Сияние черной звезды (СИ) - Звездная Елена

Холодные глаза заледенели казалось еще сильнее, полыхнув морозным холодом.

Я вернулась в исходное положение, поправила кружево сорочки на плече, и повторила спокойно и безапеляционно:

— Сказанное вами… я приняла к сведению. Я все поняла. И, допустим, частично смирилась с ситуацией. Более того, я отчетливо понимаю, что сейчас, в условиях реальной угрозы вторжения высших, этот мир нуждается во мне возможно… — произнести это оказалось сложно, — даже больше, чем мой собственный. Именно поэтому, я повторюсь — я согласна и далее нести обязанности пресветлой императрицы, с единственным условием — вы не прикасаетесь ко мне больше! Никак! Ничем! И никоим образом!

И я взглянула в холодные глаза властителя Эрадараса, прямо и решительно.

И почему-то возникло странное ощущение, что в его глазах сейчас вдребезги разбивались даже не один — тысячи хрустальных замков.

Едва эта мысль промелькнула в моей голове, из глаз кесаря исчезло всяческое выражение, в них снова был лишь холод — Ледяной свет, как же точно его называли орки. Кесарь усмехнулся, в ответ на это воспоминание, но вместо ответа на мой ультиматум, со странной настойчивостью повторил:

— Любимая моя, ты помнишь, что открыло путь моей магии в Рассветном мире?

Меня откровенно взбесил вопрос.

— Мой кесарь, что вы хотите, чтобы я вам ответила? — практически прошипела. — Что искренне восхищена тем, как вы вернули себе магию и собственной дом?! Я восхищена. Правда. Искренне и всеобъемлюще! Но это никак, ни в коей мере, и ни коим образом не повлияет на мою к вам абсолютную ненависть!

Он не ответил, на мой всплеск ярости. Молча протянул руку, поправил норовившее сползти снова с моего плеча кружево, и спокойно произнес:

— Период, нежная моя. Я называл его тебе.

Раздраженно дернув плечом, избавилась от прикосновения его пальцев, и нервно ответила:

— Пять лет. Вы говорили о периоде в пять лет. Что-то еще, мой кесарь?

Или склероз крепчал все основательней? Последний вопрос не задала вслух, естественно, не самоубийца, но вслух кесарю и не требовалось. Холодно взглянув на меня, император, тем не менее, никак не отреагировал, и задал следующий, видимо с его точки зрения «наводящий» вопрос:

— Пять лет назад, тебе было пятнадцать. Нежная моя, назови мне самое яркое воспоминание твоих пятнадцати лет?

Я раздраженно выдохнула и осеклась…

Моим самым ярким воспоминанием о пятнадцатилетии был он. Он, пресветлый император Прайды и продлившая бесконечно долго аудиенция, после которой моя жизнь изменилась раз и навсегда. Он, высокий светловолосый вечно молодой мужчина, и его практически обреченное «Какая жестокая насмешка судьбы!».

Разум отказывался верить, просто отказывался, но в то же время логически сопоставил два неоспоримых факта — в мои пятнадцати лет я была представлена кесарю. И примерно в это же время к нему начала возвращаться магия.

— Нет… — простонала, еще толком не осмыслив информацию.

Он триста лет менял любовниц как перчатки, в безумной, бесконечной, настойчивой надежде влюбиться, чтобы исполнилось пророчество Мейлины… Он искал отражение, той, что его предала, хрупкой, прекрасной, светловолосой эллары — я была полной противоположностью этого образа. Страшное, толстое уродливое создание, от которой отказалась собственная мать, предназначенное им для совершенно иных целей. Это просто…

«Какая жестокая насмешка судьбы!»…

— Нет, — повторила, отчаянно замотав головой.

Он не мог полюбить меня. Не мог. Кесарь ни за что в жизни не выбрал бы такую, как я, в качестве объекта применения любовных чувств!

И откуда-то из сонма воспоминаний, всплыло то, где я, дрожащая и от перенесенного ужаса и от возмущения, сижу за столиком с едва тронутым ужином, и, сжимая ладони, пытаюсь примириться с тем, что мою собственную кровь только что пили прямо из моей шеи, и отрешенные слова сидящего в кресле напротив кесаря: «Любимых не выбирают, нежная моя».

— Нет… — я отшатнулась, не удержалась на ногах и рухнула на постель, в ужасе глядя на императора.

— Да, — спокойно произнес он.

И я вспомнила разговор, несколько забывшийся на фоне произошедшего прошлым утром и сказанное кесарем: «Значит, мы вернемся в Рассветный мир».

«Мы»

— Нет, это не может быть правдой… — надежда, иногда то единственное, что остается у человека — это надежда.

Невесело усмехнувшись, Араэден с присущим ему спокойствием ответил:

— Начнем с того, что ты уже давно не человек, нежная моя. Закончим тем, что теперь, когда ты, наконец, осознала, что ты нужна мне гораздо больше Тэнетра и в принципе благополучия Эррадараса, условия ультиматума стоит пересмотреть, как несостоятельные к исполнению.

Я судорожно хватала ртом воздух, потрясенная осознанием того, что никогда даже не принимала в расчет! Никогда! Ни единой мыслью, ни намеком, ни даже оттенком мысли! Никогда! Кесарь и… чувства?! Я даже не верила до конца в его «любовь» по отношению к Элиэ, или как там ее полным именем, я абсолютно спокойно отнеслась к тому, что он оставил абстрактную «блондинку» в Рассветном мире и даже не вспоминал о ней, я…

— Нет! — простонала, отчаянно отказываясь во все это верить.

Кесарь медленно на корточки передо мной, глядя в мои глаза, пытаясь поймать мой взгляд. Или не пытаясь. Зачем ему взгляд, если он практически имел уже всю меня.

— Провокационное заявление, нежная моя, — насмешливо заметил кесарь.

И я посмотрела на него. В упор.

«Какая жестокая насмешка судьбы!»… Я была готова подписаться под каждым словом. Кровью.

— Любопытная реакция, — добавил император.

В его словах звучала все та же насмешка, в его глазах не было и намека на нее. Там не было ничего, кроме ледяной пустыни давно вымороженной тем, кто не был способен любить в принципе. Но, к сожалению, даже этот факт меня уже не спасет. Меня уже ничего не спасет, если его целью являюсь я…Триста лет опыта, несгибаемая воля,

— Кари… — очень мягко произнес кесарь, беря мои руки в свои ладони.

Я смотрела на него, чувствуя себя так, как казалось бы целую вечность назад, когда прозвучали самые страшные слова в моей жизни: «Катриона, вы станете моей… женой?». И такое ощущение, словно во всем мире… во всех мирах, есть только я, до безумия пугающий и уже сто процентов бессмертный кесарь, и… мое бешено бьющееся сердце.

Вот только я выросла, и вместо «Да… с удовольствием…», в тишине нашей совместной императорской спальни прозвучало уверенное:

— Нет. Никогда. Ни при каких условиях. Пусть даже ценой моей жизни. Нет!

Кесарь не отреагировал никак, ни движением, ни вздохом, только лицо его внезапно стало еще более жестоким, чем всегда, и будто стали ярче льдисто-дымчатые глаза.

— Причина? — холодно вопросил он.

Холодно… ледяным тоном. Убийственно ледяным тоном, за которым, и я уже слишком хорошо знала своего супруга, полыхала ярость, способная сметать с пути города, страны, континенты. Он даже не улыбался. Араэден Элларас Ашеро смотрел на меня без тени улыбки, даже той, ласково-убийственной, что заставляла содрогаться от ужаса всех правителей королевств подчиненных Прайде, всех элларов, всех драконов, огромных лысых гномов, и, что греха таить, тэнетрийцев тоже.

— Причина. — Повторил кесарь, пресекая мою попытку вольнодумства.

Я мягко высвободила руки, подалась вперед, приближая собственное… или уже давно не мое лицо к лицу Властителя Эррадараса, и произнесла, четко проговаривая каждое слово:

— Все что у меня осталось — это я. Единственное, что у меня осталось — это я. Последнее, что у меня осталось — это я. Вы отняли всё, мой кесарь, мою любящую семью, мое счастливое детство, мою беззаботную юность, мою любовь и робкие попытки обрести счастье хотя бы в стане орков. Вы отняли абсолютно всё! Вы с каждым разом отнимали все больше, но даже нашего брака в Рассветном мире вам показалось мало. И вы отняли у меня мир. Мой мир. И все, что у меня осталось — я сама. Но вам снова мало, не так ли?!