Серые земли (СИ) - Демина Карина

Статуи мраморные.

Вазы золотые.

И чучело бурого медведя, стоящего на задних лапах. В передних медведь держал очередной поднос — Себастьяну подумалось, что покупали их, верно, оптом, спросив за то немалую скидку. На подносе лежала книга внушительных размеров, в красной сафьяновой обложке, щедро украшенной каменьями.

— Это что? — книга выглядела подозрительно и вызывала вполне естественное желание — изъять.

— Благодарности, — лакей глядел на Себастьяна свысока, и в глазах его пустых виделась жалость. — Гости благодарят панну Эугению…

— За что?

— За все.

— Ах, за всякие пустяки… не стоит вашего внимания… Лютек, спасибо… можете быть свободны… хотя нет, пусть в малую гостиную подадут чай… у нас ныне замечательный чай. Мой супруг прикупил по оказии, истинно цианьский. По пятнадцати злотней за гривну.

Этакий чай и поперек горла встать может.

— И пирожных подай! — крикнула панна Эугения вслед. — Тех самых, которые из королевской кондитерской…

Повернувшись к Себастьяну, она пояснила:

— Мы для родственников берем, которые попроще, в местечковой… все одно Жоржиковы тетки в хороших пирожных ничего не понимают, так что зазря тратиться? Вы уж извините, что ждать пришлось… Лютеку велено, чтоб без докладу никого не пускал, а то ходят тут и ходят…

— Кто ходит?

— Ах, кто только не ходит! Все больше просители… знаете, почему?то думают, что ежели Жоржику удалось заработать злотень — другой, то он просто обязанный этим поделиться… он, конечно, делится. Давече вот храму отписал пять тысяч на кровлю. Памятную табличку за то обещались. Но ведь всем и каждому давать, этак и разориться недолго…

Она шла по узкому коридорчику, и пышные розовые юбки колыхались, задевая стены.

— Ваш супруг…

— Жидомир Бергуш — Понятовский… вообще?то он урожденный Цуциков, но взял мою фамилию. Согласитесь, что Жидомир Бергуш — Понятовский звучит куда как благозвучней.

Себастьян согласился.

— У него заводики… мыловаренные… с дюжину. И еще иного, по мелочи… там мануфактурка, там фабрика… понимаете.

— Понимаю.

— Чудесно! Мы в Познаньск недавно перебрались, в позатом годе. Я Жоржику говорила, что нечего в провинциях делать. Там, небось, ни обчества пристойного, ни жизни светское…

Панна Эугения остановилась у двери и опустила очи долу. А Себастьян не сразу понял, что дверь эту требуется отворить.

— У вас… чудесный дом, — сказал он, стараясь сгладить неловкость.

— Ах, вы мне льстите…

Льстил.

И лесть эта далась Себастьяну нелегко.

Золото.

Всюду золото.

Золотой шелк стен. И золотой бархат гардин. Золотой атлас с золотым же шитьем на низеньких креслицах. Золоченое дерево… золотые узоры на мраморе камина.

Золотая посуда.

— Неужели вы самолично… — Себастьян обвел все золотое великолепие рукой.

— Конечно… неужели я могла доверить свой дом кому?то?

Платье на панне Эугении тоже было золотым, чрезмерно тяжелым для лета, но явно недешевым.

— Столько труда… столько труда… вы представить не можете…

Себастьян такое действительно представлять не мог и, главное, не желал.

— Вы присаживайтесь, а Розочка сейчас спустится… ей надобно туалету обновить, — панна Эугения присела на самый краешек кресла и, проведя по обивке ладонью, пожаловалась. — Цены в Познаньске несусветные! Приличную ткань дешевле, чем по двадцать сребней за аршин не сыскать… эта и вовсе сорок стоила…

— Скажите, вы были знакомы с Зузанной Вышковец? — Себастьян разглядывал собеседницу.

Недавно в Познаньске… насколько недавно? Впрочем, явно не месяц и не два… но ежели она волкодлак, то знает об этом, и способ нашла, как проклятье усмирить.

Или выход нашла…

— Зузанна… — панна Эугения нахмурилась, была она худа, однако эта худоба не придавала фигуре ни легкости, ни изящества, напротив, она словно подчеркивала недостатки — чрезмерно широкие плечи, коротковатую шею, перехваченную золотой лентой фермуара, и плоскую грудь. — Ах, та Зузанна… конечно… сваха… мы читали об этом ужасе…

Дверь отворилась, и давешний лакей вкатил столик, на котором громоздилась посуда, к счастью, серебряная.

— Уж извините, — панна Эугения, отпустив Лутека взмахом руки, сама взялась за сервировку стола. — Но пристойного сервизу я до сих пор не нашла… чтобы и проба хорошая, и исполнение… все норовят подсунуть какую?то ерунду дешевую. Я так и сказала пану ювелиру, мол, сделайте, как я прошу, а Жоржик не поскупится. В конце концов, тут же ж столица! Небось, генерал — губернатор из серебра не пьет.

Себастьян охотно подтвердил, сказав при том чистую правду: чай генерал — губернатор предпочитал потреблять из высокого стеклянного стакана, который повсюду возил с собой. Ну, или же, на худой конец, из фарфоровой посуды.

Чай в серебре выглядел преподозрительно.

— Но я право не знаю, чем могу помочь… — панна Эугения держала чашечку двумя пальчиками и при том манерно оттопыривала мизинчик.

— Расскажите о ней.

— Обыкновенная женщина… средний класс, если вы понимаете, о чем я… изо всех сил стремилась казаться богаче, чем есть… но происхождение чувствовалось. Не было в ней… лоска не было.

Панна Эугения пригубила чай и зажмурилась.

— Превосходно… удивительно тонкий вкус… а уж аромат…

Себастьян осторожненько понюхал: от чая отчетливо пахло сеном. И оттенок он имел бледно — желтый, какой бывает, когда кипятком заливают спитую заварку.

— Удивительно, — согласился он. — Никогда подобного не пробовал!

— Это Жоржику по особому заказу… я говорила, да?

— Говорили. Так, значит, Зузанна вам не нравилась?

— Не нравилась? — панна Эугения отставила чашечку. — Ну что вы! Не могу сказать, что она мне не нравилась… или нравилась… я не имею обыкновения испытывать симпатию к прислуге. Или тем, кто вроде прислуги… это некоторые вольнодумцы полагают, что ежели вырядить горничную в дорогое платье, то из нее мигом принцесса выйдет.

— Не выйдет?

Панна Эугения носик сморщила.

— А воспитание как же? Манеры? Вкус утонченный… я сама два года уроки брала.

— Вкуса?

— Естественно. Я ведь должна соответствовать столице…

— У вас получается.

— Вот видите! — воскликнула панна Эугения. — А Зузанна… она была простенькой. Всю жизнь в Познаньске провела, а в результате что?

— Что? — послушно спросил Себастьян и покосился на массивный фикус с вызолоченной листвой.

— Ни — че — го! — панна Эугения произнесла это по слогам. — Совершенно ничего! Обыкновенная женщина, которых в любом городе множество… когда нам порекомендовали сваху, я, признаться, ожидала кого?то более… более яркого… вдохновенного… она меня совершенно разочаровала…

— Чем?

Фикус был близко, достаточно близко, чтобы поделиться с ним чаем. Себастьян крепко подозревал, что этакая его щедрость не найдет понимания у несчастного фикуса, однако же сам пробовать изысканный напиток он тем более не желал.

Оставалось надеяться, что панна Эугения, увлеченная рассказом, отвернется.

— Категорической неспособностью понять наши желания…

— Это какие же?

— Розочка… вы скоро увидите ее… моя маленькая девочка… мы переехали в Познаньск отчасти для того, чтобы устроить Розочкину судьбу наилучшим образом. В провинции какие женихи? Баронет там… или вовсе купец средней руки… нет, Розочка — достойна самого лучшего! Мы с Жоржиком так считаем.

Панна Эугения, точно чувствуя, что Себастьян задумал недоброе, отворачиваться не спешила, напротив, она устремила на него столь внимательный взгляд, что ненаследный князь испытал некую неловкость. В его жизни, конечно, случалось встречать дам, которые, что называется, раздевали взглядом… а порой и не взглядом, но обыкновенно делали сие под влиянием страсти. В панне Эугении страсти не ощущалось вовсе, скорее уж некая деловитая сосредоточенность, которая и заставляла Себастьяна нервничать. Он старался сидеть смирно, чувствуя себя не то шкапом, не то очередным подносом, присмотренным панной Эугенией для украшения дома. Того и гляди протянет костлявую свою ручку, поскребет ноготочком, дабы убедиться, что не подсовывают ей золоченую медь под видом литья…