– Хирген, твои люди нарушили приказ. Думаю, они сказали, каким недостойным образом?
Хирген медленно кивнул и, не оборачиваясь, произнес:
– Сложить оружие.
Стражники тут же подчинились, будто надеялись послушанием заслужить прощение. Наивная надежда, Хирген это знал.
– Завтра с утра обоих повесить. Прилюдно, – процедил кхан и брезгливо отшатнулся, когда один из обреченных со всхлипами припал к его ногам.
– Повелитель! Прошу, прости, я глупец, больше такого не повторится.
– Верно, не повторится. Потому что завтра тебя уже не будет. А приговор встреть достойно, вот как твой напарник, – и Элимер посмотрел на второго бывшего стражника. Лицо того побледнело, губы плотно сжались, но он изо всех сил старался не выдать эмоций.
– Ну а ты, – с издевкой спросил кхан, – почему не вымаливаешь прощения?
– Повелитель, – ответ прозвучал напряженно и сбивчиво, – это потому… прав ты, вот оно как. Сам не знаю, нашло что-то, Ханке разум замутил. И приказ нарушили, да и вообще… Мой родитель сам бы меня придушил, узнай он… Он всегда, бывало, говорил: "Ты врага убей, но не унижай, если он честно сражался".
– Твой отец мудрый человек. Он стыдился бы такого сына.
Стражник постарался не отвести взгляда. Второй в это время корчился на полу в рыданиях. Пока длилась эта сцена, подоспели трое воинов и по знаку Хиргена распахнули двери двух темниц, куда и отправили приговоренных. Впрочем, сидеть им там оставалось недолго.
Выйдя из подземелья, кхан достаточно сухо обратился к следующему за ним Хиргену.
– В случившемся есть и твоя вина: ты плохо смотрел за своими людьми.
От испуга смотритель до крови прикусил губу.
– Ты лишаешься трехдневного жалованья, – закончил Элимер.
И Хирген понял: кровью он отделался малой.
– Я понял, мой Кхан, – произнес.
– Хорошо. Того, что ползал, казнить завтра же, с утра. Второй не совсем безнадежен, так что напиши письмо о его переводе. В Урбиэне опять попахивает мятежами, пусть он отправляется туда и воюет последним пехотинцем. Носить меч ему более не дозволено. Не умрет – пробудет в ополчении до конца дней своих. Если только не умудрится совершить невиданный подвиг во благо Империи, – Элимер усмехнулся. – Теперь – айсадка. Сейчас же доставишь ее наверх, в тайную комнату. Пусть ей дадут воды и какую-нибудь одежду. И проверь, чтобы в комнате не было острых предметов и веревок. Сделай все тотчас же.
– Все будет исполнено, – кивнул Хирген, и направился было вниз по лестнице, когда кхан на мгновение приостановился и бросил вдогонку смотрителю.
– Замки у тебя проржавели. Разве я за этим следить должен?
– Прости, недоглядел. Сегодня же прикажу почистить или сменить.
Элимер, ничего не ответив, продолжил путь наверх и вздохнул с облегчением, когда промозглый затхлый воздух подземелья сменился сухим и теплым запахом жилья.
***
Великий Кхан восседал в кресле в малой советной зале, задумчиво подперев рукой подбородок. За спиной как всегда стоял Видольд, и больше в помещении никого не было.
Дверь распахнулась, и появился воин, подталкивая впереди себя пленницу. Элимер с удовольствием отметил, что она все-таки облачилась в принесенную ей одежду: простую тунику небеленого льна. Что ж, можно надеяться, что и в остальном дикарка будет столь же сговорчивой. Теперь, когда она смыла с лица и тела грязь, ее юность бросалась в глаза еще сильнее. Только взгляд казался взрослым. Страх из него исчез – или она его спрятала, – осталась лишь ненависть и почему-то решимость.
Айсадка не сутулилась, не пыталась забиться в угол, чего можно было бы ожидать от впавшего в отчаяние пленника. Напротив, стояла она неестественно прямо и неподвижно, расправив плечи и уставившись в никуда; словно показывала, что Великий Кхан Отерхейна для нее пустое место.
"Нет, – посетила неприятная мысль. – Эта ничего не расскажет".
И все же вопросы задать необходимо. Хотя бы, чтобы убедиться.
"Убедишься, и что же дальше? Прикажешь пытать?" – спросил он сам себя и понял, что не сможет отдать такой приказ. Теперь уже не сможет. Все-таки не такое он чудовище, как все думают, чтобы мучить детей. Но девчонке об этом знать ни к чему. Пусть боится, вдруг страх развяжет ей язык?
– Твое имя! – приказал Элимер.
Она даже мельком не взглянула в его сторону, и ничего не отобразилось на ее застывшем лице.
– Гордость сейчас бесполезна, айсадка. Впрочем, как знаешь… Тогда послушай. Мне нужен ответ лишь на один вопрос: о чем было ваше пророчество? Если я его услышу, то сохраню тебе жизнь и даже верну свободу. Если же продолжишь упираться, тебя ждут пытки, а после мучительная казнь, которая растянется надолго. Палач станет каждый день отрезать от тебя по кусочку. Сначала пальцы, потом уши…
Дикарка снова не ответила, и Элимер добавил:
– А до этого я отдам тебя на потеху моим воинам. Их будет много. Тебе понравится.
Последняя угроза все-таки подействовала на айсадку, она медленно повернулась и наконец-то взглянула ему в глаза. Какое-то время молчала, может быть, подбирая слова, и произнесла с акцентом, коверкая фразу:
– Мочь все в подлости ты, темный вождь. Но за что шакалов наказал, если делать, как они?
Элимер заметил, что уголки губ дикарки презрительно дрогнули, и это разозлило его. Как смеет эта девка, эта предводительница жалкого сброда, дерзить ему, Великому Кхану, властителю Империи?!
– Я их наказал за пренебрежение приказом, – отчеканил он. – А ты думала, из-за тебя? Не обольщайся. Испытанное тобой унижение – ничто перед мучениями, которые ждут тебя совсем скоро.
Больше он не успел сказать ни слова: девчонка молниеносным движением выхватила из ножен стоящего рядом стражника кинжал, рванулась в сторону и, размахнувшись, направила острие себе в грудь. Никто не сумел бы ей помешать, если б не Видольд, который тотчас, в ту же секунду, схватил со стола тяжелый бронзовый кувшин с водой и запустил им прямо айсадке в живот. Девчонка согнулась, издала какой-то тонкий всхлип и, не удержав равновесия, отлетела назад. А когда пришла в себя, стражники уже заломили ей руки и теперь быстро связывали их за спиной. Дикарка безнадежно попыталась вырваться, но тут ее наконец проняло: часто-часто заморгали ресницы, и она резко отвернулась, чтобы скрыть слезы.
– Я даю тебе время до завтра, айсадка. Хорошо подумай, – усталым голосом и без всякого выражения произнес Элимер, махнув рукой стражнику. – Уводи!
Когда пленница и ее конвоир скрылись за дверью, Элимер поднялся, нервно прошелся туда-сюда по зале и обратился к Видольду:
– Никогда не пойму этих дикарей! Это же безумие – согласиться пройти через такие мучения и умереть за какое-то пророчество! Впрочем, после неудачной попытки убить себя, она может передумать.
– Она не передумает, – возразил Видольд.
– Почему ты так уверен? – Элимер удивился.
– Ты забыл, Кхан, что я – горец. А мы хоть в далеком, но родстве с дикими племенами. Айсады верят, что если проболтаются о внутриплеменных таинствах чужакам, а тем более – врагам, то в посмертии и следующих рождениях их будут ждать мучения куда страшнее тех, которыми пугаешь ты.
– Почему же ты раньше молчал? Зачем я на нее время тратил?
Видольд пожал плечами:
– А что бы изменилось? Ты, Кхан, извиняй, но уж упрям ты больно, все равно попробовал бы.
