Маленький, большой - Краули (Кроули) Джон

Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 171

Смоки бросил взгляд на загадочный ближний край Эджвуда, с зажегшимися на исходе дня окнами: что это, маска, которая скрывала за собой многие лица, или одно и то же лицо, меняющее маски? Разгадки он не знал точно так же, как не мог разгадать и самого себя.

В Зиме только одно хорошо, а что именно? Ответ на этот вопрос Смоки был известен: он уже читал книгу раньше. Пришла Зима — так далеко ли позади Весна. Ой ли, подумал Смоки: бывает, что далеко — еще как далеко.

В напоминавшей многоугольник музыкальной гостиной на цокольном этаже Дейли Элис, которая была беременна во второй раз и носила большой живот, играла в шашки с двоюродной бабушкой Клауд.

— У меня такое ощущение, — проговорила Дейли Элис, — будто каждый день — это шаг, и каждый шаг отдаляет тебя — ну, как бы это сказать — от того времени, когда все имело какой-то смысл. Когда все вокруг было живым и подавало тебе знаки. Но не делать следующий шаг нельзя, как нельзя остановить жизнь с наступлением нового дня.

— Я тебя вроде бы понимаю, — отозвалась Клауд. — Но думаю, это тебе только так кажется.

— Это вовсе не оттого, что я повзрослела. — Дейли Элис складывала съеденные красные шашки в ровные столбики. — Не говори мне этого.

— Детям всегда легче. А ты теперь солидная дама: у тебя собственные дети.

— А Вайолет? Что ты скажешь о Вайолет?

— О да. Конечно же. Вайолет…

— Вот о чем я задумываюсь: может быть, мир стареет. Теряет силы. Или же просто я сама становлюсь старше?

— Все задаются этим вопросом. Впрочем, не думаю, что можно заметить старение мира. Слишком долог для этого его век. — Клауд сняла с доски черную шашку Элис. — С возрастом только начинаешь понимать, что мир действительно стар — очень стар. Когда ты молод, тогда и мир вокруг тоже кажется молодым. Вот и все.

Убедительно, подумала Элис, но это все равно не могло объяснить, почему она испытывала ощущение утраты и сознавала, что понятные ей прежде вещи остались в прошлом, что нити, связывающие ее с ними, разорваны и рвутся ею самой день ото дня. В молодости ей постоянно казалось, будто ее подстрекают, подталкивают вперед, понукают куда-то. Вот это ощущение она и утратила. Она уверилась, что никогда больше не сумеет выследить и опознать, благодаря всплеску необычайно обострившегося восприятия, улики их присутствия, никогда не получит послания, предназначенного только для нее; никогда вновь не почувствует, задремав средь бела дня, прикосновение края их одежд у себя на щеке — одежд тех, кто наблюдал за ней, а потом, стоило ей очнуться, исчез, оставив за собой лишь качнувшуюся листву.

Сюда, скорей сюда, — слышалась ей в детстве их песенка. Теперь ей было не шевельнуться.

— Твой ход, — сказала Клауд.

— А ты делаешь это сознательно? — спросила Дейли Элис, обращаясь не только к Клауд.

— Что именно? — откликнулась Клауд. — Расту? Нет. Впрочем, в каком-то смысле да. Либо ты принимаешь это как неизбежность, либо отказываешься. Приветствуешь или отрицаешь — а может, берешь в обмен на то, что все равно так или иначе потеряешь. Если же откажешься, то это у тебя вырвут насильно, и тогда забудь о плате: любая сделка станет несбыточной. — Ей вспомнился Оберон.

Через окна музыкальной гостиной Дейли Элис увидела, как Смоки устало бредет домой: его фигура, перемещаясь, дробно отражалась на волнистой поверхности каждого из стекол. Да, если Клауд сказала правду, то это означает, что она получила Смоки в обмен, поступившись ярким ощущением того, что именно они, они сами привели ее к нему; они избрали его для нее; они измыслили быстрый обмен взглядами, отдавший его в ее собственность; они даровали долгий период между обручением и свадьбой, плодоносный и уютный брак. И вот, хотя теперь Дейли Элис обладала всем обещанным, взамен этого она утратила ощущение того, что это было ей обещано. И в итоге вся ее собственность — Смоки и самое обыкновенное счастье — казалась хрупкой, недолговечной, готовой исчезнуть, принадлежащей ей только по воле случая.

Страх: да, она испытывала страх, однако может ли случиться — если сделка была заключена по всем правилам, она исполнила свою роль как полагалось (и это дорого ей обошлось), а от них подготовка потребовала такую уйму хлопот, — может ли случиться, что она потеряет Смоки? Неужели они способны на такое коварство? Неужели она так мало во всем разобралась? И все равно: ей было страшно.

Дейли Элис услышала, как торжественно захлопнулась входная дверь, а мгновение спустя за окном возник Док в красной клетчатой куртке, направлявшийся навстречу Смоки. В руках Док держал два короткоствольных ружья и прочее охотничье снаряжение. Смоки, судя по всему, удивился, потом возвел глаза к небу и ударил себя по лбу, словно вспомнил вдруг что-то важное. Покорившись неизбежному, он взял одно ружье у Дока, который, размахивая руками, показывал возможные маршруты вылазки; ветер выдувал из его трубки оранжевые искры. Смоки повернулся, чтобы отправиться вместе с ним в Парк, а Док и на ходу все еще продолжал что-то говорить и жестикулировать. Смоки один раз оглянулся и посмотрел на верхние окна.

— Твой ход, — повторила Клауд.

Элис уставилась на доску, где вдруг воцарился беспорядочный произвол. Через гостиную прошла Софи во фланелевом халате и накинутом на плечи шерстяном кардигане Элис, и потому игра на какое-то время приостановилась. Нет, Софи их не отвлекла: вид у нее был самый рассеянный; она, конечно, заметила присутствие Клауд и Дейли Элис, но вида не подала. Когда Софи проходила мимо игравших в шашки женщин, их обеих вдруг охватило острое чувство сопричастности со всем окружающим миром: ветер — резкий, земля — темная, это снаружи; час — поздний, скоро начнет темнеть; жизнь внутри дома — движется к вечеру. Эту внезапную общность чувства вызвало появление Софи или же Софи сама — Дейли Элис не могла понять, но что-то такое, прежде смутное, для нее теперь прояснилось.

— Куда он пошел? — спросила Софи, ни к кому не обращаясь и водя рукой по волнистому стеклу эркера, словно перед ней возникла преграда или это были прутья клетки, внутри которой она себя вдруг обнаружила.

— На охоту, — ответила Дейли Элис. Она провела шашку в дамки и сказала Клауд: — Твой ход.

За всю осень доктор Дринкуотер только раз или два снимал с предохранителя одно из многочисленных короткоствольных ружей, которые со времен его деда хранились в футлярах в бильярдной комнате, чистил его, заряжал и отправлялся пострелять птиц. При всей своей любви к животному миру — а возможно, и благодаря ей, — Док чувствовал, что не менее Рыжего Лиса или Совы-Сипухи достоин принадлежать к семейству плотоядных, если это заложено в нем от природы, и непритворное удовольствие, с каким он поглощал мясо, обсасывая хрящи и косточки и охотно облизывая вымазанные жиром пальцы, убеждало его в этом. Он считал, однако, что должен, если уж претендует на звание хищника, стойко брать на себя убийство поедаемой им добычи, а не перелагать кровавую акцию на чужие плечи, довольствуясь трофеем, подаваемым на блюде в препарированном до неузнаваемости виде. Два-три выстрела за год, связка птиц с ярким оперением, безжалостно сраженных на лету и принесенных домой окровавленными, с разинутыми клювами, казалось, разрешали его сомнения: знание леса и умение неслышно подкрадываться к жертве вполне возмещали некоторую нерешительность в момент, когда фазан или тетерев с шумным хлопаньем крыльев выпархивал из куста; обычно охотничьи трофеи вполне удовлетворяли самолюбие доктора и давали ему повод, когда он разделывал говядину или барашка, думать о себе в течение всего года как о ненасытном, жестоком хищнике.

Частенько он брал с собой на охоту и Смоки, убедив его в неопровержимой логичности своего подхода. В отличие от Смоки, Док был левшой, и это уменьшало вероятность того, что они поразят друг друга во время совместной кровожадной вылазки; Смоки же, несмотря на свойственные ему невнимательность и недостаток терпения, оказался прирожденным стрелком.

Ознакомительная версия. Доступно 35 страниц из 171