Волчья хватка. Книга 2 - Алексеев Сергей Трофимович

Так же, как и у всех обитателей Сирого Урочища, у них не было имён…

Сирый привёл Ражного на бугор, напоминающий курган, обрамлённый по подножию старыми соснами, остановился на середине поляны и беспомощно огляделся:

— Во, дела! Обычно в это время на своём ристалище сидит!

— Это что, ристалище? — спросил Ражный.

— Такое ристалище, — злорадно захохотал калик, — каких ты сроду не видывал! Покатаешь земельку лопатками… — Он походил взад-вперёд, обошёл курган по опушке, вздохнул разочарованно: — Да, времена настали!.. Раньше бренки выходили встречать вашего брата. А теперь и старцев не хватает, у каждого чуть ли не по четыре десятка послушников!

Он оставил Ражного, а сам побежал в сторону высокого и густого бора, желтеющего в закатном солнце. В какой-то момент, хорошо видимый, он вдруг исчез, и там, где был в последний миг, осталось зеленовато-багровое пятно, похожее на очертания человека, которое впоследствии постепенно истаяло.

Вообще пространство здесь было странным: без ветра воздух колебался, отчего деревья слегка изламывались, как в горячем мареве, и создавалось ощущение призрачности окружающего мира. Поначалу Ражный думал, что это от температуры, поднимающейся из-за необработанной раны на предплечье, и пытался сморгнуть поволоку с глаз, однако марево лишь усиливалось по мере того, как они приближались к этому бугру.

Отсутствовал сирый около четверти часа и вернулся несколько обескураженным:

— Так и знал! Мой бренка принял ещё одного бедолагу и теперь отдыхает. Про Калюжного слыхал?

Вольный засадник с таким именем, аракс казачьего рода, был известен, пожалуй, каждому поединщику, поскольку три года назад, вне всяких правил, дерзко вызвал на ристалище Пересвета, чтоб отнять у него боярскую шапку. Боярин мог бы отказаться и, мало того, лишить аракса поединков на несколько лет, однако принял вызов. Их схватка была зримой, длилась около двух суток, и двухметровый, богатырского роста Калюжный был побеждён Воропаем в сече, после чего боярин ещё прочнее закрепил за собой титул.

— Теперь Калюжный будет твоим соседом слева, — с неким удовольствием сообщил калик и показал рукой: — Километров пять отсюда берлогу копает. Уже по пояс зарылся… А справа у тебя — Вяхирь поселился, месяц назад привёл… Да ты его не знаешь, не гадай. Он из белорусского урочища. И молодой ещё бульбаш, всего-то седьмой десяток разменял…

— Это хорошо, — отозвался Ражный.

— Чего хорошего-то?

— А что Калюжный сосед. Приятно…

— Пересвет обиду затаил на него, вот и упёк… А на что обижаться? И хрен бы с ним, но Ослаб каков? Им крутят, как хотят. Духовный предводитель…

— Не верю тебе, сирый.

— Твоё дело, — отмахнулся калик. — Что будем делать?

— Смотри сам, — безразлично обронил Ражный.

— Может, пойдём поищем другого бренку? Часов семь ходу, а то и больше…

— Как хочешь.

— А вдруг и тот кого-нибудь принимает? Или вовсе ушёл? Столько дней солнца нет, старцы квёлые стали. Тебе-то все равно к которому?

— Все равно…

— И кушать очень хочется! — посожалел калик. — Если ещё столько топать, кишки ссохнутся, как у бренки. Ты-то как?

Сирые были вечно голодными и отличались сумасшедшим аппетитом.

— Я не хочу, — сказал Ражный, хотя не ел уже несколько дней.

— Ну да, приговорённые, они терпеливые, им не до жрачки. А я-то на службе!

— Ешь…

Калик торопливо сбросил вещмешок, рассупонил его, выхватил горбушку хлеба и стеклянную баночку с остатками мёда.

— Эх, хмельного бы, — вздохнул. — Сейчас пару глотков, и был бы Ташкент… Нам положено потреблять от усталости и для сугрева. Для нас хмельное — это пиша. — Он примерился к краюхе, благоговейно откусил и замер с набитым ртом. Потом выплюнул на ладонь кус и попросил: — Слушай, слушай! Ты же охотник! У тебя слух должен быть!..

— Что слушать-то?

— Будто шаги… Идёт кто-то! Во!.. Вроде ветка треснула! Неужто Сыч?

— Никого нет, — наугад сказал Ражный. — Это тебе мерещится.

— Звук слышишь? Кто-то воет…

Иногда Ражному чудился какой-то звук, похожий на плач, возникающий то в одной стороне, то в другой, но скорее, это кричала птица, а не зверь или человек.

— А что, Сыч воет?

— Вроде нет, но говорят, кричит, как птица. Это, кажется, волк воет. Уж я-то их послушал и повидал!.. Но опять же, в Вещерских лесах этих хищников никогда не бывало… — калик вдруг про пищу забыл: — Слушай, Ражный! Тот зверюга, которого на тебя спустили… сдох?

— Не знаю…

— Жалко, если сдох, — загоревал калик. — Выходит, старец и волка засудил. А он — ты погляди! Харакири себе сделал!.. Может, у него совесть проснулась?

Сразу же после Судной схватки Ражный настиг уползающего Молчуна, скрутил, сострунил его, зашил брюхо берестяным кетгутом, опалил огнём раны ему и себе и сел рядом: с собой в Сирое волка не взять, а развязать путы и оставить здесь, разорвёт швы и сдохнет. В это время к нему и подъехал отец Николай, вотчинник Вятскополянского Урочища, бывший зрящим на Судном поединке. Он молча присел с другой стороны, потрепал холку зверя.

— Возьми его, Голован, — попросил Ражный. — Это же мой дар, помнишь?..

— Как взять, если он сам к тебе вернулся? — вздохнул тот. — Грешным делом подумал, ты сманил его… Прости уж.

— Увези к себе в вотчину, теперь приживётся…

— Скажи мне, Ражный… Это что? Пробуждение разума? Зарождение души?

— Тебе лучше знать, ты священник…

— У людей проявляются звериные чувства, у зверей — человеческие… Чудны твои дела, Господи.

Голован взял волка на руки.

— Ты его пока не развязывай, — предупредил Ражный, — чтоб швы не порвал. Кишечник у него целый, так что можешь кормить.

— Во второй раз принимаю дар, и опять раненого. Теперь он и стреляный, и битый, и рваный…

— И слепой…

— А совесть не потерял, — вотчинник понёс Молчуна к машине. — Если опять вернётся, я не в обиде!

— Теперь ему возвращаться некуда…

Пуще огня и смерти волки боялись Вещерского леса, ибо по своей вольной, независимой природе они могли быть серыми, но не сирыми и убогими. На самом деле тонко чувствующих и осторожных хищников отпугивала источаемая верижниками энергия, и считалось, что если волки пришли в Урочище, значит, там нет ни одного буйного аракса.

Сейчас Ражный вспомнил Голована и сказал калику:

— Если у зверя однажды проснулась совесть, это на всю жизнь.

— Значит, он оборотень, — уверенно заключил тот.

— Он зверь от рождения.

— Ты что, видел, как он родился?

— Можно сказать, пуповину ему перерезал… Калик посмотрел на него внимательно, поверил и стал есть.

— Тогда ладно… А правду говорят, ты сам можешь волком оборачиваться?

— Нет.

— Почему же слух такой?

— Врут.

— Ну ты ведь догоняешь волков? Ходишь по следу?

— Хожу.

— Значит, у тебя нюх особый, как у зверя? Или что?

— Интуиция.

— Это ты не ври! — засмеялся и погрозил пальцем калик. — За тобой ведь давно наблюдают!

Он опять проговорился. Никто, даже Пересвет, отвечающий за мирскую жизнь вотчинников, не имел права по-воровски следить за ними. Если такая слежка велась, то с благословления либо по поручению самого Ослаба, непременно с помощью незримых опричников и с далеко идущими целями.

На сей раз Ражный будто бы не заметил ничего.

— Есть всякие охотничьи приёмы, — стал увиливать он. — Тебе-то какой интерес?

— Да я же вечно по лесам и полям брожу, столько волков перевидал — страсть! Раза два так чуть не съели, ножиком отбивался.

— Волки боятся человека.

— Меня не боятся!

— Значит, ты не человек, — вставил Ражный. — Или врёшь как сивый мерин.

Калик захохотал, чтоб уйти от ответа, дожевал хлебушек, набросал в банку снега и тщательно вычистил длинным гибким пальцем стенки.

— Только червяка и заморил… Холодно будет спать. Вот бы рогны чуток!..

Ражный молчал, еле сдерживая озноб: на ходу было тепло, стоило сесть, и морозец начал буравить лёгкую куртку, надетую поверх рваной, с зияющими дырами, борцовской рубахи.