Полумна отделилась от них и отправилась за стол Когтеврана. Едва они дошли до стола Гриффиндора, как Джинни позвали друзья-четверокурсники, и она села с ними. Гарри, Рон, Гермиона и Невилл нашли себе четыре места подряд у середины стола. По одну сторону от них сидел Почти Безголовый Ник, факультетский призрак Гриффиндора, по другую — Парвати Патил и Лаванда Браун, которые поздоровались с Гарри как-то нарочито беззаботно и дружелюбно, не оставив у него сомнений в том, что перестали перемывать ему косточки лишь мгновение назад. Впрочем, у него на уме были более важные вещи: через головы учеников он смотрел на преподавательский стол, который шёл вдоль главной стены зала.
— Его тут нет.
Рон и Гермиона смотрели туда же, хотя особенно вглядываться не было нужды: рост Хагрида позволил бы сразу увидеть его в любой компании.
— Не мог же он совсем уйти из школы, — сказал Рон с лёгкой тревогой в голосе.
— Конечно не мог, — твёрдо проговорил Гарри.
— Может быть, с ним… случилось что-нибудь? — беспокойно спросила Гермиона.
— Нет, — мгновенно ответил Гарри.
— Где же он тогда?
После паузы Гарри очень тихо — так, чтобы не услышали Невилл, Парвати и Лаванда, — сказал:
— Может быть, ещё не вернулся. Ну, вы помните — после своей летней работы… После того, что он должен был сделать для Дамблдора.
— Да… да, пожалуй, — согласился Рон, вроде бы успокоившись. Но Гермиона, прикусив губу, всё оглядывала преподавательский стол, точно хотела найти там какое-то окончательное объяснение отсутствия Хагрида.
— А это кто? — резко спросила она, показывая на середину преподавательского стола.
Гарри посмотрел туда же, куда она. Первым он увидел профессора Дамблдора, сидевшего в центре длинного стола в своём золочёном кресле с высокой спинкой. На нём были тёмно-фиолетовая мантия с серебристыми звёздами и такая же шляпа. Дамблдор склонил голову к сидевшей рядом женщине, которая что-то говорила ему на ухо. Она выглядела, подумал Гарри, как чья-нибудь вечно незамужняя тётушка. Пухлая и приземистая, с короткими курчавыми мышино-каштановыми волосами, она повязала голову ужасающей ярко-розовой лентой под цвет пушистой вязаной кофточки, которую надела поверх мантии. Вот она чуть повернула голову, чтобы отпить, из кубка, и Гарри, к своему ужасу, узнал это бледное жабье лицо и выпуклые, с кожистыми мешками глаза.
— Это же Амбридж!
— Кто-кто? — спросила Гермиона.
— Она была на разбирательстве моего дела, она работает у Фаджа!
— Кофточка что надо! — ухмыльнулся Рон.
— Работает у Фаджа… — нахмурившись, повторила Гермиона. — И что, в таком случае, она делает здесь?
— Понятия не имею…
Гермиона, сощурив глаза, оглядывала преподавательский стол.
— Нет, — пробормотала она, — нет, конечно…
Гарри не понял, что она имеет в виду, но спрашивать не стал; его внимание переключилось на профессора Граббли-Дёрг, которая только что появилась позади преподавательского стола. Протиснувшись к дальнему его концу, она заняла место, где должен был сидеть Хагрид. Это значило, что первокурсники уже пересекли озеро и вошли в замок. И действительно, несколько секунд спустя дверь, которая вела в Большой зал из вестибюля, отворилась. В зал потянулась длинная вереница испуганных новичков, возглавляемая профессором МакГонагалл, которая несла табурет с древней Волшебной шляпой, во многих местах заплатанной и заштопанной. На тулье Шляпы около сильно потрёпанных полей виднелся широкий разрез.
Разговоры в Большом зале разом умолкли. Первокурсники выстроились вдоль преподавательского стола лицом к остальным ученикам. Профессор МакГонагалл бережно поставила перед ними табурет и отступила.
Лица первокурсников, освещаемые огоньками свечей, казались очень бледными. Одного мальчонку, стоявшего в середине шеренги, била дрожь. Гарри на миг вспомнилось, какой ужас испытывал он сам, стоя на их месте в ожидании неведомого испытания, которое должно было определить, на каком факультете он будет учиться.
Вся школа ждала, затаив дыхание. И вот разрез на тулье открылся, как рот, и Волшебная шляпа запела:
В стародавние дни, когда я была новой,
Те, что с целью благой и прекрасной
Школы сей вчетвером заложили основы,
Жить хотели в гармонии ясной.
Мысль была у них общая — школу создать,
Да такую, какой не бывало,
Чтобы юным познанья свои передать,
Чтобы магия не иссякала.
«Вместе будем мы строить, работать, учить!» -
Так решили друзья-чародеи,
По-иному они и не думали жить,
Ссора — гибель для общей идеи.
Слизерин с Гриффиндором — вот были друзья!
Пуффендуй, Когтевран — вот подруги!
Процветала единая эта семья,
И равны были магов заслуги.
Как любовь несогласьем смениться могла?
Как содружество их захирело?
Расскажу я вам это — ведь я там была.
Вот послушайте, как было дело.
Говорит Слизерин: «Буду тех только брать,
У кого родовитые предки».
Говорит Когтевран: «Буду тех обучать,
Что умом и пытливы и метки».
Говорит Гриффиндор: «Мне нужны смельчаки,
Важно дело, а имя — лишь слово».
Говорит Пуффендуй: «Мне равно все близки,
Всех принять под крыло я готова».
Расхожденья вначале не вызвали ссор,
Потому что у каждого мага
На своём факультете был полный простор.
Гриффиндор, чей девиз был — отвага,
Принимал на учёбу одних храбрецов,
Дерзких в битве, работе и слове.
Слизерин брал таких же, как он, хитрецов,
Безупречных к тому же по крови.
Когтевран проницательность, сила ума,
Пуффендуй — это все остальные.
Мирно жили они, свои строя дома,
Точно братья и сёстры родные.
Так счастливые несколько лет протекли,
Много было успехов отрадных.
Но потом втихомолку раздоры вползли
В бреши слабостей наших досадных.
Факультеты, что мощной четвёркой опор
Школу некогда прочно держали,
Ныне, ярый затеяв о первенстве спор,
Равновесье своё расшатали.
И казалось, что Хогвартс ждёт злая судьба,
Что к былому не будет возврата.
Вот какая шла свара, какая борьба,
Вот как брат ополчился на брата.
И настало то грустное утро, когда
Слизерин отделился чванливо,
И, хотя поутихла лихая вражда,
Стало нам тяжело и тоскливо.
Было четверо — трое осталось. И нет
С той поры уже полного счастья.
Так жила наша школа потом много лет
В половинчатом, хрупком согласье.
Ныне древняя Шляпа пришла к вам опять,
Чтобы всем новичкам в этой школе
Для учёбы и жизни места указать, -
Такова моя грустная доля.
Но сегодня я вот что скажу вам, друзья,
И никто пусть меня не осудит:
Хоть должна разделить я вас, думаю я,
Что от этого пользы не будет.
Каждый год сортировка идёт, каждый год…
Угрызеньями совести мучась,
Опасаюсь, что это на нас навлечёт
