Инженер магии - Модезитт Лиланд Экстон

– Да ничего подобного, – со вздохом возражает Доррин. – Не нужны мне твои покупатели.

– Как это так? Хорошие покупатели всем нужны!

Скривившись, Квиллер наклоняется и трет себе лодыжку. Только сейчас юноша замечает, что правая нога ремесленника больна: она значительно больше левой и обута во что-то вроде мягкого кожаного мокасина. Позади табурета наготове трость с массивным набалдашником.

– Нужны, но я не игрушечник, – повторяет Доррин.

– Тогда чего ради ты затеял мастерить игрушки?

– Еще раз объясняю: я делаю не игрушки, а опытные модели, чтобы посмотреть, как будут работать машины. На это уходит время и материал. Чтобы возместить расходы, мне приходится продавать свои изделия. Я, конечно, понимаю, что тебе надо кормить семью...

– Не семью. Всего лишь овдовевшую сестру с сынишкой.

– Это и есть семья. Не знаю, как тут у вас... – Доррин умолкает, глядя на сморщившееся от боли лицо. Похоже, хоть явился он совсем не за этим, ему снова придется прибегнуть к целительству. – Что у тебя с ногой? Давно это?

– Да уж давненько. Мне ее фургоном отдавило. Я тогда был моложе, чем ты сейчас. Вот и пришлось все бросить и начать вырезать игрушки – чем еще было заняться?

– Не против, если я взгляну на ногу?

– На ногу? Ты же вроде пришел толковать насчет игрушек.

– Ну пожалуйста... – Доррин чуть не упрашивает, поскольку не может оставаться безучастным к боли.

– Валяй, коли приспичило, но Рилла ничем помочь не смогла, – говорит Квиллер, взявшись левой рукой за верстак. – Боль то чуток отпустит, то так проберет... По мне, так все знахари одинаковы. Но если хочешь – пожалуйста. И зачем только ты сюда заявился на мою голову?..

Касаясь лодыжки, Доррин хмурится, улавливая внутри красновато-белое свечение, и старается притушить его, вытеснив черным огнем гармонии.

– Эй, что ты сделал? – удивленно спрашивает игрушечник.

– Кость срослась неправильно, – объясняет Доррин, тяжело облокачиваясь о верстак и с трудом переводя дух. – Вправлять ее уже поздно, но болеть так сильно больше не будет – разве только в непогоду разноется.

– Мне нечем тебе заплатить, – сердится Квиллер.

– Никто у тебя денег не просит, – ворчит в ответ Доррин. – Я же тебе кость не вправил. И вообще я не мастер-целитель.

– А ведь я, почитай, и забыл, каково оно, жить без боли, – говорит Квиллер, потирая лоб. – Ну ладно, положим, ежели ты смастеришь игрушку-другую, это погоды не сделает... – размышляет вслух мастер.

– Тем паче что они не такие, как у тебя, а значит, мы не соперники, – торопливо вставляет Доррин.

– Оно и ладно. Но ты, наверное, подумываешь о вступлении в гильдию?

– А что, есть гильдия целителей?

– Насчет целителей не знаю, я о ремесленной. Туда входят мастера, делающие разовые изделия на заказ, вроде моих игрушек. Не скажу, что от этого так уж много проку, но во всяком случае Спидларский Совет гильдейские жалобы разбирает, а взнос составляет всего несколько медяков в год.

– А ты входишь в гильдию?

– Иногда, когда доходы позволяют. Нынче времена трудные и зима холодная, так что не до жиру.

– Ладно. Спасибо тебе за сведения.

– Захочешь вступить, поговори с Хастеном, – говорит мастер, глядя на свой верстак. Там стоит деревянный фургончик и лежит поленце, из которого будет вырезан бык или лошадка. – Ну что ж, паренек, ступай. Больше мне тебе предложить нечего.

– Всего доброго, – тихонько говорит Доррин, склоняя голову.

– Спасибо. Благодаря тебе денек у меня сегодня поудачнее многих.

Мастер вновь берется за нож, а Доррин выходит в ветреный сумрак и вспрыгивает в седло.

LI

С помощью щипцов Доррин прилаживает железную полоску в паз, отмечающий нижнюю треть посоха, используя свое чувство гармонии, чтобы лоркен не обуглился от соприкосновения с горячим металлом. Железная скрепа прочно встает на место. Обливаясь потом, Доррин проделывает то же самое со второй, после чего опускает окольцованное металлом черное дерево в бак с водой. Потом, отхлебнув из кружки воды, Доррин берет щипцами первое навершие, помещает его в горн, раскалив до соломенной желтизны, надевает на кончик посоха и повторяет закалку. Все детали из черной стали на месте. Доррин кладет изделие на край очага и вытирает лоб тыльной стороной руки. Почти готовый посох светится чернотой, излучая гармонию. Однако полировать дерево и делать насечки на черной стали можно будет лишь после того, как посох охладится.

Ощутив в сумраке за горном чье-то присутствие, юноша оборачивается. В круг света вступает одетая в брюки и толстую куртку Петра.

– Чем занят?

– Да вот, – он указывает на результат своих трудов, – решил смастерить посох получше.

Девушка смотрит на окованное черное дерево и ежится:

– Он у тебя холодный, как звезды в зимнюю ночь.

Доррин молча убирает на полку щипцы и молот. Горн еще слишком горяч для того, чтобы вычищать сажу, а значит, заняться этим придется спозаранку.

– Знаешь, в каком-то смысле ты и сам такой же, – говорит Петра. – Люди находят тебя милым парнишкой, но снаружи ты холоден как лед, во всяком случае в сравнении с огнем, горящим у тебя где-то глубоко внутри. Надеюсь, твоя маленькая торговка окажется достаточно толстокожей, чтобы с этим справиться.

– Маленькая? Да она выше меня ростом и в плечах шире.

Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:

– Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.

Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.

– Ты зачем пришла?

– Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему – раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.

– Но почему ночью?

– Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.

Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.

Под темным деревом и железом посох светится чернотой.

– Доброй ночи, Доррин.

Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.

Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...

Ну надо же выдумать такую нелепицу!

LII

– И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?

– Отменить дополнительные пошлины, – звучит из середины зала чье-то предложение.

– Чья идея? – спрашивает Джеслек, обернувшись на голос.

Никто не отзывается.

– Если ты не дашь обогащаться спидларцам или Черным, наживаться станут хаморианцы или норландцы, – говорит толстый, лысый мужчина, сидящий в первом ряду. – А не они, так сутианцы. Торговля, она как вода: поток должен куда-то течь.

– Но почему бы ему не течь к нам? – вопрошает Джеслек.

– К нам... Это легче сказать, чем сделать.

– Может, сделаем пошлины на товары с Отшельничьего еще выше? – высказывается другой Белый маг.

– Куда еще? Они и так уже увеличены на сто процентов.

– Ну и что? Это же пряности, вина и предметы роскоши. Многие ли в Кандаре могут позволить себе носить их шерсть? Пусть люди раскошеливаются, а выиграет от этого не Нолдра или Хамор, а наше казначейство.

– А не пустить ли собранные пошлины на постройку еще большего флота?

– Пустить-то можно, но зачем нам столько судов? – подает голос Керрил.

– Чтобы прервать морскую торговлю с Отшельничьим, зачем же еще? – фыркает Джеслек.

– Триста лет назад это могло бы сработать, но после Креслина у нас не осталось ни судов, ни денег. Теперь от такой политики толку мало. Сейчас мы добились лишь того, что Отшельничий покупает наше – заметьте, наше! – зерно не напрямую у нас, а у норландцев. Они приобретают хлеб в Хайдоларе и кораблями переправляют на Отшельничий, а в обмен получают товары, производимые на острове. Конечно, островитянам зерно обходится дороже, чем раньше, но мы несем еще большие убытки, чем они.