Аркадия (СИ) - Беляева Дарья Андреевна

Папа никак не смог бы спасти меня, ему сюда ходу не было. То есть, был один вариант, но тогда папа плыл бы вместе со всеми в водах Великой Реки, и пользы от него было бы мало.

Я потянулась, и Говард дернул крыльями. Эдгар ткнул морду в стену, потом еще раз, и еще раз. Я щелкнула пальцами, и он уткнулся мне в руку, реагируя на звук. Среди моих Зверей было мало тех, кто мог бы быть самостоятельным. Те, что не слепы, были неразумны. Я принялась гладить Эдгара и Говарда. Говард всегда был тихим, смущенным. Он не издавал ни звука и только изредка подергивал крылышками в знак того, что ощущает мое присутствие. Эдгар же щелкал и стучал, шумел, настойчиво требовал внимания. Я подумала, кем они были прежде. Иногда я представляла Говарда смущенным бухгалтером, а Эдгара - бандитом-рецидивистом. Потом, правда, я представляла, что сплю в постели с двумя мужиками, и дальше развивать мысль уже не хотелось.

Я отдернула балдахин, зашипела, как вампир, шокированная таким количеством света. Утро неизменно травмировало мои глаза, вот к чему в Аркадии нельзя было привыкнуть, так это к яркому солнцу.

Я вылезла из кровати и пошла в ванную. Ванная моя была вовсе не душевой, к которой я привыкла. В центре большого помещения, всегда стояла золотая купальня, наполненная свежей водой. В принципе вода, которая всякий раз обновлялась, стоило только выйти из помещения, с успехом заменяла водопровод. Температура была ровно та, которой я и хотела. Теплая, почти горячая. Эдгар и Говард погрузились в купальню со мной. Некоторое время они бессмысленно плескались, а потом я поймала Эдгара и принялась намыливать. Фасеточные глаза Говарда бессмысленно пялились на это зрелище.

Мыла здесь были самые разные. Но я всегда выбирала то, что пахло лилиями, потому что лилии - похоронные цветы. Стоило мне вылезти из купальни, и я тут же пожалела, что Неблагой Король истребил всех своих Младших Детей. Они могли бы услужить мне. Говард и Эдгар явно не располагали мелкой моторикой, нужной для того, чтобы вытирать меня и надевать на меня одежду. Пришлось самой. Платья я, к счастью, носила не столь сложносочиненные, как представлялось мне изначально. Они даже особенно не относились к средневековью или к какой-то определенной культуре. Сейчас я выбрала черное платье с воротником под горло, расшитое серебряными нитями.

Дресс-код Неблагого Короля имел один единственный существенный пункт, который меня вполне устраивал. Мы носили черное. Все, кроме Акселя, который считал, что и так делает слишком много, чтобы не иметь права выпендриваться.

Аксель мне не нравился. Он обладал невероятным самолюбием и никогда не говорил правду. Я несколько раз спрашивала его о том, кто он такой и всегда получала разные ответы.

Он был то гениальным студентом театрального факультета в Париже, то наркоманом из спального района Нью-Йорка, то сыном бармена в Дублине. И всякий раз Аксель затейливо и безвкусно украшал свои истории сопливыми подробностями о болеющих родных, мертвых братьях и сестрах, тюремных сроках, данных ни за что и воровстве как единственном способе добыть себе пропитание. Один раз он в красках описал себя в качестве защитника природы, пытавшегося остановить вырубку лесов Амазонки.

А на самом-то деле он даже имени своего настоящего не назвал.

Сегодня мне опять предстояло столкнуться с Акселем. В принципе, Аксель появлялся в моей жизни довольно часто. Он передавал послания Неблагого Короля. С тех пор, как здесь появились мы, Аксель называл себя Волей Отца. Вроде как он передавал его приказы, а может и еще что-то делал. Я не разобралась в сложной титулатуре Аркадии. Я просто делала то, что должна была, а знания о том, что должны делать другие были мне ни к чему.

Я посмотрела на часы. Изогнутые стрелки, будто сделанные из костей, показывали без десяти девять. В девять я должна была быть в усыпальнице Благого Короля.

Мы двинулись вниз по лестнице. На самом деле я никогда не представляла себе здания, по которому можно бродить часами. Долгие прогулки ассоциировались у меня с открытым небом. Впрочем, и здесь небо было открыто. Помещения постоянно тасовались, как карты в колоде, но что касалось базовых комнат, вроде тронного и пиршественного залов, усыпальницы Благого Короля, ходов в башни, они оставались на своих местах. Я шла по коридору, чуть другому, чем он был вчера, но знала, куда направляюсь.

К тому времени, как я зашла в усыпальницу, я была уверена, что опоздаю, но пришла раньше, чем все остальные. Кроме Акселя, разумеется.

Сегодня он был в костюме века этак из девятнадцатого, разве что слишком цветастом, крахмально-белая сорочка с высоким воротником стойкой, ярко-красный шелковый жилет с цветочным узором из бархата, фиолетовые брюки и блестящие ботинки.

- Доброе, просто добрейшее утро, Делия! - провозгласил он и поправил изумительный, синий цветок в петлице.

- Доброе утро, - буркнула я. - Где все?

Усыпальница Благого Короля представляла собой полный света зал. Над ним единственным во всем замке была крыша, зато окна были большие, по-готически сужающиеся к верху и протяженные, безо всяких витражей. Они впускали чистый, белый свет. Стены усыпальницы давно одичали, они были увиты плющом, пробиравшимся в Аркадии всюду, где хоть чуть уступали ее хозяева. Плющ тянулся и дальше, по полу, но пока не добрался до самого гроба, кроме которого тут, собственно, ничего и не было. Гроб был полностью хрустальным, квадратным, стоящим на золотом постаменте. В нем покоился человек, который был, вероятно, моим дедом, но родственных чувств не вызывал. И даже человеком в полной мере не казался. Когда я впервые его увидела, потеряла дар речи. Его красота превосходила все, что я прежде видела. Он был светловолосый, с мужественными чертами лица, похожий на древнего воина великой армии. Его благородное лицо сохраняло выражение абсолютного покоя, тонкие губы замерли в легкой улыбке.

Не было слов, которыми я могла бы описать ощущение теплого света, исходящее от него. Он был жив, определенно. Его кожа имела совершенный, золотистый вид, черты не были смертно заострены, но дыхания я не могла заметить.

Я иногда приходила посмотреть на сон Благого Короля просто чтобы замереть от благоговения. А сегодня Аксель расставил на стеклянной поверхности гроба тарелки и чашки. Он сидел на стуле перед гробом, как перед столом, периодически брал тост, густо намазанный джемом и откусывал. От такого богохульства я даже не сразу смогла отказаться от предложенной чашки чая.

- Садись за стол, Делия! - радушно пригласил Аксель. - Повар превзошел сегодня сам себя! Как насчет тоста с креветочным коктейлем? Есть холодный ростбиф и яйца пашот!

- Аксель!

- Да-да?

Безумный клоун, подумала я, вот кому нужно было быть шутом.

- Где все?

Аксель налил сливок в чашку с чаем, пощелкал пальцами, будто вспоминая, где часы, потом вытянул их за цепочку из нагрудного кармана.

- Придут минут через тридцать, как и должны были.

- Тогда почему ты сказал мне быть здесь к девяти?

- Разве не может юноша пригласить девушку на завтрак? - осведомился он.

Он встал из-за стола, галантно, хотя и с некоторой издевкой, отодвинул передо мной стул, и я села.

- Я не думаю, что мы с тобой настолько хорошо знакомы.

- Именно! И я придумал повод познакомиться!

Он нарочито громко звенел ложкой о края чашки, размешивая сахар.

- Ты не очень изобретателен, да?

Он возвел глаза к потолку, сделав вид, что очень оскорблен. Меня Аксель раздражал, я была в напряжении рядом с ним, всякий раз на грани с тем, чтобы по-настоящему испугаться, хотя казалось, что он не делал ничего особенного. Аксель взял вареное яйцо, с совершенно будничным видом постучал им о гробницу Благого Короля. Нарочито профанно ведя себя в столь святом месте, он получал удовольствие. А я подумала, что будет, если Благой Король сейчас откроет глаза. Я представляла, как будто в фильм ужасов, все произойдет очень резко, и от нас это древнее существо будет отделять лишь тонкая мембрана стекла. Наверное, Аксель тоже это представлял, и немалую долю удовольствия черпал в этой фантазии. Я взяла тост, хорошо прожаренный, пахнущий свежестью и теплым, пшеничным духом. Я выбрала черничный джем, и некоторое время была сосредоточена только на том, чтобы распределить его по поверхности тоста.