— То «что»? — спросил я Фарри, не обратив внимания на капитана «ИзоЛьды».
— Я действительно хотел его смерти, но… — мой друг махнул рукой. — Ты бы не убил его просто по этому желанию, понимаешь? Ты остановил бы меня, если бы я сорвался!
— Эй! — рявкнул Барри Рубенс. Поднялся, возвышаясь над нами. — Это мой корабль, в конце концов!
— Терпение! — огрызнулся на него Фарри, и Монокль ошеломленно нахмурился:
— Что-о-о?
Я влил в душу капитана холод Пустыни, и Рубенс оступился, пошатнулся. Он плюхнулся обратно в свое кресло.
— Ты оледенел, кусок навоза, — отстраненно сообщил Монокль, окинул слабым взглядом каюту, будто подпитываясь силой от обезображенных криками портретов, и прикрыл глаза. — Подлец. Приду в себя — прикончу.
— Что сделано, то сделано, — произнес Фарри. Потер виски и сплюнул, — Да, страх — это то, с чем мне придется играть. Нет другого варианта. Не получается иначе.
— Прости, что оставил тебя… — сказал я ему. Он кивнул, криво улыбнулся. Затем глубоко вздохнул, хлопнул себя по бедрам.
— Не проси прощения.
Он подошел к стеклу. По ту сторону через снежные просторы плыли темные тени от облаков. Они накатывались на нашу небольшую флотилию, переползали через громгар и уходили куда-то на юг.
— Все равно прости…
— Не проси прощения, — отчеканил Фарри. — Я принял решение. Я выбрал. Теперь я оставляю тебя.
— Гаденыш, — безэмоционально констатировал Монокль, он положил руки на стол и смотрел на свои длинные пальцы с любопытством покойника. — Гаденыш…
На столе в металлической чашке дребезжала ложка. Фарри покосился в ее сторону, поджал губы. На меня он старательно не смотрел. Затем сунул руку за пазуху, вытащил компас.
— Все выбирают. И я выбрал. Не быть мне героем Добрых Капитанов.
Он протянул артефакт мне.
— Я не понимаю, — отступил я.
— Бери. Я останусь здесь. У меня теперь новый корабль, — он кивнул в сторону громгара. — Назову его «Офаррительный». Люди Малакрая и Ластен-Онга со мною останутся. Дальше Монокль пойдет один. Мы это уже обсудили.
— Фух, — выдохнул на это Барри Рубенс. Вновь прикрыл глаза. — Фух…
Я смотрел на компас, как на проклятую вещь, способную пожрать душу.
— Но…
— Ты мне друг?
Я вспомнил все те мысли, что крутились в голове последние дни. Все до единой. Думают ли так друзья про друзей?
Важно ли друзьям знать о таких мыслях?
Можно ли врать друзьям?
— Да.
— Тогда возьми компас и заверши историю, Светлобог тебя сожги. Потом вернешься и расскажешь. Нам тут приключений хватит и без этого.
— Фарри…
— Я сказал, — мой друг ткнул меня компасом в грудь, затем вложил его мне в руку и скрылся за дверью. Я беспомощно посмотрел на Рубенса.
— Мне сейчас то ли плохо, то ли хорошо, я еще не определился, — сказал тот. — Но лучше спрячься к тому моменту, когда я определюсь и смогу встать на ноги.
Он ничего не сделал. Много суеты, много сложностей. Борт «ИзоЛьды» вместе с Фарри (когда он объявил о своем решении возглавить сопротивление Братству) покинула внушительная часть команды. Ушли почти все солдаты, во главе с «Царном». Ушли многие из тех, кто убивал время в терзаниях кают-компании. И самое страшное — ушли оба штурмана Рубенса. Желающих присоединиться к команде фрета, отправляющегося за Южный Круг, не объявилось, так что нас просто стало меньше. Но, слава Светлобогу, остался учившийся в Навигаторстве Гушлак, которого Фарри хотел ссадить с «ИзоЛьды» в начале пути. Потеря штурманов сразу перестала быть трагичной. Остались Клинки Солнца, остались скованные договором с Моноклем наемники Ока, остались поганые ан Шураны и их дружок Фур-Фур.
Да, это было тяжело. Люди прощались, унося с собою сомнения о правильности выбора. Те, кто оставались, тоже пребывали в раздумьях. Конечно, такие обледенелые на всю голову умники вроде Академика или лысого травника Шоц ан Шаца лишь трепетали в азартном нетерпении, но таких были единицы.
Я не хотел, чтобы Фарри уходил. Все те дурацкие, злые подозрения последних дней сошли в пустоту. И то был не страх перед тем, что я остаюсь один на последнем отрезке пути. Фарри оказался на развилке и выбрал дорогу. Не сошел на обочину, не потерялся в снегах, как в свое время сделал я. У него хватило мужества сделать то, что он сделал, и взять за это ответственность. Пусть даже так, как оно вышло… Быть может, брось он всех этих людей и отправься на юг — мысли мои потемнели бы. Но… Такого же не случилось.
Мы стояли на снегу, не в силах сделать последний шаг. Я, Фарри, Торос и Буран. Остальные уже разошлись по кораблям.
— Ну что, все-таки от судьбы ты не ушел, Эд? — спросил меня улыбающийся друг. Бывший воришка посмотрел на огромный громгар, его снедало нетерпение.
— Выходит так.
— Все всегда к лучшему, поверь. Обязательно вернись. Обязательно расскажи. Льдинки-ботинки, если ты пропадешь, как и все до этого — я сойду с ума!
— Думаю, забот тебе и так хватит…
— Это навсегда останется со мною, — посерьезнел он. — Выбор был непростой. Я схожу с путевиков, чтобы поставить новые, но всегда буду думать о том, куда ж мог прийти по той дороге.
— Я знаю…
— Прощай, Эд, — он протянул мне руку. Я пожал ее в ответ, и мы обнялись. Сжимая друга, хлопая его по спине, я не хотел его отпускать. Будто потом уже все будет совсем не так. Будто я никогда больше не увижу этого рыжего, улыбчивого паренька, ставшего командиром целой армии. Фарри отстранился первым.
— Ну, идем… — он развернулся.
Буран кашлянул. Торос не пошевелился. Он стоял, глядя куда-то поверх моей головы и, по-моему, в его глазах что-то блеснуло.
— Я остаюсь, — тусклым, незнакомым голосом сказал алый Неприкасаемый. Фарри повернулся назад, глянул на Бурана, потом на его белобородого друга.
— То есть как?
— Жизнь идет. Жизнь меняется. Я должен увидеть, что там.
Серьезного Бурана я видел только раз, когда Торос был при смерти.
— Торос хочет сражаться за людей. А я не хочу. Я хочу увидеть Южный Круг.
Фарри потеряно хлопал глазами:
— То есть… Ты…
— Да. Мы с Торосом служили тебе, будто у нас есть какие-то договоренности. Возможно, ты к этому привык. Но это была всего лишь помощь. Теперь тебе она не нужна, а мы давно в поиске у Ордена. И дохнуть от руки их карателей я не хочу. Наш хозяин сам знаешь где. Раз я свободен, то пусть хоть один раз побуду свободным?
Бурану было неловко, но он старался, набирался сил, решимости. Торос смотрел куда-то вдаль. Он знал о решении друга, он с ним смирился. Белобородому было гораздо тяжелее, чем Фарри. Да и Буран испытывал боль сейчас не от того, что приходилось говорить, а по причине того, что он оставляет напарника здесь.
— Так что намотай сопли на кулачок, мой маленький друг, и пожми мою сильную руку. Этот вот, — Неприкасаемый кивнул на меня, — вряд ли вернется, а вот я доползу и расскажу вам все ужасы закругья. Только руку с соплями не суй, я брезгливый.
— Буран… — окреп голос Фарри, в нем объявилась воля. — Я не говорил вам, но…
Он поморщился, мотнул головой, сдерживаясь.
— Вообще-то… — голос его прыгнул. — Это важно… Я…
Взгляд его чуть опустел, губы дрогнули. Он совсем как ребенок потер ладонью глаза. Борьба в нем походила на схватку Светлого и Темного Богов. Яростная, непримиримая, выжигающая саму вселенную.
— Важно, но…
— Я чрезвычайно заинтригован, — развел руками Неприкасаемый, — Не знаю, конечно, долго ли смогу еще выносить эти «но», «важно» и «я», но продолжай, очень интересно.
— Да ну тебя… — наш руководитель экспедиции вдруг шмыгнул носом, отмахнулся. — Я буду скучать по тебе, хоть ты и злой.
Буран шагнул к нему, порывисто обнял.
— Я не злой, я противный.
— Мне будет тяжело без вас… — Фарри держался, боролся с собой.
— У тебя будет Торос, он скучный, но твою задницу прикроет. Только сало не жри.
