Война (СИ) - Дильдина Светлана

Вино было вкусным и терпким, а собеседник, чуть старше годами, держался так просто, что на какое-то время Лиани позабыл о заботах. О своих: о заботах провинции проговорили полвечера.

— Что будет? — спросил. — Удастся ли их одолеть?

— Трудно сказать. Может, части гор Эннэ и лишимся. Долину они не удержат, для этого надо держаться за обе горных цепи. Юсен они не знают, — Амая осушил чашу вина.

— Не жалеешь, что здесь, а не на войне?

— Жалею, конечно. Только ведь обучать солдат тоже кому-то надо, крестьяне только мотыгу держать умеют, а с Мэнго одним числом не сладить. Хитрый он очень. А ты, выходит, теперь в мое ведение поступаешь…

Лиани кивнул. Завтра все будет иначе, молодой офицер станет его начальником, а сегодня можно сидеть вместе, как с Орни когда-то. Где тот сейчас… может, уже убит давно на войне. Он бы не струсил, не стал отсиживаться, разве что прямо прикажут.

После короткой, но нелегкой проверки Амая убедился, что у вестника острый глаз, зверей и птиц он знает и по облику, и по голосу, умеет читать следы. Ну и боец не из самых последних.

— Можно и лучше, но еще наверстаешь, — заверил молодой офицер.

В крепости сейчас были почти сплошь новобранцы — обученных уже отослали к Трем Дочерям. Лиани поставили младшим помощником Амая. Он заикнулся было, что это никак не возможно, тот лишь отмахнулся.

— Уже никому не важно, что у тебя в прошлом. Сейчас наши войска принимают даже бандитов с большой дороги. Они хоть драться умеют. И ты уж точно обучен лучше, чем новобранцы из деревень.

Новую форму выдали — тоже коричневую, как у земельных, но темнее, и с алой, а не песочной поддевкой. И на головной повязке был знак Сосновой, а на рукаве — полоска с отметкой ранга.

Теперь влажный, уже потеплевший ветер доносил запахи хвои. Порой горное эхо множило голоса или стук упавшего камня. В это место Лиани влюбился сразу и теперь уже не огорчался, что вернуться в Срединную не придется.

Командир Таниера крепость свою тоже явно любил — пусть и не имела она уже давно военного значения, содержалась в полном порядке, хоть сейчас обороняйся от врага. Это полезно было для новобранцев — привыкали к должному еще до места службы. В обычные дни тут готовили мечников и лучников для Ожерелья, а сейчас приходилось по-быстрому натаскивать угрюмых перепуганных крестьян хоть как-то держать в руках оружие. Они в большинстве своем драться с кровожадными чужаками совсем не хотели и пришли сюда против воли. Тут Лиани пригодились навыки службы в земельной страже; там, если нужно было уговорить, а не применять силу, у него выходило неплохо.

Жаль было этих людей — скоро начало весенних работ, а они покинули свои наделы и пойдут умирать. На земле останутся работать женщины и старики, которым сейчас толком нечего есть — провизию забирали для армии. И, если победа не будет быстрой, волнения могут начаться по всей провинции, как случалось еще не в самые давние времена.

Ладно хоть пока ненависть к захватчикам пересиливает. Вопрос, надолго ли ее хватит, когда свои тоже ведут себя как враги?

Как-то там его близкие… У них деньги были, семья не бедствовала, но мало ли. А сестра замужем где-то на севере, не так далеко от долины Трех Дочерей.

Эйли Амая к нему привязался. Часто вызывал к себе, в свободное время возил показывать окрестности. Погоди, говорил, вот зазеленеет все — поймешь, какое тут место. И в большое село в предгорьях собирался ему показать — говорил, там куда свободней и веселей, чем в крепости. Опять же, девушки. А свободное время как ни странно и вправду было теперь: это оружейники работали, не разгибаясь, а новобранцев хоть гоняли нещадно, все отдыхать им давали. А иначе какой прок в обучении?

…Защелкал клест, отрывистые звонкие звуки потекли меж застывшими темными соснами. Молодой офицер ответил ему схожим свистом, а Лиани, улыбнувшись, вспомнил старую детскую песенку про птицу, спел пару строк.

…Ветер влюбился в перепелку и поддерживал ее в полете, повсюду носил с собой, показал разные земли, но птица становилась все грустнее. Что с тобой, спросил ветер, и она ответила — я хочу есть и пить…

— Славно умеешь, — отметил Эйли

Лиани смущенно, чуть растерянно улыбнулся.

— Может, не знаю. У нас товарищ был, вот его бы слушать и слушать… Когда пел, голос то будто девичий, то словно сама земля ожила, и перекликаются горы.

— А он где?

— Остался в земельных… сейчас, наверное, где-то сражается.

Когда возвращались, встретил возле казарм тонкого острого человека в коричневом и темно-красном, но иных оттенков, не форменных; сперва показалось — ровесника, потом, заметив легкие морщинки у глаз, Лиани накинул ему лет десять. Яари Эйра, секретарь командира Таниеры и летописец, подробно расспросил юношу об оружейниках, о том, что слышал о прочих делах в Срединной. Лиани насторожился — к чему расспросы? Людей, которые стараются сохранить для потомков ход времени, он уважал, но не зря же было предостережение. Отвечал сдержанно, ровно то, что мог любой узнать без труда.

Если разговоры с Амая были приятны, то этот секретарь, наверное, в родне имел нечисть, нагоняющую тоску. Сразу сердце заныло — вот спрятался здесь, в мирной крепости, и помощником сделали только по стечению обстоятельств, спасибо Дому Нара. Вернуться бы в кузни, а еще лучше отпроситься вместе с новобранцами к Трем Дочерям. Только бы старший товарищ, он же начальник, не воспротивился. Но Лиани постарается его уговорить.

Охваченный тревожным и тяжелым раздумьем, поднялся на крепостную стену, вглядывался в другую стену, древнего хвойного леса, будто мог через тысячи стволов, через горные отроги увидеть север.

Там его место. Он все-таки может хоть что-то сделать для своей родины, пусть даже убьют в первой же схватке.

В стычках с бандитами ему раньше участвовать приходилось, убивать — нет. И звание десятника получил за дело бескровное — когда нашли и задержали изготовителей фальшивых монет. Так странно, всегда служил порядку в родных землях, мечтал делать это лучше и лучше, а никогда не задумывался, что не всегда блестящим и светлым останется лезвие сабли. Говорят, клинок помнит все души, которые забрал, и они видны, если всмотреться.

Здесь, в крепости, большинство тоже не знали, что такое схватка с врагом. Даже солдаты, отслужившие много лет, не бывали за пределом мирных гор Юсен, что уж говорить о новобранцах.

Ветерок донес запахи кедра, сырого мха. Вдохнул полной грудью — раз пока его место здесь, надо использовать это. Красота-то какая, а уж летом, наверное, или осенью, когда красное золото листьев оттеняет темную хвою…

Стало полегче. Сам не заметил, как снова начал напевать с детства знакомую песню; от той, про перепелку и ветер, перешел к другой, о лотосе и красавице.

Услышал — девичий голос ему подпел несколько слов, а потом раздалось хихиканье. Обернулся — вздрогнул сперва, показалось… После сообразил — вот эта невысокая, в синей шерстяной накидке, слишком короткой для холодов, не Нээле, а вовсе даже та девушка из гостиницы, где его угораздило свалиться больным. Имя вспомнил, похожее на песню клеста — Кэйу. Ей бы в холмах восточнее быть, а она стоит здесь, придерживая конец накидки, голову чуть склонила и смеется беззвучно.

— Узнал…

Глава 16

Долг сына или дочери — чтить своих родителей, быть послушными их воле, радовать их душу. Я не была хорошей дочерью, думала Майэрин, бесцельно бродя по серому саду: сейчас, в конце месяца Угря, он и в лучшие времена не сильно бы радовал взор, теперь же садовники и вовсе работали спустя рукава.

Шелковые туфельки промокли от тающего снега: не по погоде обувь, но какая разница. Домашняя простая одежда — ткань отяжелела от сырости, тонкие пальцы в пятнах от туши, и сама не помнит про это, и служанкам не до того. Хорошая тушь, дорогая, трудно смывается…

Я была плохой дочерью, думала девушка, бродя по сырым галечным и песчаным дорожкам, среди плотных, погребальных кустов можжевельника. Садовые фигуры-звери смотрели ей вслед печальными неживыми глазами.