Книга 1. Цепные псы одинаковы - Олненн Иней

"Аюл" означало «недоросток», "подуруша", но Ян не обиделся. Когда знахарь нашел его у своих дверей молодым соколенком, обернул обратно в человека и лечил, то часто звал его так, Ян привык. С тех пор он частенько захаживал к нему в избушку, крытую дерном, на котором каждую весну распускались желтые цветки мать-и-мачехи. Но еще ни разу не случалось так, чтобы нельзя было уйти, если ему того хотелось.

— Хватит тебе дрожать, — сказал знахарь, гася лучину — наступало утро. — Силком не держу, да, боюсь, один не справлюсь. Подбрось-ка лучше поленьев в очаг да раздуй хорошенько, не то замерзнем.

Знахарь еще раз осмотрел все раны болящего, что-то пошептал ему в темя, потом укрыл потеплее одеялом и сам улегся на лавку.

— Устал я нынче, — пробормотал он. — Посплю. И тебе советую.

Но Ян нипочем не хотел спать, он думал о том, как бы ему сбежать, но придумать не мог. Да, теперь он мог оборачиваться соколом, но сокол-то в клетке! И потом он только что вернулся с Гор, где все силы оставил, а превращение — штука очень даже нелегкая, оглянуться не успеешь, как бёрквы крылышки-то и подрежут. И колдун, конечно, знает, что он сейчас на излете. Ян посмотрел на него. Подложив под голову руку, знахарь, казалось, спал крепким сном, но Ян был уверен, что он спит только одним глазом.

А время шло, и Ян проголодался. Он никогда не ел в этом доме, да колдун и не предлагал и сам при нем ни разу не ел. "Оно и понятно, — думал Ян, — зачем колдуну есть?.. И чужаку этому еда не нужна, он и так не сегодня-завтра помрет". Но он-то, Ян, живой и ему хочется есть. В конце концов, когда белый снег за окошком стал синим, голод победил страх.

— Эй, колдун, — позвал Ян, — нет ли у тебя хлеба?

Знахарь тотчас открыл глаза, будто и не спал вовсе.

— Известное дело, есть, — отозвался он. — Поди, в кладовке возьми.

Ян толкнул низенькую дверь и в растерянности остановился на пороге. Так бывает с теми, кто напридумывает себе невесть чего, а потом окажется, что ничего такого нет и в помине. Раньше он с опаской глядел на эту дверцу, уверенный в том, что за нею — темный вход в царство духов, а вместо этого увидел склянки, жбаны, кадушки да туески всякие с вареньями и соленьями, заготовленными нынешним летом.

Немного разочарованный, Ян взял с полки завернутый в чистое полотенце вчерашний каравай, вышел и плотно затворил дверь за собой.

А между тем вечерело. Отдохнувший знахарь снова принялся готовить отвары и припарки и потчевать ими раненого. Ян сидел в углу, щипая каравай, и наблюдал за ним.

— Зачем ты лечишь его? — спросил он. — Ведь все равно не вылечишь.

— Сегодня узнаем, — отозвался знахарь, растирая в порошок цветки кровохлебки и чабреца. — У этого парня много сил, захочет выправиться — выправится, нет — значит, нет. Пока он на перепутье: одна нога его в могилу тянет, за теми, кто ушел раньше, а другая жить просится. Какую из них послушает?

Знахарь говорил, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к чему-то. Ян тоже начал прислушиваться, и постепенно его опять стал одолевать страх.

— Переживет чужак сегодняшнюю ночь — хорошо. Руки у него, гляди, сильные, ноги сильные, в бою, стало быть, так просто не сшибешь. По телу шрамов не счесть, стало быть, много дрался. Опять же волосы. Погляди, какие у него волосы.

— А что? — пожал Ян плечами, а по плечам у самого мурашки бегают. — Волосы как волосы.

— Аюл. В волосах человеческая сила сущая заключена. Вот он помирает, как ты говоришь, а волос-то, гляди-ка, сильный, крепкий, от корня волной бежит, стало быть, и парень этот силен и крепок и много в нем охоты к свободе. Как легко волос рвется, так легко человек и жизни лишается. Ты-то, Ян Серебряк, в Имарь-день многим девицам локон даришь?

Ян улыбнулся, сверкнув зубами в сгущающихся сумерках.

— Многим. Тебе разве соврешь?

— И врать ни к чему. Приходишь-то потом весь крыльцами стриженый, смотреть страшно.

Ян вспомнил Имарь-день прошлым летом и рассмеялся. По обычаю парень и девушка, что друг другу понравились, меняются срезанными локонами, а Ян тогда был в ударе. Хорошо, за зиму волосы вновь отросли.

И вдруг под окном тихо так, осторожно — скрип… скрип… У Яна сердце захолонуло, спина сразу взмокла, он вскочил, не зная, куда кинуться. А знахарь ему и говорит:

— Сядь. Эти шаги не опасны.

А дверь-то уже сама по себе отворяется, и Ян застыл, как будто к полу примерз.

В избу вошел человек, такой высокий и значительный, что разом заполонил собой всю комнату. На нем тулуп был да на ногах валенки — всякий зимой такую одежду носит, взгляд не зацепится. Но светел был лик этого человека, словно крови в нем не было вовсе, плечи укрывали волосы — белые и блестящие, как иней, как дорогое полотно, что ткут на северном берегу из цветов заветных. Глаза черные, что угли потухшие, и грозные, как штормовое Море.

Звался этот человек эриль Харгейд, Яну ли не знать его? Да он боялся его до смерти, потому как эрили Рунами владеют, а Харгейд среди таких слыл самым сильным и самым опасным. Он приходил всегда нежданно-негаданно, мог вмешаться в любой отунг — совет племени, и никто никогда не смел ослушаться его. Да что там! Ни один человек не мог выдержать взгляда его, — угли-то как загорятся! — вот и Ян сразу глаза отвел, а знахарь с почтением поклонился.

— Донесли до меня весть, Вяжгир, что чужак в твоем доме объявился, — произнес эриль, сверкнув глазами на Яна, застывшего, как на берегу озера соляной столб. — Звал меня?

— Звал.

Ян в ужасе уставился на знахаря. Да в своем ли тот уме? Кто в здравом рассудке позовет в свой дом эриля, да еще такого сильного, как этот? Он ведь в Зачарованном Лесу обретается, с ведунами дружбу водит! Лес тот — громадный, дремучий, темный, и слава за ним дурная тянется. Размахнулся он от озера Остынь вдоль Келмени до самого Моря, и люди там не живут и близко не показываются, а уж кто ведуна встретит — считай, пропал.

Однако же маленький сухой Вяжгир-знахарь если и боялся, то виду не показывал и, пока эриль осматривал израненного чужака, обстоятельно рассказывал ему, как было дело. Ян тихонько и незаметно сел в угол, чтоб его не заметили и вообще забыли, что он здесь.

Ян был не дурак и знал, что знахари и колдуны все же очень разнятся между собой и не стоит их путать. Знахарь только и делает, что лечит людей с помощью трав, собирать и добывать которые — целая наука, а также разными заговорами и шептанием, что знахарь знахарю передает в большом секрете. А вот колдуны почти все — народ злопамятный да зловредный, от них всегда жди худого. Но Ян не потому звал знахаря колдуном. Просто тех, кто обладает непостижимой, неведомой силой испокон и до скончания века звали и будут звать колдунами, и Ян исключением не был. Но если Вяжгир был для него вроде как своим, знакомым колдуном, которого он навещал, с которым мог словечком перекинуться (да мало ли таких в лесах от Келмени до Стечвы?), то эриль Харгейд внушал ему ужас, и никогда Яну не являлась мысль завести с ним дружбу. Страшнее его могли быть только ведуны из Темного Леса да бёрквы, что зажигают огоньки на Гиблом Болоте.

И вот бедняга Ян оказался в самом настоящем полоне у чародеев, могущих запросто обернуть его в камень, а то и в мышь, то-то Годархи порадуются… Мало того, так с улицы стережет еще одна беда, а в том, что это беда, Ян уже имел случай удостовериться. И вот теперь сидел он в углу и думал, как уцелеть промеж всех этих напастей.

Эриль тем временем колдовал над обнаженным телом чужака. Он говорил ему:

— Дыши!

И тот послушно дышал. Говорил:

— Перестань дышать!

И парень лежал, точно мертвый. Красной мазью он рисовал на нем какие-то знаки, а знахарь, не переставая, что-то шептал. Ян почувствовал, как вдруг у него закружилась голова, словно выпил ведро браги, его неудержимо повело в сон, но стоило услыхать под окнами жуткое "скрип… скрип…", как весь сон разом слетел с него.

Эриль тотчас вскинул голову, ноздри его затрепетали, глаза в темноте загорелись, он стал похож на зверя, почуявшего охотника недалеко от своего логова.