Наследник Седьмой Марки (СИ) - Останин Виталий Сергеевич

— Хорошо, — ответил юноша, давя в себе этот внутренний диалог. — Давай только завтра поговорим об этом. В Гимнасии. Мне пока присмотреться надо. А ты тогда «сеть» постоянно обновляй, хорошо?

— Я Эссен, братик! — на лице девочки тут же расцвела улыбка, а слезы высохли, словно их и не было. — У меня всегда конструкт наготове!

Рассмеявшись и поцеловав сестру в макушку, Ян отправился к себе. Перед сном он тщательно заточил ногти и в постель отправился в тонких нитяных перчатках, чтобы не порезаться во сне. А проснувшись, он уже знал, как нужно действовать, чтобы покончить с Олельковичем.

Решение, как это обычно и бывает, лежало на поверхности. То, что Ян не уперся в него носом в первый же день, объяснялось разве что ранним взросление юноши. И прежним образом жизни, когда он мыслил категориями, более подходящими для Марки, а не большого города.

Привыкнув считать себя охотником, Ян и вел себя соответственно. Но играя на территории врага, неизменно проигрывал — не зря же говорят, что дома и стены помогают. Он провоцировал, создавал условия, а всего-то и нужно было вспомнить, что молодые люди, к тому же студиозусы, не проводят время в выслеживании лежек потусторонних хищников. Они, как правило, предпочитают весело проводить время. Иногда, учиться. Волочиться за девушками. И — совершать глупости. Никто не ждет рассудительности от семнадцатилетнего мальчишки!

Чтобы подобраться к Олельковичу, Яну требовалось вести себя не как молодому мужчине, детство которого закончилось с первым походом за Пелену и убитым там Низшим, а как нормальному семнадцатилетнему юноше.

— Глупости… — размышляя, бормотал он себе под нос, спускаясь к завтраку.

— Что ты сказал? — переспросила София, услышавшая слова, но не сообразившая, что к чему.

Ян настолько погрузился в свои мысли, что посмотрел на сестру так, словно не понимал, как она вдруг оказалась здесь и сейчас. Моргнул, возвращаясь в реальный мир, и спросил:

— Какие глупости может совершить человек моего возраста? Другими словами, что мне нужно делать, чтобы стать на пару дней не Эссеном, а студентом?

Улыбка растянула губы девушки от уха до уха.

— Это ты, братик, по адресу пришел! Садись, я все тебе расскажу!

Интерлюдия

Адам ждал вызова отца, сидя в приемной его кабинета уже больше часа. Это само по себе было унизительно — Сигизмунд Олелькович никогда не заставлял своего сына так долго томиться. Раньше самое долгое ожидание составляло минут двадцать. А еще молодому человеку было страшно. Потому что он знал, зачем глава клана приказал ему явиться. Дело, как и все, что происходило в последние дни, было связано с Эссеном.

Наконец секретарь отца встрепенулся, получив приказ через модум связи, и подскочил, распахивая перед наследником дверь. Адам на мгновенье заколебался, но быстро поборол страх.

«Не бойся!» — сказал ему Пак.

«Мы с тобой, Адам», — поддержал его Джон.

Два его верных… да, пожалуй, что друга. Два голоса, которые среди прочих звучали в его голове уже три года.

Впервые они появились в четырнадцать. Поначалу мальчишка принял их за первые симптомы потери рассудка. Адам понимал — и ему много рассказывали об этом, — что у потомков столь древнего рода вполне могут выползти на свет наследственные заболевания. Особенно у тех, кто не являлся носителем дара, а такое в старых семьях встречалось куда чаще, чем считало общество. На виду ведь лишь те, кто силен и могущественен, а они, как правило, полны витой, которая исцеляет любые недуги.

У дядьки по материнской линии, например, была королевская болезнь[1]. У кузины почти отсутствовал подбородок, а волосы были такими редкими, что несчастной приходилось постоянно носить парик. Отцовский брат с рождения был хромым — что-то с костями, хрупкими, как хрусталь. А Адам слышал голоса.

Когда это впервые произошло, он даже не испугался. Будто ждал чего-то подобного. Он рос слабым и довольно болезненным ребенком, у которого наследственный дар открылся только в двенадцать лет, тогда как нормой для Олельковичей считался возраст в восемь-девять. За него тут же взялись, наверстывая упущенное время, пичкая теорией и практикой. Чем почти сразу — так мальчик считал еще год — и пробудили голоса.

Жить те, кстати, не мешали. Сперва, конечно, было жутковато, когда внутри тебя появляются не просто чуждые мысли, а настоящие слова, составленные в предложения и наполненные кому-то другому принадлежащими эмоциями. Порой это были замечания. Что-то вроде «у щенка нет шансов» или «так давно не чувствовал ветер на коже!» Но, если не впадать в панику, они и правда совсем не мешали жить.

Позже даже стали помогать. Когда домашний учитель по теории магии спрашивал про вчерашнюю лекцию, именно голоса нашептывали ему целые абзацы из учебника. В случае домашних проказ они тоже приходили на помощь, подсказывая, что и как сказать, на кого переложить вину, чтобы избежать наказания. Можно сказать, что голоса в голове стали ему единственными друзьями — ведь других у единственного сына главы влиятельного рода просто не было.

К шестнадцати годам Адам так к ним привык, что уже не мог себе представить жизни без них. У него даже стало получаться двухстороннее общение — если правильно сформулировать вопрос, иногда поступал и ответ. Он научился доверять им, полагаться на них, рассчитывать на них. Шепот в голове уже давно не мешал. К тому же юноша вовсе не считал себя сумасшедшим. Если бы его кто-то спросил об этом, он, скорее всего, сказал бы что-то об избранности.

Голосов было много, больше десятка. Имелись детские, женские и старческие, но выделялись среди них лишь два, говоривших чаще других. С ними, если так можно сказать, у Адама сложились самые прочные связи. Первого он назвал Паком — почему-то представлялось, что его носитель — это такой козлоногий человечек с небольшими рожками и забавной бородкой. Пак всегда был готов к шалостям, именно он давал советы, как уйти от ответственности за содеянное, и подсказывал, чем стоит заняться, если вдруг становилось скучно.

Второму голосу Адам дал имя Джон. За бесстрастными его интонациями, всегдашним спокойствием и даже какой-то суровостью мальчику виделся британский дворецкий, из тех, что служат родам поколениями. Невозмутимый, надежный, верный и очень много знающий немолодой человек — вот каким представлял его Адам.

Джон никогда не занимался глупостями. Не советовал ерунды. Джон учил Адама, как делал бы это домашний учитель, правда, сферы, в которых он был докой, привели бы в ужас любого другого лектора. «Дворецкий» рассказывал о жизни и смерти, о возвышении и одиночестве. О служении и наградах. Он, а не оплачиваемые отцом учителя, обучил его конструктам, которых даже в роду не знали.

Адам его побаивался. Точнее, боялся расстроить и подвести. И когда Джон впервые увидел глазами юноши Эссена и сказал, что перед ним враг, Адам не усомнился в правдивости этого заявления ни на секунду. Единственное, что он спросил у советчика — чем так опасен новичок с третьего потока, за которым не стояли могущество рода, деньги и связи.

«До конца осени один из вас будет мертв», — вот и все, что ответил ему тогда Джон.

Естественно, юному аристократу умирать не хотелось. И он активно занялся решением внезапно возникшей проблемы. Адам уже знал, как сделать так, чтобы человек умер, а на него никто и не подумал. Этому его научил Пак, объяснив суть работы двух довольно простых, но слегка видоизмененных конструктов: «якоря» и «слабости». Первый привязывал к магу другого одаренного, но без цели передавать ему свою энергию, как это делалось в оригинальном заклинании. Второй же — тянул из него виту. Медленно, буквально по капле.

В итоге жертвы умирали от какой-нибудь глупой болезни. Зачастую от сердечной недостаточности — живой насос, лишившись омывающей его виты, просто не справлялся с работой. И никто и подумать не мог, что он не сам отошел в мир иной, а был убит. Спарка из этих конструктов практически не отслеживалась, да и кому бы пришло в голову изучать под лупой человека, у которого отказало сердце?