с ними и Телли с облегчением признал в нем Румпеля.
— А, Ру… э-э… здорово, Макс.
— Здорово, Тил, — Щербатый перешел на шаг. — А я смотрю — ты или не ты, а потом смотрю — вроде, ты, только волосы покрасил… Ты что тут делаешь?
Телли мысленно выругался. Если Румпель увяжется за ними, оделаться от него будет почти невозможно. Врать, однако, не хотелось, оставалось только надеяться, что слухи о его похождениях до Макса еще не дошли.
— Башню посмотреть хотели, — буркнул он.
— Берту? — Макс посмотрел на возвышавшуюся перед ним громадину и почесал нос. — На хрена?
— Ну… — Тил замялся. — Просто посмотреть.
— А че там смотреть-то?
— Да я ж тут не был никогда, а ты сам зазывал…
Макс покосился на Вильяма и понизил голос:
— Слышь, а этот с тобой?
— Угу.
В разговоре возникла неловкая пауза.
— Пойти, что ли, с вами? — задумчиво проговорил Макс.
— Да мы уж сами как-нибудь…
— Да ну, еще заблудитесь, — хихикнул тот и махнул рукой: — Идемте!
Телли не нашелся, что на это возразить, и лишь кивнул в ответ, после чего все трое направились к башне.
Даже сейчас, спустя столько лет, старая башня внушала невольное уважение. Это было огромное круглое строение, почти одинаковое по ширине и высоте, с плоской вершиной и мощным талусом. * По краю башенной площадки шли широкие зубцы, спускавшиеся вниз на клин едва ли не до середины башни, часть из них была побита и разрушена. Везде виднелись прорези бойниц, а в направлении на юг зиял полукруглый провал входа. Ведущая к нему вдоль стены узкая лестница заметно отличалась от самой башни цветом камня и аккуратностью кладки. Похоже было, что Толстую Берту и впрямь воздвигли для круговой обороны и только после приспособили под городскую башню. Дома к ней подступали едва ли не вплотную, но башня, возведенная на круглом холме, нисколько не терялась среди них, наоборот — стояла гордо и величественно. Поражали размеры каменных блоков — иной был больше взрослого человека, стены возле входа достигали в толщину пяти локтей. Нижний ярус был заполнен камнем, далее вздымалась сложная система лиственничных балок и распорок, потемневших от времени и местами обгоревших. Стражу здесь не выставляли — поскольку в башне не было ворот, нечего было и стеречь, а так как с этой стороны врагов не ждали, то и в дозоре не было нужды.
