Внучка берендеева. Второй семестр (СИ) - Демина Карина

— Не побоюсь.

— А зря, — Марьяна Ивановна засмеялась, и смех ее был, что старого ведра дребезжание, когда оно, на оглоблю зацепленное, по телеге стучит. Звонко навроде, а неприятственно. — Мы ж обе знаем, на что способные… но не бледней. Ночь-то сегодня особенная. Сестра сестре не навредит. Я чту Божинины заветы. И ты, думаю… присядь вот. Что делать станешь?

— На конюшни отправлю.

— Я не про мальчишку…

Еськин левый глаз дернулся. И муха поспешно поднялась со лба, сделала круг над головой и вновь села на самый кончик носу.

Еська на нее покосился.

А я не шелохнулась.

Сам виноватый. Пущай терпит. Небось, вред от мухи невелик. А что нос зудит, так то ему заместо конюшен.

— Хотя конюшни пусть будут… для порядку… тебе с медом или с вареньем? Пробуй. Из черной смородины. Я к ней немного брусники добавляю. И каплю меду, но исключительно липового. Тогда ароматно выходит…

— Что во дворце?

— А то ты не знаешь…

— Не знаю. Я там нежеланная гостья… все плохо, да?

— Нехорошо…

Я слышала, как полилась водица, небось, разливала Марьяна Ивановна чай. Скрипнул стул. Зашелестело.

— Может, и не дотянет до лета… Мишенька старается, конечно… не один он старается. Ты ему скажи, если меня не слушает. Нечего там делать, найдется кому присмотреть… все боится, что без него отойдет… а оно бы и к лучшему.

— Не сейчас.

Еськин другой глаз дернулся. Ресницы дрогнули. И муха спешно сползла с носа на губу верхнюю. Замерла, подняла слюдяные крыльца, потерла…

— Надо, чтобы он до лета дотянул…

— Не уверена, не уверена… — Марьяна Ивановна вздохнула. — Собаке собачья…

— Тише…

— Можно подумать, тебе есть за что его любить.

Муха самозабвенно чистила крыльца, а Еська только и способен был, что глаза пучить.

— Не за что, — нехотя признала Люциана Береславовна. — Но эти разговоры… что с Фролом.

— Еще волнуешься? А я уж думала, что разошлись ваши дороженьки… разбежались…

— Благодаря вам, Марьяна Ивановна.

— Не без того, — смешок заставил муху переползти на Еськину щеку.

— И вам не совестно?

— А тебе, моя дорогая, не совестно было парню голову дурить? Сколько лет он за тобою бегал собачонкою. Ты ж все ответу не давала, морочила… мол, вот еще годик… стану магичкою…

— И стала бы… стала ведь!

— Стала. Оно сразу понятно было, что станешь… только в тот год, помнится, ты не только Фролу надежду дала.

Муха медленно поползла вверх по щеке, добралась до глаза.

Тут-то я и отогнала.

Ползать — пусть ползает, но в глаза гадить неможно. А то еще черви опосля заведутся.

— Что, здраво перспективы оценила? Поняла, что не выйдет из тебя великой… так, средненькая… умненькая, умелая, но силой обделенная? И сколь ни бейся, а выше головы не прыгнешь.

— Зачем вы…

— Затем, что слишком долго ты во всем меня винила. Мол, рассказала я Фролу… а с чего мне молчать было? Не скажу, что Фрол мне вместо сына стал, но… он мне всегда был симпатичен. Если хочешь, чувствовалось родство. Я ведь тоже звания простого, и всего, что имею, сама добилась. А ты у нас кровью благородной, предками своими любила в глаза ткнуть…

— Поэтому?

— Нет, Люциана, не поэтому… ты чаек пей, духмяный… и вареньице попробуй. Сама-то кухарить не пробовала? Нет? А как-нибудь… не для нужды, души ради, а то все зелья, зелья… не завидую я тебе. Нечему. Всю жизнь несчастная и такою помрешь… рассказала я, что видела, потому как Фрола пожалела…

— А он в этой жалости нуждался? — почти выкрикнула Люциана.

А мне подумалось, что, когда они с Марьяною Ивановной вспомнят про меня да Еську, хорошо б очутиться где-нибудь далече.

— Не знаю. Может, и нет… а может…

Тишина.

Только давешняя муха жужжит, над Еськиною головой кружась.

— Я тебя не виню. Ты девка молодая… горделивая… а он кем был? Студиозус вчерашний. Ни кола, ни двора, одни перспективы, да только когда из тех перспектив чего толкового выйдет? Сколько лет ждать пришлось бы? Пять? Десять? А ты не готовая была… а тот, другой? Кем он был?

— Не было.

— Ровня, небось? — Марьяна Ивановна будто и не услышала. — И богат, и знатен… что ж замуж-то не взял?

— Не ваше дело!

— Не мое… только… ты ж тогда исчезла, Люциана. Сгинула. И сколько лет о тебе не слуху, ни духу? А подумала, каково Фролу было? И то, он узнал про жениха твоего… а когда б не знал? У тебя б самой, небось, не хватило бы смелости признаться? Что молчишь? Глаза отводишь?

— Не надо о том, — почти взмолилась Люциана Береславовна. — Все ошибаются.

— Верно… все ошибаются. Только умные на ошибках учатся, а дуракам… дураков Божиня бережет. Ты девка неглупая, и мне по-хорошему жаль, что у вас не сложилось. Но успокойся уже. Не вернешь прошлого…

— Все не так было…

— А как, Люциана? Если не так, то поди, расскажи…

— Не могу! Божини ради… не могу… — в голосе этом такая мука была, что у меня под сердцем закололо. — Если б моя воля… я бы… а не вышло… не позволено… забудьте. И Фрол… думаете, я не понимаю, что он обо мне… Архип… я и его потеряла. А ведь братом… родным братьям на меня плевать… отдали, что разменяли… и некому было… не важно. Просто забудьте. И правы, я научилась жить. Как смогла, так и научилась. Хватит бередить.

Еська носом шмыгнул.

И мизинчиком пошевелил.

Отходит, значится. И хорошо, глядишь, вовсе попустит чародейство.

— Что вы так смотрите? Не вам меня судить. Я ведь тоже про вас кое-что знаю… и Фролу, думаю, интересно было бы… не верите? Правнук ваш… помнится, славный мальчик… вы успели его спрятать?

— У меня…

— Нет правнуков. Конечно. Но вы ведь успели… и сколько ему? Думаю, столько же, сколько и этим мальчишкам? Где он, Марьяна?

— Замолчи!

— Ну, вы же позволяете себе копаться в моих тайнах, так отчего бы мне не заглянуть в ваши? Он ведь тоже имеет право… точнее, при определенных условиях он будет иметь право…

— Хватит, Люциана, я поняла. Хватит… ныне особая ночь. Пей чаек… пей и поплачь. Иногда нам ничего иного не остается…

— А вы…

— И я плакала. Все плачут. В слезах нет стыда, а гордость сердце душит. Этак и задушить способна. Так что, плачь Люциана… отпусти боль… и забудь. Обо всем, что было, забудь…

Дверь беззвучно открылась, всего-то на мгновенье, но хватило, чтоб я увидала, что Люциану Береславовну, склонившуюся над столом, закрывшую лицо руками, что Марьяну Ивановну, которая ласково гладила боярыню по голове.

И также беззвучно дверь и закрылась.

Мелькнуло в стене лицо Хозяина. Вот кому, стало быть, надобно спасибо сказать за разговор нынешний. Только вот не разумею я, что услышала.

Но чую — важное.

Сидели мы еще долго. Точней, сидела я, а Еська так и простоял в углу, хотя и отпускало его, но потихонечку, то палец дернется, то рука… одного разу и ухо, что вовсе было дивно. А когда колени подломилися и Еська падать начал, то я успела подхватить, уложила на лавку.

— Бестолковый ты, — сказала и по вихрам рыжим погладила. Он только глаза закрыл да усмехнулся кривовато. А может, не усмехался, муху гонял, каковая к нему любовью воспылала, не иначе.

Признаюсь, так и придремали.

Я так точно.

— Ты поглянь, Люциана, спят… — голосок Марьяны Ивановны раздался над самой головой, и я подскочила, едва Еську на пол не скинувши. — И такие… мирные…

— Спящий студиозус для окружающих безопасен.

Люциана Береславовна была… прежнею.

Высока.

Статна.

Холодна, что сама Морана в зимнем обличье своем. И простое платье нисколько не умаляло сталой ее красоты. А небось, в прежние-то времена боярыня была чудо до чего хороша.

— Что скажете в свое оправдание? — поинтересовалась Марьяна Ивановна и пальчиками щелкнула.

Тут-то Еську и отпустило.

Скрутился он.

Сполз с лавки и застонал.

— Чтоб я… когда-нибудь еще…

— Видишь, Люциана, мальчик раскаивается… глубоко раскаивается. Верно?

Еська поспешно закивал. Он стоял на четвереньках, а сил подняться не имел.