Пасифик (СИ) - "reinmaster"

Его всё ещё сотрясала дрожь от резкого пробуждения и того, что он увидел в небе.

Ничего. Я не увидел ничего. Я увидел…

«Нужно успокоиться, взять себя в руки, — он взял себя в руки, крепко обхватив за плечи, не обращая внимания на жестяной скрежет сухожилий, визг надрываемых мышц. — Сейчас я сяду прямо здесь, свернусь в булыжник, и никто не услышит от меня ни единого слова. Никто, никогда. И Марта… нет, так ещё нельзя, сначала Марта, нужно понять точно, что он знает, а что нет, и каждое ли слово — правда. И если он знает, надо убить… или купить… но как же путаются мысли, сколько же раз меня сегодня прикладывали головой и как же это всё-таки мешает…»

— Йорген!

Он поспешно разделся и, подволакивая натруженную ногу, поднялся на второй этаж, где, по всей видимости, и находилась гостиная.

Гостиная — для гостей. Но я-то не гость.

— Проходите, — пригласил Кальт. — Смелее.

Сам он расположился в кресле у камина. Язычки фальшивого пламени весело плясали за бронзовой решеткой. Бок фарфоровой супницы нежно отсвечивал розовым, а узоры на скатерти перемещались и расцветали среди столовых приборов, разложенных как в операционной — в идеальном порядке.

— Садитесь.

Хаген опустился во второе кресло и понял, что освещён лучше, чем хотелось бы. Допрос продолжался. Поменялся только антураж. Он заслонил было рукой лицо, но сообразил, что это бесполезно и позволил руке упасть.

— Вы плохо выглядите, — озадаченно сказал Кальт.

— Я плохо себя чувствую.

— Что с вами происходит? Это Территория? Отвечайте!

Он не увидел, но ощутил, как терапист подался вперёд, жёстко блестя глазами, и тогда, чтобы избавиться от стремительно надвигающейся вероятности чужого прикосновения, выдавил через силу:

— Нет… устал… вы совсем… меня загнали.

— А, — сказал Кальт, мгновенно успокаиваясь. — Ну ладно, ладно. Это поправимо. Всё хорошо, Йорген. Мы скоро закончим.

«Скоро, — отметил Хаген, испытав что-то, похожее на облегчение. Опять поднял руку к лицу и снова опустил, удивившись: лоб был обжигающе горячим, а пальцы ломило от холода. — Да я же болен. Нужно к врачу». Врач сидел напротив и всматривался в него, как в монитор. На его лице застыло выражение предельной сосредоточенности.

«Пасифик, — произнёс про себя Хаген. — Тс-с, ни слова, ни ползвука! Пасифик-Пасифик-Пасифик…»

Несложное упражнение освежило его, смыло лихорадочную пелену. Пределы раздвинулись, теперь он ясно видел, что его окружало, и окружающее ему понравилось. Комната была небольшой и уютной, как берлога, коричневой, в мелкую крапинку от вещей и вещиц, в которых была душа. Хозяин комнаты выглядел слегка помятым. Это тоже было хорошо.

— Берта приготовила нам кое-что, боюсь, всё уже остыло. Угощайтесь.

— Благодарю. А вы?

— Я не голоден.

— Я тоже.

— Так, — сказал Кальт. — Так-так…

На каминной полке Хаген заметил несколько диковин и среди них знакомую — пряничный макет Ратуши со встроенными часиками. Рядом лежала колода карт и сборная конструкция из деревянных кубиков с пружинками и противовесами — головоломка.

Здесь он хранит свои игрушки. И сюда же притащил меня.

— Танец будет медленным, — сказал Кальт. — Я забыл, вы из Индаста. Университетские молодчики любят всё усложнять. Роскошь для военного времени. Хорошо, пусть будет так: я делаю шаг, вы делаете шаг мне навстречу.

— Это называется «танцевать»?

— Это называется «хорошие манеры». Вежливость и готовность к сотрудничеству. Тут нет ничего опасного: суп — между прочим, по рецепту лидера, тушеные овощи, кнедли. Хлеб. У Берты золотые руки, так что, наверное, вкусно.

Заметив вопросительный взгляд, он пояснил:

— Нейропатия. Дегустатором мне не быть.

Терапист принялся за еду, с видимой неохотой, по обязанности. Из вежливости Хаген тоже отщипнул кусок какой-то губчатой субстанции, покатал на языке и не смог проглотить. Простейшие действия требовали многотомных инструкций. На крайний случай, сгодился бы и двухстраничный мануал, снабжённый рисунками и стрелочками.

— Университет, — задумчиво произнёс Кальт, разламывая кусочек хлеба. — Вы слышали, лидер собирается прикрыть вашу колыбель порока. Разумно. Там производят странных техников с адской машинкой в голове. Любопытно было бы проследить весь ваш выпуск, тем более, что он немногочислен. Я постараюсь выкроить время.

— У вас разнообразные интересы, — сухо сказал Хаген.

— Намекаете на то, что лезу не в свои дела? Конечно, лезу — у меня есть парочка междисциплинарных проектов. И любые отклонения от нормы меня живо интересуют. Вы, например.

Он препарировал картофельный шарик и, оставив на тарелке аккуратные срезы — хоть сейчас под стекло, совершенно нелогично и внезапно завершил ужин, пододвинув к себе чашечку остывшего кофе. Хаген следил за его действиями с болезненной настойчивостью.

— Расскажите о проектах.

— А, — откликнулся Кальт, — значит, вам не всё равно? Хорошо, поговорим. У меня всего две руки, этого мало. Я завёл себе ещё две, и их тоже оказалось недостаточно. Теперь вот отращиваю дополнительную… третью. Вы начнёте работать на Территории, как и хотели, но прежде — запустите конвейер.

— Запущу — что?

— Конвейер по поиску и производству солдатиков. В моей коробке заканчиваются карандаши. И пора задуматься о смене Патруля более подготовленными кадрами. Моими кадрами. А бравые парни Рупрехта, «наш славный заслон», пусть маршируют на север, когда придёт время.

— А когда оно придёт? — спросил Хаген, замирая перед возможным «завтра». Перед вероятным «сразу после полуночи — код «три — ноль пять — тревога». — Когда?

Терапист кольнул его зрачком.

— Право же, Йорген! Вы так озабочены этим вопросом, как будто у вас там любимая. Время придёт, но вначале нужно ещё кое-что сделать. Трудно работать, когда вокруг куча мечтателей и фантазёров, обитающих в зефирном замке собственных измышлений. Взять хотя бы Улле.

— Улле?

— Удивлены? Напрасно. Ваша беда в том, что вы фокусируетесь на частностях и за деревьями не видите леса. Улле — педант, Улле — буквоед. Так? Улле — цифра, строка, калькулятор, — да что калькулятор — счёты, калька и линеечка. А вы не заметили, что Улле — человек большого воображения? Впрочем, вы пока ещё мало знакомы.

«Может быть, — Хаген воссоздал в памяти невзрачную фигуру финансиста. — Да нет, не может. Но здесь есть ещё один человек большого воображения. И ему нужны солдатики. Много».

Он слышал ровный гул, слышал шелест и плеск: снаружи опять пошёл дождь. Дом стоял в поле, и вокруг не было ни души. Кальт то и дело отпивал воду из узкого бокала, похожего на мензурку. Очевидно, его тоже мучил внутренний жар.

— Улле хочет поглощать пространство. Вы думаете он печётся только о своём кармане? Ну, в какой-то степени верно, ведь он хотел бы положить в карман весь мир. Улле грандиозен. В отличие от вас он видит лес, но постоянно теряет из виду деревья. Вот он и мечется в трёх соснах, устраивает им переучёт, а сам уже облизывается на будущую вырубку.

— А вам бы хотелось сначала как следует выкосить здесь. И выжечь пеньки.

Бокал цокнул о твёрдое. Светлые глаза тераписта расширились и остекленели.

— А знаете, Юрген Хаген, я открыл в вас новый талант — говорить в общем-то верные вещи на редкость неприятным тоном.

— Извините.

— Нет-нет, продолжайте. Сегодня ваш день. Я сам выпустил джинна из бутылки.

«Кто кого допрашивает?» — подумал Хаген. Приступ многословия миновал. Кальт размышлял, и морщины на его лице пролегли двумя знаками вопроса — горизонтальным и вертикальным.

Я куда-то угодил. Случайно выпалил и задел. Неглубоко, не опасно, но всё же. У него мало уязвимых точек, но они есть.

Пасифик. Либо это величайший обман, либо терапист и в самом деле обнаружил редкую слепоту. Нужно было уводить тропку вправо или влево, петлять, путать следы. Сидя в этой комнате, бурой и пёстрой, тёплой как шерстяной плед, Хаген неожиданно открыл для себя первый закон дипломатии: задавать вопросы намного выгоднее, чем на них отвечать.